ТАЙНЫ ЗНАМЕНИТЫХ
ТАЙНЫ ЗНАМЕНИТЫХ
Лейтенант Пётр Шмидт
Почитаемый большевиками отставной лейтенант русского военного императорского флота Пётр Шмидт, поднявший мятеж на крейсере «Очаков» в 1905 году, как выяснилось, давно страдал серьёзными психическими расстройствами. Предполагается, именно они и привели к трагическим событиям…
ПЕРВЫЕ ПРИЗНАКИ
Образ лейтенанта Шмидта — с фигурой Дон-Кихота и горящим взглядом революционного пророка — старательно создавался большевистской пропагандой в литературе и кинематографе. Петра Петровича умело показывали тонким, чутким человеком, лишённым семейного счастья, завязавшего со случайной попутчицей в поезде трогательный роман в письмах. Некоторые историки писали, будто бы жена отставного лейтенанта чуть ли не доносила о его революционных настроениях в охранку. Но документов, подтверждающих эти измышления, обнаружено не было. Наоборот, Доминика Гавриловна Шмидт как верная собака служила своему странному мужу, кочевала за ним по всей необъятной империи, терпела холод и неустроенность быта, родила ему сына Евгения, лечила больного мужа и только под давлением обстоятельств, созданных самим психически нездоровым Шмидтом, ушла от него. Лишённый «семейного тепла и уюта революционный лейтенант» так вёл себя во время припадков, что напугал сына, сделав ребёнка больным.
Не понимая и не разделяя истерично-революционных взглядов мужа, Доминика Гавриловна после ареста Шмидта кинулась самоотверженно защищать его, старалась поднять общественность и спасти Петру жизнь. Не её беда, что сделать это не удалось, — Шмидт сам более не хотел жить и был даже рад покончить со всем, громко хлопнув дверью…
Как вспоминала Д. Г. Шмидт, её муж давно обнаруживал признаки психического расстройства, которые до определённого времени не особенно бросались в глаза окружающим и даже сослуживцам. Но она, постоянно видевшая его в домашней обстановке, заметила их раньше всех.
В начале 80-х годов XIX века мичман Пётр Шмидт служил на Черноморском флоте. В один из дней он вдруг явился без вызова к командующему и стал нести перед адмиралом полную ахинею, явно пытаясь что-то доказать. Попытки понять речь мичмана ни к чему не привели. На счастье Петра Шмидта, командующим флотом в те годы был интеллигентный и очень воспитанный адмирал Кумани — он не стал давать официальный ход этому крайне неприятному для офицерского корпуса флота делу, а распорядился вывести неожиданного визитёра из кабинета и со всеми необходимыми предосторожностями доставить в севастопольский военный госпиталь.
— Жара, господа, — многозначительно сказал адмирал штабным офицерам. — Она весьма пагубно влияет на здоровье господ офицеров.
Служащие штаба прекрасно поняли адмирала, и никаких грязных сплетен или слухов о мичмане Шмидте по Севастополю не поползло. А ведь город тогда был совсем невелик.
На флоте всегда служили прекрасные корабельные врачи, и в военных госпиталях также служили люди, не зря дававшие клятву Гиппократа. Две недели мичмана Шмидта обследовали и по выписке из госпиталя, где его привели более или менее в норму, Пётр Петрович получил двухмесячный отпуск по болезни. Врачи считали, что ему необходимо поправить пошатнувшееся здоровье. В первую очередь — психическое. Преданная жена поскорее увезла больного мичмана подальше от Севастополя, знакомых и начальства в Москву, где поместила мужа в известную и модную психиатрическую клинику Савей-Могилевича. Не стоит верить советской пропаганде, что семейство Шмидтов постоянно бедствовало. В одном из частных писем Шмидт писал, что взял в государственном банке со своего счёта двенадцать тысяч рублей и отдал их жене. Двенадцать тысяч в последней четверти XIX века составляли очень приличную сумму. Дойная, хорошей породы корова стоила менее десяти рублей!
Видимо, дела с психическим состоянием господина мичмана обстояли не самым блестящим образом, поскольку, выписавшись из клиники, Пётр Шмидт отравил прошение государю императору Александру III об отставке.
В те времена офицеры были более свободны, чем при советской власти, очень жёстко регламентировавшей прохождение службы и, при увольнении в запас до положенного срока, фактически оставлявшей офицера без средств к существованию. Мичман Пётр Шмидт получил отставку: просьбу государь император удовлетворил 24 июня 1889 года.
КРАСНЫЙ ФЛАГ НАД КРЕЙСЕРОМ «ОЧАКОВ»
Уволенный со службы по болезни бывший мичман не мог найти себе дела по душе и постоянно возвращался к теме службы на флоте. Наконец, Шмидт решается пройти освидетельствование военно-врачебной комиссией. Специалисты в области психиатрии не раз отмечали, что многие психические расстройства носят как бы циклический характер: случается, болезнь временно отступает и человек достаточно долго ведёт себя вполне нормально. Зато потом болезнь резко усиливает натиск. Скорее всего, военные врачи обследовали Шмидта в период так называемой ремиссии, когда болезнь временно отступила, — иначе его не могли признать годным к дальнейшему прохождению службы. Бывший, а теперь уже вновь состоящий на службе мичман получил назначение в Сибирский экипаж на эскадру Тихоокеанского флота. Жена с пятилетним сыном отправились в долгое путешествие следом за мужем и отцом.
