ГОСУДАРСТВЕННЫЙ ПЕРЕВОРОТ 18 БРЮМЕРА

ГОСУДАРСТВЕННЫЙ ПЕРЕВОРОТ 18 БРЮМЕРА

Франция. 9—10 ноября 1799 года

16 октября 1799 года в Париж прибыл Бонапарт, который еще 23 августа с двумя фрегатами и 500 человек охраны (а также с лучшими генералами) уехал из Египта, оставив там на верную гибель свою армию.

Во Франции в ту пору не было генерала более популярного, чем Бонапарт. Подавляющему большинству французов он вовсе не представлялся полководцем, потерпевшим неудачу в Египте Напротив, он был в их глазах генералом, которому сопутствовала лишь победа и который к своей прежней славе «освободителя Италии» добавил новую славу «освободителя Египта». Теперь мало кто уже сомневался, что в кампании 1800 года будут одержаны не менее славные победы, чем во время итальянского похода в 1796–1797 годах. Националистический угар захлестнул страну, и именно волны этого угара вознесли Бонапарта к вершинам власти. Население, напуганное угрожающим положением Франции, видело в нем единственного спасителя и встречало его ликованием. Резюмируя впечатления тех дней, газета «Монитер» писала: «Все были как во хмелю. Победа, всегда сопутствовавшая Бонапарту, на этот раз его опередила, и он прибыл, чтобы нанести последний удар гибнущей коалиции».

Вся Франция говорила о предстоящем государственном перевороте. Основанием для этого являлось всеобщее недовольство. Государство было почти парализовано постоянными выборными кампаниями Каждый год переизбиралась треть состава Советов и один из пяти членов Директории. После выборов 1799 года значительно усилились роялисты, с одной стороны, и сторонники радикальной партии, Горы, – с другой.

30 прериаля VIII года (18 июля 1799 года) неоякобинское большинство принудило уйти в отставку трех Директоров, поставив на их место новых. Гойе, Мулена и Роже-Дюко. Оставшиеся Баррас и Сиейс опасались за свои кресла. Директория погрязла в интригах В результате Роже-Дюко принял сторону Сийеса, которому все больше потворствовал и Баррас.

В салонах нуворишей и в прессе все чаще критиковали конституцию III года и даже требовали ее пересмотра. Рупором этих общественных кругов явился Сийес, который преследовал вполне определенную цель, произвести пересмотр конституции III года, изменить структуру и состав правительства, обеспечив себе в нем первую роль.

«Если бы кто пожелал выразить в самых кратких словах положение вещей во Франции в середине 1799 года, тот мог бы остановиться на такой формуле, в имущих классах подавляющее большинство считало Директорию со своей точки зрения бесполезной и недееспособной, а многие – определенно вредной, для неимущей массы как в городе, так и в деревне Директория была представительницей режима богатых воров и спекулянтов, режима роскоши и довольства для казнокрадов и режима безысходного голода и угнетения для рабочих, батраков, для бедняка-потребителя, наконец, с точки зрения солдатского состава армии Директория была кучкой подозрительных людей, которые составляют армию без сапог и без хлеба и которые в несколько месяцев отдали неприятелю то, что десятком победоносных битв завоевал в свое время Бонапарт. Почва для диктатуры была готова», – пишет российский историк Е.В. Тарле.

В конституции III года предусматривалась возможность ее пересмотра. Но процедура была столь сложной и требовала столь длительного времени (до 9 лет!), что «законный» путь ее пересмотра отпадал. Оставался государственный переворот при участии армии, ее верхушки, популярного генерала, который должен был стать «шпагой» в руках «головы» (по выражению Сийеса).

Летом 1799 года принять участие в перевороте согласился честолюбивый Жубер, соратник Бонапарта по итальянскому походу 1796–1797 годов. Но Сийес решил, что этому генералу недостает популярности, и добился его назначения командующим Итальянской армией, чтобы он разбил Суворова и покрыл себя еще большей славой, чем Бонапарт. Однако в знаменитой битве при Нови Суворов разгромил Итальянскую армию, а сам Жубер погиб. Тогда Сийес начал переговоры с Макдональдом, Моро, но те колебались.

Тем временем обострилась обстановка внутри Франции. 14 октября вандей-ские мятежники захватили Мане, а затем Нант. Правда, их немедленно изгнали из этих городов, однако дерзкая вылазка произвела потрясающее впечатление на страну.

