Глава 1
Глава 1
Юмор — это спасительный круг на волнах жизни.
В. Раабе
Сохранилось предание о некоем средневековом монахе Аммоне, который, чтобы отклонить от себя епископское звание, в которое его возводили против желания, отрезал себе ухо. Аббат Борделон впоследствии говаривал по этому поводу, что таких монахов теперь (т. е. в его время) уже нет, что нынешние скорее приделали бы себе по полудюжине лишних ушей, если б это понадобилось, чтобы стать епископом.
* * *
Когда в Риме скончался папа Лев X, покровитель наук и искусств, папский престол занял невежественный, почти не понимавший по-итальянски чужеземец, Адриан VI, ненавидевший поэзию и искусства. Римляне были в полном отчаянии, но зато, когда Адриан умер, дом его врача, Джиованни Антрачино, был весь украшен венками и цветами, и на нем появилась крупная надпись: «Римский сенат и народ— освободителю отечества».
* * *
Итальянский поэт Данте Алигьери, подвергшийся гонениям в своей родной Флоренции, был вынужден перебраться в Верону, где местный правитель оказывал ему значительно меньше внимания, нежели своему шуту. Кто-то, заметивший эту оскорбительную странность, выразил удивление творцу «Человеческой комедии». Но Данте ограничился в ответ только замечанием: «Но ведь это естественно — каждый больше любит себе подобного».
* * *
Духовник миланского владетельного князя Бернабо однажды застал его с женщиной. Чрезвычайно раздосадованный и смущенный Бернабо спросил монаха, что он сам стал бы делать, если б судьба его свела один на один с такой прелестной женщиной?
— Я знаю только, чего я в таком случае не должен делать, — отвечал монах, — а что именно я сделал бы — не знаю.
* * *
Рассказывают о Лангэ де Жержи, настоятеле церкви св. Сульпиция в Париже, жившем в 1675–1750 годах. Он получил пощечину от кого-то власть имущего и сейчас же тихо и кротко сказал обидчику:
— Это для меня, сударь, а теперь дайте же что-нибудь и на моих бедных.
* * *
Фома Аквинский, поступив послушником в доминиканский монастырь в Париже, предался нерушимому созерцанию и сделался молчальником. Он вечно сидел в своей келье молча и глубоко задумавшись. Монахи монастыря, народ разбитной и веселый, жестоко трунили над новичком и прозвали его «немым волом». Но вот однажды, в досужую и шаловливую минуту, братия решила подшутить над будущим светилом католического богословия и придумала сказать ему, что на небе появился и летает вол. Фома вышел из кельи будто бы затем, чтобы посмотреть на летучего вола, а монахи, поверив, что он в самом деле так мало смышлен и легковерен, подняли его дружно на смех.
— Я очень хорошо знаю, — сказал им Фома, — что было бы странно увидеть вола, летающего по воздуху, но мне казалось еще более странным увидеть целую толпу монахов, стакнувшихся, чтобы сказать явную ложь.
* * *
Когда Солиман II шел на Белград, к нему однажды подошла какая-то деревенская женщина и пожаловалась, что ночью, когда она спала, солдаты султана угнали ее скот. Султан засмеялся и сказал, что, верно, она очень уж крепко спала, коли ее можно было так обворовать.
— Да, государь, я спала, — отвечала женщина, — но спала, положившись на бдительность, с какой вы охраняете общую безопасность и покой.
Слово было смелое, но Солиман был великодушен и вознаградил жалобщицу.
* * *
Один купец, по имени Жан, часто имея дела с Людовиком XI, бывал у него, и король принимал его всегда очень ласково, даже приглашал к своему столу. Ободренный королевским вниманием купец вздумал попросить себе дворянства. Людовик охотно исполнил его просьбу, но с этой минуты его обращение с купцом резко изменилось; король словно перестал даже замечать его присутствие. Однажды новоиспеченный дворянин не вытерпел и сказал об этом королю, слезно жалуясь, что он такой немилости ничем не заслужил.
— Видите ли, господин дворянин, — ответил ему король, — когда я раньше обедал с вами, вы для меня были первым человеком в вашем тогдашнем звании; теперь же в новом звании вы — последний, и другим будет обидно, если я выкажу вам особое внимание.
