Глава 2
Глава 2
Шутка, насмешливое слово часто удачнее и лучше определяют даже важные вещи, чем серьезное и глубокое изучение.
Гораций
Мы способны абсолютно верно понять психологические мотивы, которыми руководствуются герои древнегреческой трагедии, мы смеемся в тех же сценах комедии, где смеялась публика тех времен. Крылатые слова, произнесенные, к примеру, две тысячи лет назад римским полководцем, являются и для нас крылатыми словами. Остроумию древних греков и римлян присуща некоторая классическая строгость, лаконичность, простота, больше ценится удачное и меткое слово, нежели забавный житейский анекдот.
Кто-то из военных однажды так нехорошо вел себя во время похода, что Август на него разгневался и приказал ему вернуться домой. Провинившийся пришел в ужас и стал молить о прощении.
— Что я скажу своим, чем оправдаю свое возвращение домой?
— Скажи, что ты остался мной недоволен, — посоветовал ему Август.
* * *
Фракийский царь Риметакл изменил Антонию и перешел к Августу. Когда впоследствии он вздумал этим хвастаться, Август сказал про него:
— Измену иногда приходится терпеть, но изменников я не терплю.
* * *
Желая польстить Августу, жители одного города донесли ему, что на жертвеннике, который у них поставлен в храме в честь кесаря, выросла пальма.
— Из этого видно, — заметил Август, — что вы не очень-то часто возжигаете огонь на моем жертвеннике.
* * *
Однажды, встретив какого-то приезжего юношу, который чрезвычайно походил на него по наружности, Август, пораженный этим сходством, спросил у своего двойника: не бывала ли, дескать, твоя мать в Риме?
Сметливый и остроумный юноша тотчас понял ловушку и отвечал, что мать его в Риме не бывала, но отец был.
* * *
Придворные как-то раз передали Августу, что сенат и народ решили поставить ему в Риме очень дорогостоящий памятник. Август спросил цену, а когда ее назвали, сказал:
— За такие деньги я и сам готов встать на пьедестал вместо памятника!
* * *
Однажды император купил у ремесленника ворона, который умел кричать:
— Да здравствует Август, победитель, император! Соблазнившись этим примером, сосед ремесленника тоже поймал ворона и принялся обучать его говорить. Но напрасно — ворон молчал. Тогда сосед сказал в сердцах:
— Напрасно старался, дурак!
И все-таки понес ворона во дворец, чтобы продать по дешевке придворным гадателям. Но Август велел выгнать его, сказав, что во дворце уже скопилась целая стая ворон, которые прославляют императора. И в это время ворон крикнул:
— Напрасно старался, дурак! Император засмеялся и купил и эту птицу.
* * *
Кто-то однажды позвал Августа на обед, но приготовил угощенье совсем уж не кесарское, а самое обыденное, словно принимал у себя первого встречного. Цезарь на прощанье сказал ему:
— Я и не думал, что мы с тобой так коротко знакомы!
* * *
После смерти одного знатного римлянина, который был обременен ужасными долгами, Август отдал неожиданный приказ — приобрести для него подушку, на которой спал покойный. Конечно, услышавшие о таком распоряжении не утерпели, чтоб не спросить, какими оно вызвано соображениями.
— Очень любопытно, — объяснял Август, — владеть этой подушкой, на которой человек мог спокойно спать, имея на шее столько долгов.
* * *
Один сановник, крепко страдавший подагрой, все бодрился и уверял, что ему становится день ото дня лучше, хотя на самом деле было наоборот. Один раз он хвастливо утверждал, что в тот день прошел пешком целую стадию[3].
— Что ж удивительного, — заметил Август, — теперь дни становятся все длиннее.
* * *
Август охотно сочинял разные вещи и, между прочим, написал трагедию «Аякс», но она ему не понравилась, и он ее стер губкой с таблиц, на которых она была написана. Когда кто-то спросил у него об «Аяксе», он отвечал:
— Мой Аякс умертвил себя, бросившись на губку, — намек на обычный у римлян способ самоубийства: падать на меч.
* * *
Известные комические актеры Пилад и Гикас, жившие в царствование Августа, беспрестанно между собой ссорились, и их распря принимала такие размеры, что ей невольно занималась вся римская публика. Это не нравилось кесарю и он сделал актерам выговор.
— Ты к нам несправедлив, государь, — сказал ему один из них, — для тебя же самого лучше, чтобы публика была занята нами.
* * *
Поэт Пакувий, большой попрошайка, однажды выпрашивал у Августа денежную подачку и при этом упомянул, что, мол, все уже давно болтают о том, что цезарь наградил Пакувия.