Для Сийеса Бонапарт казался счастливой находкой. «Вот нужный вам человек», – заметил Моро, узнав о возвращении Бонапарта. Было очевидно для всех, что именно Наполеон, чья популярность столь велика, а влияние на армию, известную своими якобинскими настроениями, столь сильно, может склонить войска пойти против парламента.

В высших кругах Бонапарт сразу почувствовал крепкую опору. Крупные финансисты и поставщики откровенно предлагали ему деньги. Банкир Калло принес генералу сразу 500 тысяч франков. Министр полиции Фуше быстро сообразил, на кого он должен ориентироваться, и поэтому полиция не мешала заговорщикам. Военный министр Бернадот не дал вовлечь себя в заговор, но остался пассивным наблюдателем. Напротив, командующий парижским гарнизоном Лефевр и многие другие высшие офицеры приняли в нем самое активное участие. В планы заговорщиков были посвящены председатель Совета старейшин Лемерсье и многие его члены. Свои услуги предложил Бонапарту Та-лейран, который до недавнего времени занимал пост министра иностранных дел Планам путча благоприятствовало и то обстоятельство, что председателем Совета пятисот стал Люсьен Бонапарт, младший брат Наполеона.

Сиейс, совершенно беспомощный в практической политике, серьезно полагал, что Наполеон будет следовать своим словам: «Вы голова, а я – руки для всего остального». На встрече Бонапарта с Сиейесом и Талейраном, который, не привлекая к себе особого внимания, держал в своих руках нити заговора, была определена программа действий. Серьезного сопротивления со стороны большинства Советов заговорщики не ожидали, но очень боялись того, как бы в ход событий не вмешались парижские предместья. Поэтому решающий акт всей операции – роспуск Советов – было намечено провести не в Париже, а в одной из загородных резиденций бывшей королевской семьи.

Рано утром 18 брюмера VIII года (9 ноября 1799 года) в парижском особняке Бонапарта собрались верные ему генералы и офицеры: Мюрат и Леклер, женатые на его сестрах, Бернадот, Макдональд, Бернонвилль и другие. Бонапарт заявил им, что настал день, когда необходимо «спасать республику». Генералы и офицеры вполне ручались за свои подразделения. Во всех стратегически важных пунктах Парижа, у Тюильри, в других местах, под предлогом смотра были выставлены части парижского гарнизона. Командовали ими верные Бонапарту офицеры.

Необычно рано, в 7 часов утра, в Тюильри собрался Совет старейшин. От имени комиссии инспекторов зала депутатам сообщили о раскрытии в Париже «якобинского заговора», угрожающего республике. В обстановке шума и смятения был принят декрет о переводе Советов «в целях обеспечения их безопасности» из Парижа в Сен-Клу, где они должны собраться завтра, и о назначении генерала Бонапарта командующим войсками в Париже и его окрестностях. Протестовать не посмел никто.

Получив этот декрет, Бонапарт объявил собравшимся у него генералам и офицкрам, что принимает на себя верховное командование в Париже.

Он направился к Тюильри, где его приветствовали стянутые туда полки. В Совете старейшин Бонапарт произнес несколько не очень связных слов. Присутствующие, правда, запомнили фразу. «Мы хотим республику, основанную на свободе, на равенстве, на священных принципах народного представительства. Мы ее будем иметь, я в этом клянусь».

Затем Бонапарт вышел на площадь, чтобы произвести смотр войскам. Еще по дороге, в саду Тюильри, секретарь Барраса Ботто сообщил ему, что этот могущественнейший когда-то член Директории ждет его в Люксембургском дворце. И тут Бонапарт, обращаясь не столько к Ботто, сколько к окружившей их толпе, произнес гневную обличительную речь по адресу Директории: «Что вы сделали с Францией, которую я вам оставил в таком блестящем положении? Я вам оставил мир, а нашел войну! Я вам оставил победы, а нашел поражения! Я вам оставил миллионы из Италии, а нашел нищету и хищнические законы! Что вы сделали со ста тысячами французов, которых я знал, моими товарищами по славе? Они мертвы!»

Бонапарт не пошел к Баррасу, а послал к нему Талейрана с предложением добровольно подписать прошение об отставке Таких политиков, как Баррас, – умных, смелых, тонких, пронырливых, да еще на столь высоком посту, – было не так много. Но с именем этого директора французы связывали беззастенчивое воровство, неприкрытое взятничество, темные аферы с поставщиками и спекулянтами. Бонапарт решил, что Баррас ему не союзник.

