Глава 16. Салют, Мария. Начало начал

Глава 16. Салют, Мария. Начало начал

Моя любимая итальянская тетушка. 1977 год. Мы встретились в первый раз, когда она решилась посетить родину. В семье из-за того что она осталась после окончания войны в Италии, считалась изменницей, мой отец пострадал. Он скрыл факт ее существования за границей. КГБ, или как тогда называлась служба, следившая за моральной чистотой граждан, вычислили Марию. Отца посадили. Ненадолго. Но он не простил ей это событие. Из-за нее фактически он сидел.

Я, совсем молоденькая, перепуганная жизнью, сразу после поступления в институт, и она, пожившая, много испытавшая женщина, фантастически красивая — так мне тогда казалось — улыбчивая, кокетливая, смышленая не по-русски. Мы сразу признали друг друга. Сблизились.

В России в то время одевались плохо. Италия после войны быстро восстановилась. Как получилось, что страна-победитель ходила в скудном одеянии, а Италия, по идее, страна побежденных, расцвела пуще прежнего? Между нами была война.

Она приехала с сыном, моим братом Грегори. Первый раз отважилась пересечь границу когда-то проклявшей ее родины без угрозы быть посаженной в каталажку советскую только за то что она временно жила в другой части земного шара. В Италии. Сейчас — «Ну и что!» А сколько судеб порушено после войны фактом невозвращения на родину. Братьям, сестрам, матерям невозвращенцев светил срок тогда. Бабушка моя, мама Марии, писала ей грозное письмо с приказом возвращаться, зная, что она, если вернется, может попасть аккурат в ад. ГУЛАГ — название не из добрых. Сидели там разные люди, да и бабушка ей добра хотела. Вот и пойми, где добро, а где зло.

Марию отвело.

Я сразу к ней привязалась. Она совсем другая, чем женщины, которых я знала, встречала в России. Все время привлекала мое внимание свободой, раскрепощенностью в лучшем смысле этого слова. Иностранка. Красиво одетая, испытавшая все трудности войны и оставшаяся светлым, радостным человеком. Силу Духа я постигала с ней. На ее примере училась радоваться жизни, говорить и получать комплименты. В моем окружении такими глупостями не занимались. Не улучшали пространство. А она могла. Улучшала неустанно, где бы ни находилась. Так жила.

Первенец в семье Ольги и Захара. Желанная, близкая, любимая дочь.

Осужденная ими же за измену родине, когда сообщила им в письме, что собирается остаться в Германии. Нашла работу. Чувствует себя хорошо.

Письмо обратное вернулось с угрозами отречения от нее семьи. Несмотря на это, Мария осталась в Италии. Не вернулась, несмотря ни на что. Выбор сделан.

Хозяева, у которых она работала убиральщицей, домашней прислугой, живя в концентрационном лагере, забрали ее из него к себе домой — порядочная немецкая чета бюргеров, обращались с ней с особенной добротой. Одевали, обували как дочь.

Своих детей у них не было. К ней привязались. Разрешали открыто носить еду в лагерь заключенным. Вместе собирали хлеб в специально приготовленную чистую тряпочку. Мария продолжала работать. В конце войны разрешили переехать к ним.

Альмериго

Руку узнала сразу, как его увидела. Когда просовывала принесенный украдкой хлеб между прутьев, где находились заключенные, видела только протянутые руки, просунутые через прутья. Да, это был он. Красивый немощный итальянец, отбивший себе все, что можно отбить. Не сам. Немцы. Постарались, лишили его всякой надежды на продолжение древнего итальянского рода. Он жив. Главное. Встретились. Посмотрели в глаза друг другу. Узнали.

— Какое возвращение! Родина ее не ждала такую. Мария осталась. После войны, освобождения лагеря американцами, Альмериго забрал ее к себе.