— Это вздорные слухи, ты им не верь, — ответил Август.
* * *
В другой раз какому-то военному, который просил награды и при этом уверял, что ему не дороги деньги, а дорого то, чтобы все знали, что он взыскан милостью императора, Август сказал:
— Ты можешь всем рассказывать, что я тебя наградил, а я не стану противоречить.
* * *
Сохранилось также немало рассказов из семейной жизни Августа. Так, Макробий пишет, что его дочь Юлия однажды предстала перед ним в слишком открытом костюме, что не понравилось ему. На другой день она была уже в другом, более скромном одеянии, и Август сейчас же заметил ей, что такая одежда гораздо более пристала дочери кесаря. Юлия нашлась и отвечала, что накануне она была одета для мужа, а теперь для отца.
* * *
В другой раз, войдя к дочери в то время, когда рабыни одевали ее, он увидал на ее одеждах седые волосы; она начинала уже седеть и приказывала своим женщинам тщательно вырывать у нее каждый седой волос. Август спросил ее:
— Скажи, что ты предпочла бы: быть седой или быть лысой? Юлия отвечала, что лучше желала бы поседеть.
— Так зачем же ты позволяешь своим служанкам делать тебя лысой, вырывая твои волосы?
* * *
Очень остроумна проделка одного греческого поэта, поднесшего Августу свои стихи. Август все не принимал его стихов и не награждал его, и так повторилось много раз. Однажды, в ответ на новое подношение, Август быстро написал сам небольшой стишок на греческом языке и подал его поэту. Тот сейчас же прочитал произведение кесаря и сталь громко восхвалять его, а потом подошел к Августу и, подавая ему несколько монеток, сказал:
— Прости, государь, дал бы больше, да не имею. Выходка, насмешившая всех присутствовавших, понравилась и кесарю, который выдал греку крупную денежную награду.
* * *
Какого-то старого отставного воина за что-то тянули к суду, и он умолял Августа помочь ему. Кесарь назначил ему искусного защитника. Но старый солдат заметил, что когда надо было защищать кесаря, то он самолично шел в бой, а не посылал кого-либо вместо себя. Август так убоялся показаться неблагодарным, что принял на себя лично защиту старого служаки на суде.
Но по отношению к нему люди часто бывали неблагодарны. Однажды он уплатил долги за кого-то из своих друзей, даже не дожидаясь, чтобы тот его попросил об этом. А тот, вместо благодарности, упрекнул кесаря в том, что, дескать, заимодавцы мои получили деньги, а мне-то самому тут что досталось?
* * *
Однажды, присутствуя на каком-то общественном зрелище, Август увидал знатного человека, который без стеснения закусывал на глазах у публики. Кесарь велел ему сказать: «Когда я хочу есть, то ухожу домой».
— Хорошо ему говорить, — отвечал тот, — он кесарь, его место в цирке за ним останется, когда он уйдет, а мое мигом займут, стоит мне отойти.
* * *
Среди других римских кесарей можно отметить не так уж много остроумцев. Кое-какие острые слова приписываются Юлию Цезарю, Веспасиану, Диоклетиану, Галлиену.
Юлий Цезарь будто бы сказал какому-то воину, хваставшемуся своими подвигами и, между прочим, полученной им раной в лицо:
— Когда бежишь с поля битвы, никогда не надо оглядываться. Впрочем, эта острота приписывается также и Октавиану.
* * *
Однажды, видя какого-то оратора, который, произнося речь, все качался из стороны на сторону, Цезарь пошутил, что этот человек стоит на земле слишком нетвердо, а потому и слова его ничего не стоят.
* * *
Угрожая смертью Метедлу, стороннику Помпея, Цезарь говорил ему:
— Помни, что для меня труднее сказать, нежели сделать.
* * *
Другие его знаменитые слова: «Жребий брошен», «Лучше быть первым в деревне, чем вторым в Риме» и прочие, конечно же, остроумны, но не в юмористическом смысле слова.
Веспасиан сказал кому-то, ругавшему его неприличными словами, что «не убивает собак, которые на него лают».
* * *
Сын Веспасиана, Тит, высказывал отцу неудовольствие по поводу налога, которым он обложил публичные туалеты. Веспасиан будто бы подал сыну монету и спросил его, чем она пахнет, и на его отрицательный ответ сказал ему:
— Видишь, ничем не пахнут, а между тем, взяты из дерьма… Деньги не пахнут.