На Тихоокеанской эскадре мичман Шмидт получил назначение на мореходную канонерскую лодку «Бобр», которой в то время командовал капитан второго ранга Михаил Павлович Молас. Императорский русский флот имел заграничные базы вроде Порт-Артура и так называемые стационары, где постоянно могли стоять русские военные суда. Такими стационарами для канлодки «Бобр» являлись Шанхай в Китае и Нагасаки в Японии. Естественно, семьи офицеров тоже жили за границей и вкушали все прелести азиатского комфорта и экзотики.
Всё вновь стало катиться под откос в Японии, в Нагасаки, когда жена Шмидта потребовала от хозяина квартиры Катаоки выполнения всех пунктов контракта по найму площади, а тот ответил ей грубостью. Шмидт страшно возмутился, потребовал от японца извинений, но тот отказался. Тогда Шмидт отправился к российскому консулу Костылеву и пригрозил: если японца примерно не накажут, он убьёт его прямо на улице или поймает и прикажет матросам выпороть.
— Помилуйте, голубчик, — пытался успокоить Шмидта консул. — Мы и так делаем всё возможное.
— А я не могу ждать! — отрезал Шмидт.
Офицер устроил скандал, что ещё больше напугало дипломата и вынудило обратиться к командиру корабля «Бобр». М. П. Молас не имел права скрывать подобную информацию и был вынужден по уставу поставить в известность походный штаб эскадры, размещавшийся на флагманском корабле «Память Азова». В штабе не остались равнодушными к угрозам русского морского офицера в отношении иностранного подданного — убийство или самосуд сильно пахли серьёзным дипломатическим скандалом! И тут кто-то из бывших сослуживцев Шмидта по Черноморскому флоту вспомнил: скандальный мичман уже лечился от сильнейшей неврастении.
— Сейчас 1896 год, — прикинул командующий эскадрой. — В отставку мичмана Шмидта уволили в 1889 году. Семь лет прошло! Будет не лишним, если его вновь освидетельствуют судовые врачи.
Консилиум собрался у флагманского врача, статского советника В. Смецкого. По рекомендации консилиума и просьбе врача канонерской лодки «Бобр» Н. П. Солухи командование приняло решение о госпитализации Шмидта, уже получившего чин лейтенанта: болезнь не ушла, а продолжала прогрессировать. Отношение к лейтенанту Шмидту в целом оставалось со стороны командования и офицеров вполне благожелательным. Лейтенанта не третировали, из рядов офицерского морского корпуса не изгоняли. Никто не устраивал судов офицерской чести и не предлагал Шмидту подать в отставку. Будущий «революционный герой» имел выбор: остаться служить на Тихом океане, перевестись на другой корабль, вернуться в Кронштадт или подать в отставку. Он сам выбрал последнее.
Ещё в Японии Пётр Петрович узнал, что русскому торговому флоту требуются помощники капитанов на приходящие в Японию и Китай суда. Уволившись в отставку, Шмидт стал помощником капитана парохода «Кострома». Затем он перешёл служить на пароход «Диана», который потерпел катастрофу.
Оставшись без присмотра военных медиков и не находясь в рамках военной дисциплины, Пётр Шмидт более не лечился и не обследовался. Возможно, останься он на флоте и продолжай регулярно лечиться в военных госпиталях, никакой трагедии не случилось бы. Но…
Позднее произошёл разрыв с женой. Причиной была всё та же психическая болезнь — увлечённость революционными идеями на уровне маниакальности. Доминика Гавриловна этого не понимала: она не желала жертвовать семейным счастьем, мужем и ребёнком ради непонятных идей. О том, что совершил муж, что ему грозит смертная казнь, несчастная женщина узнала, находясь в Санкт-Петербурге. В конце декабря 1905 года она принесла в газету «Новое время» письмо, в котором рассказала о психическом заболевании мужа. Письмо было опубликовано 3 января 1906 года. Вся прогрессивная общественность всколыхнулась. Однако сам Шмидт, находившийся в казематах Очаковской крепости, официально отказался от жены и отказался признать себя психически больным. Он даже категорически отказывался проходить медицинскую экспертизу, прекрасно зная, каким будет её заключение. Тогда весь ореол революционного героя и мученика немедленно исчезал, и оставался только измученный психической болезнью человек.
6 марта 1906 года бывший лейтенант флота Пётр Шмидт был казнён. Его расстреляли. Как бывшего офицера и военного преступника. После октября 1917 года, когда срочно понадобились «красные святые», имя Шмидта подошло как нельзя лучше во всех отношениях. Вот только психика немного подкачала. Большевики решили вопрос просто: о психическом заболевании умолчали, а потом это стало тайной на долгие десятилетия…
Данный текст является ознакомительным фрагментом.