Италия

Она не сопротивлялась, логично для нее. Следовала своей, неожиданно вспыхнувшей яркой, согревающей, поглощающей все любви. Она не знала, не испытывала никогда раньше такого чувства, такой теплоты. Он учил ее любить. Научил.

Родня его не особенно обрадовалась русскому пополнению в их в большой итальянской семье. Поговаривали, русские едят своих детей. Они опасались Марии. Хмуро поглядывая исподлобья ей навстречу. Альмериго оставался неумолим. Пришлось смириться. Раздоров хватало. Мария потихоньку заняла свое место в ее новом достаточно необычном шумном обществе, где много говорили, причем одновременно.

Жили все вместе, в одном большом доме, с отгороженным тут же местом для скотины.

Две свиньи, птицы рано начинали жить. В их с Альмериго углу было слышно посапывание, похрюкивание, крики гусей, гоготанье уток. Она молчала, зная, что со временем все переделает по-своему. Главное закрепиться, потом она им докажет, сейчас рано. Альмериго почти восстановился, но требовал заботы. Она кормила всю семью, ухаживала за неизвестно почему свалившейся, скорей всего, по старости, матерью Альмериго. Женщина почтенного возраста, в общем-то крепкая, войну перенесла, а вот радости возвращению сына не постигла. Занемогла. Марии пришлось взять все заботы на себя. Она не возражала, изучала язык, становясь потихоньку настоящей хозяйкой большого итальянского дома. Альмериго окреп, вовсю помогал ей, поддерживал.

Их стало трое. Родился первенец, мальчик. Красивенький такой, со смешанными чертами — русскими и итальянскими. Получилось. Черненькие выразительные глазки, итальянский овал. Назвали Иван, по-русски. Не то чтобы Мария сильно скучала по России, просто хотелось утвердиться, проявить маленький ее кусочек через сына. Утвердить себя через него.

Синьора, мать Альмериго, ушла скоропостижно, оставив невестке не буквально в собственность, а фигурально большой дом и хозяйство. Мария со рвением взялась перестраивать, сначала отделив стеной от их проживания животных, а потом совсем выселила их в большой пустой сарай. Значительно увеличилось пространство дома. Она не понимала, зачем держать в доме животных. Италия теплая, может, раньше были холода, но сейчас животным просторнее и хорошо в сарае. Там же хранили амфоры с вином. Появился второй мальчик, назвали уже по-итальянски Эмилио. Мария уступила. С голубыми русскими глазами, белыми кучеряшками. Дом стал большим уютным гнездом от ее стараний. Выделила несколько комнат, устроила их в итальянском стиле, красиво обставив мебелью. Она старалась, получилось много места, с верандой и столом, за которым по выходным собирались все есть пиццу. Заказывали в местной пиццерии. Ее шеф, друг Альмериго, лучший пиццерийщик во всей Италии, делал их сам в печке. Или ели то, что она готовила с особым чувственным удовольствием. Ее наконец признали. Зазывно улыбались, когда она, принаряженная, как положено итальянским женам, шла по улице, широко улыбаясь своими русскими глазами, крича «Салютте»». Ей отвечали из дворов «Салют, Мария». От этого становилось хорошо, радостно на душе.

Признали.

Жили трудно, едва поспевала. Альмериго вошел в силу, что выразилось в появлении еще одного мальчика, видимо, мальчиков не хватало.

Он старался. Назвали Лучано, по-итальянски, это уже и не волновало Марию, ее признали. Мальчик получился необыкновенной красоты. С огромными, голубыми глазами, ободком кудряшек, овевающем его микеланжеловский лик. Мария особенно, как-то с удивлением смотрела на него как на лучшее свое творение, совершенство. К ним зачастил один из многочисленных родственников Альмериго. Он жил неподалеку в огромном старинном замке со статуями и фонтаном. Правда, замок к тому времени совсем обветшал, статуи облупились под натиском жаркого, временами палящего итальянского солнца. Полы провалились, трудно переходить из зала в зал. Главный центр замка-палаццо, с уходящим в небо куполом, соединяющий сверху пространство ровно посередине стрелой, сохранился. Он собирал семью по воскресеньям. Садились, как раньше, играли старинную музыку итальянских композиторов струнными инструментами, поднимая смычками одновременно звуки ввысь, к Творцу. Музыка расходилась волнами по всей округе, будоража сердца недоуменных соседей.