* * *
Происшествие Людовика XI с астрологом принадлежит к числу очень известных в прошлом анекдотов. Этот кудесник предсказал, что дама, в которую король был влюблен, умрет через восемь дней. Так оно и случилось. Тогда Людовик призвал к себе астролога, заранее приказав своей страже по поданному знаку схватить его и выбросить за окошко. Когда звездочет предстал перед ним, король сказал:
— Ты, так хорошо знающий и предсказывающий судьбу других людей, знаешь ли ты свою собственную судьбу, можешь ли сказать, сколько времени тебе осталось жить?
Астролог, вероятно предупрежденный об участи, которая ему была уготована, не сморгнув глазом отвечал:
— Я умру за три дня до вашей кончины, государь!
Этот ловкий ответ так подействовал на суеверного короля, что он тотчас же отменил свое распоряжение.
* * *
Далеко не так благополучно отделался итальянский звездочет, который вздумал предсказать близкую смерть Иоанну Гадеасу, герцогу Миланскому:
— Как ты узнал об этом? — спросил его герцог.
— По звездам, тайны которых открыты мне, — отвечал шарлатан.
— А сам долго проживешь? — спросил герцог.
— Моя планета сулит мне долгую жизнь.
— Ну, так не верь своей планете, — сказал ему герцог, — ты умрешь сию же минуту.
И он приказал немедленно его повесить.
* * *
Очень остроумно распорядился астролог великого могола Шах-Гехана. Один из сыновей этого восточного владыки был страстным любителем и почитателем астрологии, и Дарах (так звали звездочета) предсказал ему, явно рискуя собственной жизнью, что он будет на троне. А принц втайне этого добивался. Когда же близкие Дараху ставили на вид всю опасность положения, в какое он себя ставит этим рискованным предсказанием, тот отвечал:
— Какая же мне может угрожать опасность? Ведь будет что-нибудь одно — либо он станет царем, и тогда он меня наградит, либо будет побежден, и тогда погибнет и, мертвый, будет уже не страшен мне.
* * *
Интересно приключение астролога Генриха VII, короля английского. Король спрашивал его:
— Знаешь ли ты, где я проведу Рождественские праздники? Астролог отвечал, что не знает.
— Я искуснее тебя, — сказал ему король, — я знаю, что ты проведешь праздники в Лондонской башне.
И он немедленно распорядился заточить туда звездочета.
Людовик XI знал необыкновенную слабость своего любимца, епископа шартрского, к сутяжничеству, много раз уговаривал его бросить тяжбы и однажды выразил желание помирить его со всеми его врагами.
— Ах, государь, молю вас, оставьте мне хоть два-три десятка тяжб, собственно для развлечения, — ответил ему сутяга.
* * *
Людовик XI опрятностью не отличался. Однажды на его одежде появилось, например, весьма упитанного вида серое насекомое. Кто-то из телохранителей, заметив это, приблизился к королю, снял паразита и быстро устранил.
— Что там такое? — полюбопытствовал король.
Гвардеец думал отмолчаться из вежливости, но король настаивал, и тот должен был объявить, что поймал и предал казни… вошь.
— А, ну что же такого? — заметил Людовик. — Это показывает, что я человек. — И приказал выдать верному служителю денежную награду.
Пример соблазнил других. Через несколько дней другой гвардеец тоже подошел к королю и снял с него (или только сделал вид, что снимает) что-то.
— Что там? — спросил король.
— Блоха, — тихо сказал подслужившийся гвардеец.
— Болван! — закричал на него король. — Откуда на мне возьмется блоха, собака я, что ли!
И вместо денежной награды приказал дать ему сорок палок.
* * *
Людовик XI, несмотря на свой мрачный и подозрительный нрав, умел, однако, ценить заслуги и воздавать людям должное. Так, при осаде Кенуа он был свидетелем необычайной отваги капитана Рауля де Ланнуа. После боя он собственноручно надел ему на шею массивную золотую цепь, сказав при этом:
— Друг мой, вы слишком буйны, вас надо заковать в цепь; я не хочу потерять вас, я намерен и впредь всегда пользоваться вашими услугами.