* * *
Веспасиан вообще был шутником дурного вкуса. Извещают его, например, что решено воздвигнуть ему памятник очень высокой стоимости.
— Вот вам и пьедестал для него, — говорит кесарь, показывая на кучу собственного дерьма, — кладите его сюда.
* * *
Незадолго до смерти, уже чувствуя ее приближение, он все еще не упускает случая пошутить. Намекая на существовавший у римлян обычай объявлять своих императоров после их смерти божествами, он говорил:
— Должно быть, скоро я сделаюсь богом.
* * *
Адриана I один человек, уже седеющий, просил о какой-то милости. Адриан отказал ему. Тогда проситель выкрасил себе волосы и вновь стал докучать кесарю.
— Но недавно меня уже просил об этом твой отец, — сострил Адриан, — и я ему отказал.
* * *
Однажды тот же Адриан дал нищему денег на покупку приспособления, соответствующего нашей мочалке, которым римляне в банях терли себе тело. В другой раз его осадила уже целая толпа нищих, клянчивших у него подачки на ту же мочалку.
— Обойдетесь и так, — отвечал Адриан, — потритесь друг о друга.
* * *
Про Галлиена рассказывают, что он однажды наградил венком победителя какого-то гладиатора, который нанес быку двенадцать ударов, прежде чем поразил его насмерть. В публике поднялся ропот, но Галлиен объявил, что считает это подвигом, потому что «столько раз дать промах по быку — дело нелегкое».
* * *
Диоклетиану было предсказано, что он вступит на трон после того, как убьет кабана, и он, поверив этому, вел необычайно ожесточенную охоту на кабанов. Но в кесари вместо него все проскакивали другие. Тогда он сказал:
— Кабанов-то убиваю я, а едят-то их другие.
* * *
Много острых слов приписывается знаменитому Цицерону.
— Не надо терять надежды, — говорили ему после того, как Помпей, сторонником которого был Цицерон, потерпел поражение, — у Помпея остается еще семь орлов (т. е. знаков с орлами, знамен при легионах).
— Это бы кое-что значило, если б мы сражались с воронами, — отвечал Цицерон.
— Кто был твой отец, Цицерон? — спросил его некто, чья мать пользовалась не совсем хорошей славой.
— А ведь твоей матери, — отвечал Цицерон, — пожалуй, было бы трудно отвечать, кабы ей сделали такой вопрос о тебе.
* * *
Когда у него спрашивали, какая из Демосфеновых речей ему нравится больше всех, он отвечал:
— Которая всех длиннее.
* * *
При обсуждении закона в сенате один из сенаторов, Галлий, человек весьма преклонного возраста, сказал, что пока он жив, он не допустит издания такого закона.
— Ничего, можно и подождать, — заметил Цицерон, — Галлий назначает очень недолгую отсрочку.
Когда его упрекали в том, что он больше сгубил людей своими обвинительными речами, чем спас защитой, он отвечал:
— Это правда, ибо у меня совести больше, чем красноречия.
* * *
Один человек, хваставший глубоким знанием законов, на самом же деле, как всем было известно, круглый невежда в них, был однажды вызван в суд свидетелем по какому-то делу и на обычный вопрос отозвался, что он ничего не знает.
— Ты, верно, думаешь, что тебя спрашивают что-нибудь о законах? — заметил на это Цицерон.
* * *
Друг Цицерона Аттик в старости столь жестоко страдал от водянки, что решился уморить себя голодом. Но голодание, вместо того чтобы убить его, наоборот, прекратило его болезнь. На убеждения врачей, что теперь он здоров и что ему остается только пользоваться жизнью, он отвечал:
— Я уже так близко подошел к смерти, что мне совестно возвращаться вспять.
И он доморил себя голодом.
* * *
Угощая Цицерона за ужином вином, хозяин настойчиво обращал его внимание на качества напитка, уверяя, что вину этому сорок лет.
— Скажи, пожалуйста, — заметил Цицерон, — а каким оно еще выглядит молодым для своих лет!
* * *
— Кто это привязал моего милого зятя к мечу? — острил он над чрезвычайно малорослым мужем своей дочери.
* * *
Некто Ваниций попал в консулы, но проконсульствовал всего лишь несколько дней. Цицерон говорил про него, что в его консульство свершилось настоящее чудо: не было ни весны, ни осени, ни лета, ни зимы.
* * *
Этот же Ваниций упрекал Цицерона, зачем тот его не посетил, когда он был болен. Цицерон отвечал, что собрался было его навестить во время его консульства, но в дороге его застигла ночь, — намек на кратковременность этого консульства.