— До музыки ли сейчас? Нет, странный все-таки этот сеньор Альбионе. Все в заботах, а он поет.

Зачастил он к Марии неслучайно, приглядываясь к ней и к мальчикам. Выбрал последнего, особенно похожего на ангела — Лучано. Дело оставалось за малым, поговорить с Альмериго, объяснить, что мальчику будет лучше с ним.

— Что они ему могут предложить? Ничего. Он же воспитает его в духе семьи Альбионе, сделает наследником всего, что осталось ему, последнему из рода Альбионе, — ну это ли не жизнь? Им и так хватит забот, они могут приходить, когда захотят, навещать мальчика, единственное условие — молчать, не говорить с ним.

Перспектива, конечно, открывалась необычная для Гуэрра — так называлась новая фамилия Марии. Она никогда не была владельцем чего бы то ни было. Сеньора оставила ее владелицей только забот, забот о хозяйстве и ее любимом, вернувшемся-таки с войны сыне. А тут целый замок, палаццо — кто ж устоит? Они на минуту задумались, но потом, представив себя смотрящими через огромные, железные, резные кованные ворота замка, представили, что они никогда не смогут поговорить с ним, потрогать его кучеряшки, обнять. Нет, такого же и невозможно представить ни одной матери, даже ради тех несметных альбионских сокровищ.

— Нет. Нет. Нет — звучало в висках Марии рваными струнами скрипки.

Макияджжо

Нужно внедряться, обживаться согласно здешним законам. Частично менять их собой, частично подстраиваться. Она и подстраивалась и меняла. Ей нравилось наряжаться и приукрашивать себя. В России этого ничего не было, не было этой культуры, зато была другая, тоже многовековая. Италия много веков сумела обойтись без войны на своей территории, много воюя за своими пределами, давно и отчаянно. Теперь, навоевавшись, испытав на себе через Гитлера, Муссолини все прелести военного положения, успокоилась. Хотелось мира и радости. Мария вписалась именно созвучной итальянцам радостью жизни. Золотая земля. Деревня, куда привез ее Альмериго, называлась Компадоро. Она и правда стала для Марии золотой.

Они подумали и родили еще одного, последнего, самого жданного. Назвали Грегори. Компромисс. Нашла Мария, в честь американского актера Грегори Пега, но звучало и по-русски.

Мальчики росли. Все попытки Марии говорить с ними по-русски старательно обходили, отвечая молчанием. Она объяснялась на местном с сильным акцентом — не мешало ей совсем. Ее, главное, понимали все, кто хотел понять.

Годы шли в трудах и заботах. Нужно все успеть не хуже соседок. Под их зорким оком невозможно было что-либо утаить. Мария старалась. Тщательно выбирала одежду для себя, для мальчиков на местном воскресном базаре. Качество и количество ее, не привыкшую к такому изобилию, удивляло. Италия сохранила во время войны свое мастерство. Как только закончилась война, итальянцы сразу кинулись восстанавливать прежний уровень проживания. Кто чем, кто что знал, сохранил. Сказалась привычка из хорошего делать лучшее. Рынки полны еды, рыбы и одежды. Все выращено, сделано с любовью.

