В монастырских тюрьмах

В монастырских тюрьмах

Стоустая молва распространяла о монастырских тюрьмах самые невероятные рассказы, будто целые десятилетия люди в них сидели без суда и следствия, а заточали их сюда „по высочайшему повелению“ навечно. И имен их назвать никто не может, разве что изредка в каком-нибудь раскольничьем скиту, молясь за своего исчезнувшего собрата, называли посвященным место его заточения. При этом часто называли подземные тюрьмы и „каюты“ Соловецкого монастыря или „арестантские чуланы“ Суздаля.

Монастырские тюрьмы находились вне всякого контроля со стороны судебных и правительственных органов. Общеизвестен факт, что в Средние века вообще все монастырские тюрьмы относились исключительно к церковной юрисдикции, и если подсудимый не признавал свою вину, то отцы инквизиции видели в этом только его упорство в ереси. Если инквизиторы считали, что все средства словесного убеждения исчерпаны, а подсудимый все не сознается, его подвергали страшным пыткам, выдержать которые могли немногие. Например, жертву клали на стол или на скамью, утыканную острыми гвоздями, нос и рот ему затыкали тряпкой и медленно лили на нее воду. Несчастный задыхался, испытывая в то же время ужасные мучения от острых гвоздей. В другой раз ноги жертвы заковывали, смазывали жиром и начинали пытать огнем: кожа лопалась, обнаженные кости обугливались, причиняя человеку страшную боль… Оправдываться подсудимый вообще не мог, все его уверения заведомо считались ложными, к показаниям приглашенных им свидетелей относились с предубеждением, к тому же родственники и прислуга давать показаний в его пользу не могли, а вот их показания против подсудимого имели огромное значение. И несчастному оставалось только раскаиваться или упорствовать дальше… Но даже и раскаяние под пыткой для еретика — в лучшем случае! — оборачивалось длительным заключением, а чаще всего пожизненным.

В средневековых тюрьмах существовала строгая градация. Например, „теснейшие тюрьмы“ (одиночные) обычно располагались в самых подземных темницах, и узники содержались здесь на „хлебе печали“ и „воде скорби“. Свое происхождение такая тюрьма ведет от бенедиктинского монаха Мобильона, но впервые такую тюрьму построил римский папа Климент IX, разместив ее в доме Святого Михаила в Риме. Предназначалась она для несовершеннолетних преступников, труд которых нещадно эксплуатировался. Взрослые же арестанты должны были работать в общих камерах, молча, а за нарушение их подвергали строгому наказанию. На ночь и взрослых преступников разъединяли…

По сообщению русского криминалиста И. Я. Фойницкого, некто Дефорж был брошен в камеру площадью в 8 квадратных аршин, куда дневной свет проникал лишь через темное отверстие в церковном полу. В камере под церковью узник пробыл три года, а когда его освобождали, то были приняты все меры, чтобы от быстрого перехода к свету он не потерял зрение.

В России всякий узник, направлявшийся в „тесное заточение“ монастыря, сопровождался инструкцией, в которой указывалось, как его содержать, как охранять и т. д. Почти каждый из доставляемых в монастырскую тюрьму арестантов предварительно подвергался жесточайшему наказанию, о чем тоже говорилось в церковных актах. Например, „бить кнутом нещадно и, вырезав ноздри… скована в ручных и ножных кандалах содержать в особом уединенном месте под крепким караулом“. Самых опасных преступников, которых предписывалось держать „до смерти неисходно“ в особо уединенном месте, сажали в „каменные мешки“. Их устраивали в стенах верхних этажей крепостных башен, и представляли они собой каменное помещение длиной около полутора метров, шириной чуть более метра и высотой три метра. У одной из стен выкладывалась каменная лавочка шириной около одного метра; маленькое окошечко „каменного мешка“ было такой ширины, чтобы в него можно было только просунуть руку с едой. В таком месте невозможно было лечь, и несчастный узник годами сидел в полусогнутом положении.

В одном из казематов Николо-Корельского монастыря был замурован новгородский епископ Феодосии Яновский — соперник и враг Феофана Прокоповича. Он был брошен на хлеб и воду в тюремную „келью“, находившуюся под церковью, „за дерзость“ против императрицы Екатерины I и „за бранные слова на дворцовый караул“. „Келья“ его была запечатана губернаторской печатью с предписанием „содержать Яновского накрепко, а придет смерть — похоронить в том же монастыре“. В тюрьме Ф. Яновский провел чуть более семи месяцев, а потом было приказано перевести узника из запечатанного каземата в другую келью. Но заключенный был уже так плох, что не мог ходить, и его несли на руках.