* * *
Тот же король, встретив однажды епископа шартрского верхом на богато убранном коне, сказал ему:
— Древние епископы так не ездили.
— Так, государь, — отвечал владыка, — но ведь это было в те времена, когда короли сами пасли свой скот.
* * *
Аден Шартье, «отец французского красноречия» (живший во времена Карла VII и Людовика XI), однажды случайно заснул, сидя на скамейке во дворце. В это время через тог зал, где он спал, проходила Маргарита Шотландская, жена Людовика XI. Увидев Шартье, она подошла к нему и тихо поцеловала его. Когда ей выразили удивление, что была за охота целовать такого невзрачного мужчину, она сказала:
— Я целовала не мужчину, а целовала уста, из которых изошло столько красноречивых слов и мудрых мыслей.
* * *
Людовик XII, когда еще был дофином, узнал, что какой-то дворянин из его придворного штата отколотил крестьянина. Людовик осердился на драчуна и приказал за обедом не давать ему хлеба. Когда же царедворец возроптал, дофин призвал его и спросил:
— Какая пища необходимее всех?
— Хлеб, — отвечал тот.
— Как же вы не можете рассудить, что нехорошо бить того, кто нам растит хлеб?
* * *
Главнокомандующий венецианской армией Альвиане, выступавшей против французского войска, бывшего под предводительством короля Людовика XII, был взят французами в плен и отведен в их лагерь. Людовик оказал ему всяческое внимание. Но венецианский вождь, более потрясенный своим военным несчастьем, нежели растроганный любезностью и великодушием победителя, на все любезности отвечал гордым и пренебрежительным молчанием. Людовик тогда отослал его к другим пленникам.
— Надо оставить его в покое, — говорил он при этом, — а то я, пожалуй, раздражусь, и будет нехорошо. Его я победил, надо, чтобы я и себя сумел победить.
* * *
Генрих III (обладавший, к слову сказать, престранной слабостью — боязнью кошек, с которыми ни за что на свете не оставался один на один в комнате) прославился каламбуром, сказанным им по историческому поводу. Он предложил королю Наваррскому союз против общего врага— Лиги. Во время первого свидания двух королей Генрих III, встречая короля Наваррского, которого тоже звали Генрихом, сказал ему:
— Мужайтесь, государь, два Генриха стоят больше, чем один Карл.
«Генрихами» и «карлами» назывались тогдашние ходячие монеты. Карлом же звали главнокомандующего войсками Лиги.
* * *
Карл Великий обычно сам припечатывал свои указы головкой своего меча, где была выгравирована его печать, и при этом часто говаривал: «Вот мои указы», а потом, показывая меч, прибавлял: «А вот то, что заставит моих врагов исполнять их».
* * *
Кортес дал Карлу V очень надменный ответ, будучи раздражен невниманием, с каким император и двор отнеслись к нему после его возвращения из Америки. Карл, встретив Кортеса во дворце, не узнал его или сделал вид, что вовсе его не знает, и спросил:
— Кто вы такой?
— Я тот, — отвечал гордый завоеватель, — кто дал вам больше провинций, чем ваши предки оставили вам городов.
* * *
Карл V знал много языков, что, конечно, было ему небесполезно при обширности его владений и разноплеменности их населения. По поводу разных языков он говорил:
— С Богом я говорил бы по-испански, с мужчинами — по-французски, с женщинами — по-итальянски, с друзьями — по-немецки, с гусями — по-польски, с лошадьми — по-венгерски, а с чертями — по-чешски.
* * *
В церкви рассорились из-за мест две знатные дамы. О ссоре доложили императору Карлу V. Он призвал дам, выслушал их и порешил:
— Если вы сами не сможете разрешить ваш спор, то я разрешу его; повелеваю, чтобы спорное место осталось за той, которая глупее и некрасивее.
Дамы нашли возможным очень быстро помириться.
* * *
Однажды Карл V на исповеди принес покаяние во всех своих личных прегрешениях, но при этом ничего не упомянул о каких-либо провинностях по части управления своим обширным государством. Тогда его духовник сказал ему:
— Вы сказали мне грехи Карла, но теперь исповедайте грехи императора.