Утром о своей отставке заявили Сийес и Роже-Дюко, участники заговора. Поняв, что игра проиграна, Баррас подписал прошение об отставке, его усадили в карету и под эскортом драгун отправили в поместье Гробуа. Два других члена Директории – Гойе и Мулен – пытались сопротивляться перевороту, но были изолированы в Люксембургском дворце, фактически взяты под арест. К концу дня и они написали заявления об отставке.

Первый акт переворота прошел по плану Бонапарта. Директория перестала существовать. Командование войсками в Париже было в руках Бонапарта. Однако выдержать переворот в чисто «конституционных» рамках не удалось. Если Совет старейшин проявлял покорность, то в палате народных представителей, Совете пятисот, около 200 мест занимали якобинцы, члены распущенного Сийесом Союза друзей свободы и равенства. Среди них были такие, кто призывал истреблять тиранов гильотиной, а там, где нельзя, – «кинжалом Брута».

19 брюмера (10 ноября) в Сен-Клу, в дворцовых апартаментах, примерно в час дня собрались оба Совета. Ко дворцу было стянуто до 5 тысяч солдат. Бонапарт и его приближенные ждали в соседних залах, пока советы вотируют нужные декреты, поручающие генералу выработку новой конституции, а затем разойдутся. Но время шло, а нужное решение не принималось.

В четыре часа дня Бонапарт вошел в зал Совета старейшин. Депутаты потребовали от него объяснений: действительно ли существует заговор против республики и не являются ли вчерашние события нарушением конституции? Бонапарт ответил на это обвинение дерзостью: «Конституция! К лицу ли вам ссылаться на нее? Вы нарушили ее 18-го фрюктидора, нарушили,22-го флореа-ля, нарушили 30-го прериаля. Конституция! Ею прикрывались все партии и все они нарушали ее. Она не может более служить вам средством спасения, потому что она уже никому не внушает уважения». Бонапарт вновь клялся в своей преданности республике, отвергал обвинение в желании установить «военное правительство» и заверял, что как только минуют опасности, заставившие возложить на него «чрезвычайные полномочия», он откажется от них. Он грозил также людям, «которые хотели бы вернуть нам Конвент, революционные комитеты и эшафоты».

Затем Бонапарт, окруженный генералами и гренадерами, появился в Совете пятисот. Собрание, где преобладали якобинцы, негодовало. За сутки, прошедшие с начала так стремительно развернувшихся событий, депутаты Законодательного корпуса пришли в себя. Ораторы громогласно обвиняли Бонапарта в измене, угрожали объявить его вне закона. Депутаты окружили генерала, хватали за воротник, толкали Низкорослый, тогда еще худой, никогда не отличавшийся физической силой, нервный, подверженный каким-то похожим на эпилепсию припадкам, Бонапарт был полузадушен возбужденными депутатами. Председатель Люсьен Бонапарт тщетно пытался утихомирить собрание. Гренадеры окружили изрядно помятого генерала и вывели его из зала. Возмущенные депутаты возвратились на места и яростными криками требовали голосовать предложение, объявлявшее Бонапарта вне закона.

Если бы депутаты немедленно вотировали этот декрет, то, может быть, события этого дня сложились бы иначе. Но депутаты затеяли присягу в верности конституции III года с вызовом каждого на трибуну. На это ушло много времени, чем воспользовался Люсьен Бонапарт. Он бросился на площадь и обратился за помощью к солдатам, заявив, что их генерала хотят убить. «Что касается меня, – добавил Люсьен, – то клянусь, что поражу в самое сердце своего собственного брата, если он занесет руку на свободу французов!» Громким голосом Мюрат отдал приказ: «Вышвырните всю эту публику вон!»

Под барабанную дробь отряд гренадер с Мюратом и Леклерком во главе ворвался в оранжерею, где заседал Совет пятисот. По свидетельствам очевидцев, пока грохот барабанов быстро приближался к залу заседаний, среди депутатов раздавались голоса, предлагавшие сопротивляться и умереть ца месте. Но, когда гренадеры с ружьями наперевес вторглись в зал, депутаты з панике бежали. Вся сцена продолжалась не более пяти минут. Совет старейшин разгонять не пришлось. Его депутаты разбежались сами.