* * *
Цицерон узнал о смерти Ваниция случайно, по слухам. Встретив уже после того одного из слуг Ваниция, он задал ему вопрос, все ли у них в доме благополучно. Тот отвечал утвердительно:
— Ну, значит, он в самом деле умер, — заключил Цицерон.
* * *
Адвокат Крисп имел слабость сильно убавлять свои годы. Однажды, поймав его на этом, Цицерон сказал:
— Выходит, что мы вместе с тобой говорили речи еще до твоего рождения.
* * *
Его зять то и дело твердил, что его жене тридцать лет.
— Знаю и не сомневаюсь, — заметил Цицерон, — ведь ты мне уж двадцать лет твердишь это.
* * *
Римский полководец Ливий Содикатор не отличался особенно блестящими воинскими дарованиями, но не упускал случая выставлять свои заслуги. Так, он допустил карфагенян занять Тарент, а сам укрылся в его крепости. После этого к городу подступил знаменитый Фабий Максим и отнял его у неприятеля. Ливий же, сделавший в это время несколько удачных вылазок из крепости, не преминул поставить Фабию на вид, что он взял город лишь благодаря ему, Ливию.
— Будь спокоен, я этого не забуду, — успокоил его Фабий. — Если бы ты его не отдал врагу, то мне не было бы и надобности брать его.
* * *
В войне с карфагенянами Фабий держался той же системы, какую принял Кутузов во время войны 1812 года: он отступал перед неприятелем, вечно беспокоя и истощая его длинными переходами. Многие из его подчиненных осмеивали его распоряжения, но он неизменно твердил:
— Боязнь насмешек, по-моему, хуже, чем трусость перед лицом врага.
* * *
Катон столкнулся с прохожим, несшим большой ящик. Носильщик сначала крепко ударил его этим ящиком, а потом уже крикнул:
— Берегись!
— Разве ты еще что-нибудь несешь, кроме этого ящика? — спросил его Катон.
* * *
Он же, по поводу множества памятников-статуй, поставленных в память малоизвестных людей, сказал:
— По-моему, пусть лучше все спрашивают, почему Катону не поставлено памятника, чем иметь памятник среди таких людей.
* * *
Известный в Риме шут Гальба отвечал знакомому, который просил у него на время плащ:
— Если дождь идет, так плащ мне самому нужен, а если не идет, так зачем он тебе?
* * *
Он же, когда ему подали где-то рыбу, одна половина которой была уже съедена накануне, так что она лежала той стороной вниз, а нетронутой вверх, сказал:
— Надо есть ее поскорее, а то снизу из-под стола ее тоже кто-то ест.
* * *
Некий весьма посредственных дарований оратор однажды старался изо всех сил тронуть своих слушателей и, окончив речь, остался при полном убеждении, что он достиг своей цели.
— Скажи по правде, — обратился он к известному поэту Кату ллу, бывшему в числе его слушателей, — ведь моя речь разве только в самом черством сердце не возбудила бы сочувствия.
— Именно так, — отвечал Катулл, — едва ли кто-нибудь будет так жесток, чтобы не пожалеть тебя за эту речь.
* * *
Помпей, в сильный разгар своей распри с Юлием Цезарем, однажды торопился куда-то плыть на корабле. Но была страшная буря, и командир судна не решался пускаться в путь. Помпей вскочил на судно и скомандовал, чтобы поднимали якорь:
— Тронуться в путь совершенно необходимо, необходимее, чем беречь жизнь!
* * *
Марий взял у кимвров один город и отдал его на разграбление своим воинам. Ему поставили на вид, что он поступил против закона.
— Не знаю, может статься, но гром оружия не давал мне расслышать, что говорит закон.
* * *
Сабиняне решили подкупить римского военачальника Мания Курия. Когда они пришли к нему со своими предложениями, он как раз в это время ел репу. Отринув сабинское золото, Курий сказал при этом:
— Пока я буду довольствоваться репой, на что мне ваше золото?
* * *
Один из друзей консула Рутидия усердно просил его о чем-то, но так как его просьба была неосновательна и ее исполнение было сопряжено с беззаконием, то Рутидий и отказал ему.
— А мне зачем твоя дружба, — отвечал ему Рутидий, — коли из-за нее я должен совершать несправедливости?
* * *
Консул Карбон издал какое-то несправедливое постановление, и, когда престарелый Кастриций выговаривал ему за это, тот сказал:
— За мной много мечей.
Кастриций же возразил: А за мной много годов.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.