Она выбирала одежду для мальчиков, гордо торгуясь за каждый цент. Потом приходила домой, раскладывала отдельно еду и одежду. Еду готовила сразу, одежду оставляла до лучших времен, пряча в комод. Когда приходило время, доставала, наряжала мальчиков, тщательно причесывала их разметавшиеся кудри, строила парами, отправляла в школу. Самым ее заветным желанием было выучить их и уже ими доказать свое, русское. То, что передали ей ее предки, то, что было в ее генах. К сожалению, без языка не совсем удавалось. Привить интерес к России она смогла только у Эмилио. Все же остальные не принимали, но это уже и не важно. Главное, что они здоровы, умны, как ей казалось. Она радовалась.

По выходным ездили и приходили к ней русские ее подруги. Надя, самая близкая, по расположению близкая. Украинская Надя тоже из лагеря, там познакомились. Она сумела найти себе нужного ей мужа, это изначально было ее, Надиной, целью. Нашла и переехала с ним в Падую, рядом с Марией. Это их сблизило. Приезжала к Марии по выходным, ела от пуза, Мария классно готовила, по-итальянски изящно в русских количествах. Они приезжали, садились за большой стол вместе со всеми. Ели, запивая разбавленным водой вином из графина, болтали кто о чем. Так проходили годы.

Еще одна подруга, тоже из немецкого лагеря, тоже рядом. Муж Людмилы имел ресторан в самом роскошном месте — Венеции. Людмила любила Марию. Звала к себе в Венецию. Мария иногда срывалась, оставляя мальчиков на соседей, принаряженная ехала с Альмериго к Людмиле. У той новая итальянская жизнь не заладилась. Муж пил, сильно пил. Поколачивал. Все это, правда, за красивыми, закрытыми во время битья дверьми ресторана. Суть от этого не менялась. Людмила терпела. Когда приезжала Мария, они вместе плакали, одна от радости, другая от местного горя подруги. Им было хорошо вдвоем, сближала Родина. Далекая, суровая Родина, которую они оставили в самый ее сложный момент, сбежав с немцами. Надеялись-таки на прощение и примирение — не сейчас, когда-нибудь позже. Обнявшись, плакали. Каждая о своем.

Возвращались, благодарили соседей привезенными из Венеции конфетами «Баччо». Поцелуй — назывались конфеты. Знаменитые. Итальянского шоколада с орехом внутри. Со звездами на упаковке. Дивной синей коробке с целующимися. Необыкновенная вкусность. Для себя покупали редко. Но стоило того. Мария возвращалась умиротворенная, приятно говорить на родном языке, да и подругу ей хотелось поддержать. Уж больно ей сложно там, в мужнином ресторане. Мария поддерживала. На этом расходились до следующих времен.

Меня первый раз в Италию не пустили. Собралась я ехать при железном занавесе, в двадцать лет, очень хотелось. Мария прислала приглашение. Я жила в Ростове, училась в институте. Для получения визы нужно получить разрешение от всех нисходящих инстанций тогдашних, только потом посылать запрос на визу в Москву. А именно, получить одобрение поездки от всей группы, в которой я училась. Потом профсоюз и коммунистическая партия института. Я дошла до компартии местной, где меня спрашивали, как проехать в Занзибар, есть ли там коммунистическая партия.

Как будто, если нет, я могла бы ее основать. Занзибар меня в ту пору совсем не интересовал. Разрешения не дали, послали в профсоюз. Потом замотали меня, перебрасывая решение друг на друга. Так и не выпустили. Пришлось шестнадцать лет ждать.

Вторая попытка. Удача. 1986 год.

С рождения ощущение нецелостности не покидало меня. Что бы я ни делала, к чему бы ни прикасалась. Ощущение недостаточности.

Это заставляло искать. Как мысль о потерянном рае, где все мы цельны. Потеряв это ощущение, в какое-то мгновение поверив в то, что мы отделены, нехватка чего-то важного в нашей жизни толкает в неизведанное. С самого рождения. Долгая дорога в дюнах.

Искать себя.

Путь.