* * *
У Карла V был шут по имени папа Тейн. Однажды, когда он, как это бывало со всеми шутами, несколько пересолил в своей шутовской вольности, Карл распорядился, чтоб его не впускали в кухню и вообще выдержали несколько дней в более или менее суровом посте. Узнав об этом, папа Тейн набрал досок и наглухо заколотил ими все уборные кабинеты по всему дворцу. Разумеется, об этой выходке довели до сведения императора. Тот позвал шута и спросил его, что обозначает та дичь, которую он совершил.
— Коли при дворе прекращена еда, — остроумно ответил шут, — то к чему же тогда эти места?
* * *
Карл V чрезвычайно ценил художественный гений Тициана. Однажды, когда Тициан, работая в его присутствии, уронил кисть, Карл поднял ее и подал художнику со словами:
— Тициан стоит того, чтобы ему служил цезарь.
* * *
Однажды бунтующая толпа начала швырять камни в статую императора Константина. Какой-то придворный рассчитывал выслужиться. Он довел об этом до сведения императора, добавив, что нет такой казни, которая была бы слишком жестока, чтобы покарать дерзких, осмелившихся бросать камни в лицо императора. Константин, проведя рукой по лицу, сказал:
— Я вовсе не ранен.
* * *
Юлиан Отступник, вступив во дворец, немедленно очистил его от излишней роскоши, утонченности и бездельничанья. Однажды он послал за брадобреем, и перед ним предстал человек, одетый в великолепные одежды. Император тотчас отослал его прочь, сказав:
— Мне нужен не сенатор, а цирюльник.
* * *
Королю кастильскому Альфонсу подали однажды длинный список дворцовой прислуги, разделенной на две группы: людей нужных и людей бесполезных, лишних, которых можно рассчитать. Король оставил на службе всех, сказав при этом:
— Эти мне нужны, а этим я нужен.
* * *
Когда герцог Иоанн Анжуйский подошел к стенам Неаполя во главе огромной армии, на развевавшихся знаменах осажденные прочли надпись, для которой он взял известный евангельский текст: «Был человек, посланный от Бога, имя которого было Иоанн».
Защищавший город король Альфонс Арагонский в ответ на этот вызов приказал написать на своих знаменах текст из соседнего места Евангелия: «Пришел, и не приняли его».
* * *
Чрезвычайная деликатность чувств, которой отличался король Альфонс Арагонский, подсказала ему однажды очень остроумное средство для розыска краденого. Он зашел как-то в магазин к ювелиру в сопровождении большой свиты. Все принялись рассматривать драгоценности, и кончилось тем, что у купца пропал очень ценный бриллиант. Король приказал принести ведро с отрубями и затем распорядился, чтобы все лица свиты опускали в отруби сжатую руку, а вынимали бы ее из них разжатую. Он сам первый и начал. Когда все это проделали, отруби высыпали на стол, и бриллиант нашелся в отрубях. Купец был удовлетворен, а вор остался неизвестен и избежал позора.
* * *
Микеланджело, в первый раз увидев сына живописца Франчиа, юношу поразительной красоты, заметил:
— Твой отец-то, видно, лучше умеет мастерить живые фигуры, чем писать их красками.
* * *
На картине Микеланджело «Страшный суд» было несколько обнаженных фигур, которые не нравились папе Павлу IV. Он сказал художнику, чтобы тот переделал картину.
— Скажите папе, — отвечал Микеланджело, — что вместо того чтоб заниматься кое-какими пустыми нескромностями на моей картине, он бы лучше занялся исправлением безобразий, которые творятся в духовенстве.
* * *
Про знаменитого сатирика Аретино рассказывают, что, когда Карл V, возвратясь из своего неудачного похода в Африку, прислал ему в подарок драгоценную золотую цепь, чтобы зажать этой подачкой его злой рот, Аретино будто бы грустно посмотрел на эту цепь и сказал:
— Этакая маленькая цепочка за молчание о такой большой глупости.
* * *
Знаменитые поэты эпохи Возрождения— Тассо, Камоэнс, Ариосто жили в большой нищете. Тассо то и дело занимал, где мог, несколько мелких монет и старался прожить на них целую
Данный текст является ознакомительным фрагментом.