Но самыми ужасными были „земляные тюрьмы“, которые обычно устраивались под башнями. Они представляли собой вырытую в земле яму глубиной около 2,5 метра. Края ее облицовывались кирпичом или просто плитняком; иногда в нее вставлялся сруб, а для спанья узнику постилали солому. Крыша „земляной тюрьмы“ состояла из досок, покрытых тонким слоем земли или дёрна; в крыше имелось отверстие, в которое можно было подать и опустить узника и подать ему еду. Отверстие это запиралось на замок, ключ от которого хранился у монахов. В таких „погребах“ разводилось множество крыс и паразитов, и часто заключённых вынимали оттуда с отъеденными пятками, носом или ушами, о чем тоже свидетельствуют монастырские акты. Давать же узнику что-либо для своей защиты строго запрещалось под угрозой самому оказаться в „земляной тюрьме“. В монастырях, кроме колокольного звона, часто раздавалось бряцание оружия и лязг кандалов; кроме божественного пения, слышались свист кнута, стоны и проклятия заключенных… За годы долгого заключения в „земляной тюрьме“ люди теряли рассудок, а чтобы они не кричали и не протестовали, им нередко отрезали языки.

В. Романов, сосланный по доносу своего холопа в Пелым, был посажен в „земляную тюрьму“ вместе со старшим братом Михаилом. Яму копали при них же, и Михаил, чем-то рассерженный, „хватил обеими руками сани, на которых их привезли, и отбросил от себя на несколько саженей. На него надели „железа“ весом в два пуда, „стул“ (плечевые железа) весом в 30 фунтов, ручные (12 фунтов) и ножные (19 фунтов) кандалы и замок для них весом в 10 фунтов. В. Романов погиб в „земляной тюрьме“ от истощения, хотя сердобольные жители посылали своих детей носить ему квас и молоко… в дудочках. Несмотря на свою необыкновенную силу, не прожил года и брат его…“

В „земляной тюрьме“ сидела и знаменитая помещица Салтычиха (Д. Н. Салтыкова), прославившаяся изуверскими истязаниями своих дворовых девушек. Слухи о ее мучительствах дошли до широких кругов общественности, и правительство вынуждено было начать официальное расследование. Оно подтвердило, что свирепая помещица замучила до смерти 38 дворовых людей; кроме того, ее подозревали в убийстве еще 26 человек, но доказательств этому „не нашлось“. Юстиц-коллегия присудила отсечь помещице голову, однако Сенат решил смягчить приговор: бить Салтычиху кнутом на площади, а потом сослать в Нерчинск в каторжные работы. Императрица и это наказание смягчила: на Красную площадь помещицу привезли на позорной колеснице, в саване, привязали к позорному столбу, где она под снежными хлопьями простояла около часа. Затем ее снова усадили в повозку и увезли в старый Ивановский монастырь. Здесь Салтычиху поместили в „земляную тюрьму“, располагавшуюся под соборной церковью, где она просидела около 11 лет.

Не спасали от монастырских казематов ни болезнь, ни возраст. Малолетний казачий сын И. Панасенко был заключен в Соловецкий монастырь за убийство 8-летней девочки Самому „преступнику“ было тогда 10 лет, и убийство произошло случайно, однако он пробыл в тюрьме шесть лет, а потом был отдан в солдаты.

В допетровское время право ссылать в монастырские тюрьмы принадлежало только царю, патриарху, митрополитам и архиереям, то есть люди попадали туда без решения суда. Но были случаи, что туда попадали и вопреки решению суда, когда в борьбе с „преступными мыслями“ правительство не находило поддержки даже в бюрократической судебной среде.

В монастырские тюрьмы часто отправляли людей, деяния которых не подпадали ни под какую статью закона, а с точки зрения евангельских истин они вообще заслуживали всяческого уважения. Но в основном в монастырских тюрьмах сидели так называемые „религиозные преступники“, вся вина которых заключалась в своеобразном понимании ими тех или иных вопросов веры, той или иной евангельской истины, а порой и того или иного житейского принципа.

Многих несчастных суровый монастырский режим доводил до умственного расстройства, но в монастырские тюрьмы ссылались и просто психически больные люди, в бреду которых начальство усматривало хулу на религию. Например, в 1820-х года шатался по монастырям один юродивый; зимой и летом он ходил босой и рассказывал всякого рода истории, вроде того, что святые архангелы — Гавриил, Михаил и Рафаил — и Святитель Николай ослушались Всевышнего Владыку, за что и были посажены под арест в небольшую избу. Юродивого арестовали и посадили в Шлиссельбург, потом он побывал в Литовском замке, в монастыре на Ужме, все церковные обряды исполнял, но крестился двумя перстами. Монастырское начальство усмотрело в его поведении умственное расстройство и послало его на медицинское освидетельствование, после чего врачи сделали такой вывод: „У крестьянина Сергеева при возбуждении религиозных ощущений воспламеняется необыкновенный энтузиазм, и воображение его, напитанное, Может быть, какими-либо невежественными понятиями о духовном мире, выходит из правил здорового рассудка, но обществу вреда наносить не может“. Однако Синод не согласился с мнением врачей, что крестьянина Сергеева можно оставить на свободе, и отправил его в Соловецкий монастырь.