Согласно общественному мнению, по подсказке родивших тебя. Идея преодоления недостаточности жизни, которую они проживали, знали, проверили на практике жизни. Заякорена в кармопространстве рода. Секрет — как стать целостным.

Нужно искать вторую половину. Если отыщешь, будешь целостным, таков постулат.

Женские особи не принимались в расчет в нашей семье, да и в социуме как полноценная единица. Чтобы быть целостным, надо кому-то принадлежать. Обществу как минимум, сообществу по интересам, школьному товариществу. Но самый главный шанс для женской половины человечества стать целостным — выйти замуж, найти свою вторую половину. Если нашел, прикрепился, соответствуешь. Если нет — так и останешься половинкой в глазах окружающих, половинкой, не целостным. Такой был порядок и в нашей семье.

Ощущение счастья связывалось с тем, являешься ли ты кому-то принадлежащей. Есть ли у тебя муж. И от этого, как от печки, строились все суждения. Если замужем — ты человек хороший, если нет — никчемный. Что бы ты ни делала, останешься никчемной. Тогдашняя правда жизни. Так было.

Целостность зависит от многих факторов. Недостаточность уже была. Постулатом, средством манипулирования, тонким механизмом подавления воли. Как приговор.

Библия изначально определила человека греховным. Родился — грешен. Человек априори фактом своего рождения на свет вгонялся в вину. Зачем и кому это по сути нужно, не буду разбираться здесь. Но механизм подавления, успешно используемый в главной книге человечества, мои родители-атеисты использовали мастерски в нашей семье.

Внутреннее ощущение недостаточности висело, как дамоклов меч, над всеми моими предыдущими поколениями. Я, испытав эту доктрину буквально с самого раннего детства на себе, впоследствии посвятила целую жизнь вычищению этой занозы из кармы нашего рода. Доказать обратное. Она, недостаточность, была рычагом моего становления. Я все время доказывала собой, своею жизнью, что я достаточна. Что Я ЕСТЬ то, что есть Я.

Почему-то мне было очень важно. Теперь уже знаю почему. Теперь понимаю, что сложение двух нецельных половинок не приводит к целостности. Теперь знаю почему.

В роду нашем как по заклятию не было ни одной счастливой пары, ни одной счастливой семьи.

Тем не менее мифологическая истина, может, потому, что так и осталась недостижимой, беспрекословно повторялась в жизни каждого нашего нового члена рода. Если не спарился, ты не в счет. Ошибочность постулата доказывалась реальной жизнью, к сожалению, никто не обращал внимание на реальность, продолжая долбить. Замуж! Замуж!!! Женщина должна быть замужем, за мужем.

Если ты не за …, то ты в этой жизни не в счет. Жизнь не удастся, если не выйдешь замуж, и вся преджизнь перед выходом за него была как бы нацелена на то, чтобы найти. Того, кто возьмет, того, кто захочет, без этого того ты неполноценная единица, тебя не берут в расчет.

Нечего и говорить, я тоже искала, наконец нашла. Красавец мужчина по всем параметрам. Обалдевшая мама, ополоумевшая от счастья, не могла поверить, что ее никчемную, не достойную внимания наконец-то ведут под венец. Нет, венца как такового не было. Простая свадьба, в местной столовой завода холодильников. Счастье било ключом.

Дочь заметил и полюбил, как тогда хотелось думать, такой красавец мужчина. Мои чувства и я сама были не в счет. Глаза мамы сияли от счастья от такого удачного выбора — нет, не меня, а того мужчины, который заметил, захотел взять в жены ее дочь. Осчастливил. Я позже долгие годы называла его мужем. Ожидая по традиции, что он уж меня осчастливит, сделает мои ощущения цельными. Отнюдь. Ничего из этого не вышло.