В тот же вечер Люсьен Бонапарт собрал в оранжерее большую часть членов Совета старейшин и не более 30 членов Совета пятисот, которые признали себя правомочным большинством Законодательного корпуса и приняли ряд декретов, юридически оформивших результаты государственного переворога Было объявлено, что Директория прекратила свое существование. Из Законодательного корпуса, заседания которого якобы были лишь «отсрочены» (в действительности он уже больше не собирался), исключались 62 депутата, обвиненные в «эксцессах». Исполнительная власть вручалась трем временным Консулам Французской республики – Сийесу, Роже-Дюко и Бонапарту. Советы были заменены двумя Законодательными комиссиями, по 25 членов в каждоИ; уполномоченными утверждать законы, представляемые консулами.

Франция была у ног Бонапарта. В два часа ночи три консула Принесли присягу в верности республике. Поздно ночью Бонапарт уехал из Сец-Клу.

Сиейсу приписывают фразу: «…я сделал 18 брюмера, но не 19-е». Действительно, переворот был подготовлен Сиейсом, а на следующий день Узурпирован Бонапартом. 18-го власть находилась в руках Сиейса, а Бонапарт был только нужной ему шпагой, а 19-го шпага вышла из повиновения: она сама стала властью.

После переворота Бонапарт действовал решительно. Попытка Сийеса> ис пользуя новую конституцию, присвоить генералу титул «почетного Избирателя» и сделать из него лишенный власти символ, провалилась. Вопреки замыслам Сийеса в течение недели была подготовлена другая конституция, составленная в соответствии с принципом Бонапарта: «Конституции должны быть короткими и неясными». Отныне во главе государства стояли три консула. Первый консул – а это был Бонапарт – получал фактически диктаторские полномочия. Как и оба соконсула, он избирался Сенатом на десять лет, оба соконсула выполняли лишь совещательную функцию. Только объявление войны и мира было компетенцией не Первого консула, а законодательного органа. Зато право законотворчества являлось прерогативой Первого консула и только он мог назначать министров, генералов и т. д.

Бонапарт был настолько уверен в своих позициях, что в январе 1800 года вынес конституцию на всенародное обсуждение. И победил с впечатляющим результатом – три миллиона «за» и лишь 1562 голоса «против». В прокламации, выпущенной 15 декабря 1799 года, Бонапарт заявлял, что «революция вернулась к своим исходным принципам. Она завершилась».

Поскольку предлогом для переворота 18 брюмера послужила мнимая опасность со стороны якобинцев, то консульским постановлением от 20 брюмера объявлялись «вне закона» и подлежали высылке в Гвиану тридцать четыре бывших якобинца, в том числе Арен, Ф. Лепелетье, Дестрем, а девятнадцать других лиц предписывалось интернировать в Ла-Рошель. Однако это постановление уже через пять дней было отменено. Ограничились тем, что указанные лица были отданы под надзор полиции.

В Париже переворот 18 брюмера не встретил сопротивления. Парижские санкюлоты отнеслись с полным равнодушием к свержению непопулярного режима Протесты против событий 18–19 брюмера раздались лишь в некоторых департаментах, где еще сохранялись якобинские клубы. Но все призывы взяться за оружие не нашли отклика в народе.

Среди военных существовали определенные иллюзии в отношении Бонапарта. «Эта удивительная и благородная революция прошла без всяких потрясений… Общественное мнение на стороне свободы; повторяются лучшие дни французской революции… Мне казалось, что я снова переживаю 1789 год», – так комментировал события 18–19 брюмера генерал Лефевр.

Жюльен-младший также считал, что, свергнув Директорию, Бонапарт спас и революцию, и республику. Ему казалось, что у генерала нет теперь иной опоры, кроме республиканцев. «Бонапарта могут спасти только республиканцы, и только он может спасти их», – писал он.

Но с наибольшей радостью встретили переворот 18 брюмера те, кто лучше всех понимали его подлинный смысл: банкиры, заводчики, поставщики армий. Газета «Монитер» писала по этому поводу: «Совершившиеся изменения встречены с удовлетворением всеми… В особенности им аплодируют негоцианты; возрождается доверие; восстанавливается обращение; в казну поступает много денег». И эти надежды не были обмануты.

Государственный переворот 18–19 брюмера VIII года современники назвали «революцией 18 брюмера». Но это была не революция. Иллюзией оказались надежды тех, кто видел в Бонапарте защитника революции и республики. На смену режиму Директории пришла бонапартистская диктатура, главной опорой которой была верхушка армии.