Ссылали в монастырские тюрьмы и только за „сумасшествие“, и ничего больше за такими узниками не числилось. Например, дворовый человек С. Трифонов — „как он есть сумасшедший, оттого и происходили разные непристойные слова, и для того во всем; что он при разговорах произносить будет — не верить“. Протоиерей Савва Стоянов в 1813 году был отправлен в Суздальский Спасо-Евфимьевский монастырь „на содержание в сем монастыре за повреждением в рассудке“.

Вообще состояние узников этого монастыря часто пестрит такими выражениями: „по причине исступления его в уме“, „для содержания по сумасшедствию“, „по причине помешательства ума его“ и т. д. а в сентябре 1894 года в „арестантское отделение Суздальского Спасо-Ефимьевского монастыря был посажен крестьянин Рахов за распространение им штунды“[18] [Штундизм — сектантское течение, появившееся в среде русских и украинских крестьян во второй половине XIX века. Возникло под влиянием протестантизма, а название его произошло от немецкого слова Stunde (час) — время религиозных чтений у немецких колонистов]. Инструкция предписывай „держать его там впредь до обнаружения им искреннего раскаяния и исправления“. Штундистом узник никогда не был, а к такому обвинению послужила его деятельность на пользу ближним. Невежество народа, бедность его и непробудное пьянство — все возбуждало в Рахове глубокое сострадание, и он, насколько позволяли силы, вносил в окружающий его ужас утешение и помощь. В глухой деревушке он обучал грамоте крестьянских детей, стирался воздействовать на взрослых, и скоро его проповеди стали давать желаемый результат. Однако местному духовенству деятельность Рахова не понравилась, и против него возбудили уголовное дело. Он переселился в Архангельск, где тоже вскоре сделался благодетелем всех обездоленных, словом и делом помогал беднякам, случалось, что при встрече с нищим отдавал ему свою шубу… В тяжелый 1892 год он открыл в разных концах города столовые, где кормили голодных; устроил мастерские и „дом трудолюбия“, для бесприютных открыл ночлежный дом.

Но и в Архангельске Рахова не оставляли в покое. Духовенство донесло в полицию, будто он не исполняет некоторые церковные обряды. Во всех основанных им учреждениях полиция произвела обыск, но ничего подозрительного не нашла и оправдала Рахова. И тогда духовенство обратилось в Святейший Синод с ходатайством о заключении Рахова в Суздальский монастырь, где он пробыл семь лет. Архимандрит Досифей докладывал, что узник „вел себя прилично и благопокорно, религиозных заблуждений не обнаруживал, к церкви был усерден и приобщался ее святых тайн“. В 1898 году к этим отзывам добавилось: „Освобождения заслуживает“, однако освобождения не последовало. Рахова лишь перевели из одиночной камеры в келью и „поместили среди братии монастыря“ — опять же под строгий надзор монастырского начальства.

Новый архимандрит, назначенный после смерти отца Досифея, тоже отмечал в своих рапортах, что Рахов не был сектантом.

Он соблюдает все посты и обряды, ежедневно ходит к обедне, участвует в хоре певчих, почитает иконы, перед которыми зажигает в своей келье четыре лампады, свободно беседует со всеми при его открытом характере о предметах веры. И никто в продолжение пяти лет — ни начальство, ни духовник, ни иеромонахи — не заметили в нем никаких заблуждений. Только по неопытности и молодости лет он слишком горячо относится к чужим недостаткам и разочарованно смотрит на современных христиан.

Однако это послание не подействовало, и архимандрит шлет новый рапорт, но уже осторожнее.

Если по указу Святейшего Синода признавались в нем (Рахове. — Ред.) какие-либо идеи, доказывающие его склонность к штунде, то за последние годы „надо их считать не существующими, исчезнувшими вследствие перенесенных им нравственных испытаний и в тюрьме, и затем во время нахождения под надзором. Теперь молодые годы его прошли и после всего пережитого им в Суздале, а в особенности после потери здоровья, он никакими идеями не увлекается…“

Данный текст является ознакомительным фрагментом.