Цель, мною поставленная, лишь отдалялась. После семейных интерпретаций меня самой как недостаточной прибавились новые условия, которые я должна была выполнить, и вот только тогда …

Теперь я должна была быть хорошей женой, что включало в себя дополнительные условия осложнения существования. Варения борщей, принесения тапочек и несопения, если муж пришел слегка навеселе и в довольно позднее время. Я все время была кому-то и что-то должна.

Муж не по зловредности — просто не мог иначе, продолжал традицию неполноценности, укоренившуюся и в его семье. Почему-то условия проживания в тогдашнем обществе ставил мужчина. От женщины требовалось. У женщины есть задачи по выполнению. Обязательства. Долженствование. Мужчина мог жить как хочется, потому что он человек, а женщина — жинка, и это все. Так чувствовалось.

Нечего и говорить, условия почти недостижимые. Идеальной женой я, как и предполагалось, не смогла быть. Варила, но сопела. Если правильно сидела, то автоматически неправильно стояла. Пойди туда, не знаю куда — назывался мой брак. Сплошные недовольства. Муж тренировал меня. Растяжение пространства на выдержку. Сколько вытерпит. Сколько унесет.

Кондиция целостности совсем перестала зависеть от меня, отдалилась в недосягаемое пространство. Далекое будущее. Сколько бы я ни старалась, квалификация моя не повышалась. Никак не повышалась, хотя я и делала все что могла.

Долгие годы ушли на распознавание истины, перемещение вектора с внешнего на внутренний. Пока я, наконец, поняла, что целостность — категория внутренняя, никакими внешними факторами, тщательным выполнением внешнего ее не достичь.

Мысль найти место, где я могу оставаться собой и одновременно достаточной, не покидала меня. Сейчас понимаю, что и она иллюзорна, но тогда я с неутомимостью и почти отчаянностью продолжала искать.

Италия.

Тепло, яблоки и солнце. Мне туда нужно. Там сбудется.

Определилась с мыслью. Начала оформлять.

Ждать разрешение на перемещение в другое пространство пришлось достаточно долго, но шанс был, и я, давно задумав, еще в юности, решила его испытать.

Моя любимая тетушка, итальянка, наконец-то выслала мне очередное приглашение. С первой неудавшейся попытки я не успокоилась и ждала. Ребенок мой подрос, можно оставить на целый месяц в Ростове, мама моя — замечательная бабушка, никогда не отказывала, надо отдать ей должное.

Я, с трепетом раскрывая конверт с красивыми итальянскими пейзажами на прилепленных казеином марках, дрожащей рукой вытащила приглашение.

— Да, услышали. Решила ехать.

Вот только с чего начать? Денег, как водится, ни копейки. Но желание было железное.

Знаю сейчас, что желания исполняются, только нужно их выполнять. В распоряжении моем имелись кое-какие колечки — можно сдать их в ломбард. Никогда таким не пользовалась, но можно попробовать. Денег должно хватить на билет. Итальянское проживание тетушка гарантировала.

— Все равно хоть какую-то копейку надо иметь за душой. Сто долларов — рассуждала — на месяц хватит. Приплюсовала к затратам, большего у меня просто не было. Взять негде. Сказано — сделано.

Побежала в ломбард. Мне было немножко не по себе, немножко стыдно, наверное, по привычке. Иначе тогда я чувствовать просто и не могла.

В ломбарде очередь длинная, стоя на лестнице, подошла к окошку, протянула на ладошке мое богатство, получила двести рублей, обрадовалась. Это больше, чем я ожидала. Кольца, браслетик незамысловатый тогда казались огромным богатством. Оценено в двести рублей. Целое состояние. Я обрадовалась. Что еще я тогда могла?

Муж мой в деле не участвовал по причине незаинтересованности, он не верил в такую возможность, да просто и не хотел.

День настал. Нужно идти в итальянскую амбассаду за визой. Торжественно одевшись в лучшие одежды, расчесавшись по моде, заплоив волосы буклями, накрасившись, приосанившись, вышла из подъезда. Полетела, не видя ног, к автобусной остановке в город. Подъехала в центр. Вышла. Театральная, 10. Здание с флагами Италии. Очень красивое. Да и сама площадь знаменита. Стала в очередь.

— Входите, — пригласил меня милицейский, охраняющий здание, открыв широким махом дверь другого государства. Обливаясь липким потом, я тем не менее прошествовала за железную дверь решетки. Улыбнулась лучезарно охраннику, послав самую качественную мою улыбку. За железной решеткой амбассады, как мне тогда казалось, располагался свободный мир. Заграница брезжила как освобожденье, тянула, грезила. Ощущенье чуда при смене пространства не покидало меня. Я так хотела. От желания вставал комок в горле. Сама не веря, что это возможно, я подала приглашение в стеклянное окошко. Получила дежурную анкету на заполнение. Заполнила. Отдала в окошко. Вышла. Дверь в свободный мир за мной захлопнулась. Теперь нужно ждать разрешения консула, чтобы вернуться. Придется ждать.

«Все получится, — успокаивала я себя, — все получится». Успокоилась наконец. Как могла.

Консульство итальянское находилось рядом с Мариинским театром и с собором.

Я, не верующая по сути, направилась сначала в церковь. Нашла там икону Николая Угодника и, встав рядом, образовав замкнутое пространство, стала просить помощи в исполнении моего заветного тогда желания. Просила с чувством, с расстановкой, перечисляя, что мне нужно в данный момент от Бога, чтобы пересечь границу моей Родины, выйти на свободу.

— Целостность.

— Счастье.

— Паспорт заграничный, визовое разрешение, немножко денег, — перечисляла я. — С остальным справлюсь.

Темнота в церкви не мешала мне. Ощущение что Николай Угодник услышал, не покидало меня впоследствии. Тогда же просила его как могла.

Вышла из церкви. Домой не хотелось. Ожидание чуда, приподнятость настроения повели меня дальше. Театральная площадь. Мариинский театр — никогда не ходила. Хотелось, но все время некогда.

«Ах, — подумала я себе, — была не была!» Подошла к красивым воротам с видом завсегдатая. Что я там искала, не знаю. Значительно позже поняла. В вестибюле никого не было. Окошко кассы открыто. Подошла. Потопталась. Огляделась. Одна. Одна?

Билеты стоили по тем временам дорого. Я ходила в театры попроще, подешевле. А тут стояла, рассматривала афиши, мысленно перебирая, куда могла бы попасть по идее.

Могла бы, но не могла. Скрипнувшие ворота пропустили какого-то странного мужчину. Я оглянулась. Он подошел ко мне в одежде, не совсем подходящей для театра, встал за мной и, наконец, обратившись, предложил мне, — совсем уж чудо — сделал мне совершенно невероятное предложение: лишний бесплатный билет.

— Я проездом. С приисков. Только приехал. Захотелось пойти в Мариинский. Вот пришел. Купил два билета. Моя знакомая отказалась, вы не хотели бы пойти со мной? У меня дома билет. Приходите, я отдам вам. Вот адрес, тут недалеко.

Он ушел, дверь скрипнула, тяжело закрылась за необычным посетителем, не завсегдатаем театра. Я подумала.

Предложение было настолько необычным. Я призадумалась.

А, была не была!

И пошла.

Дом не пришлось искать долго. Нашелся быстро, оказался обычный питерский дом. Я поднималась все выше и выше. Наконец дошла до чердака. Там действительно был он. На колченогом стуле стоял чайник. Валялась одежда, а на столе, тоже колченогом, стояла огромная сумка. Удивительная, огромная, новая, красивая сумка. Нелепым пятном здесь смотрящаяся. Я удивилась ее величине. Мужчина при ближайшем рассмотрении оказался каким-то жалким. Он почему-то меня стал что-то просить. Я от изумления сначала не поняла, прислушалась. Он продолжал тихо уговаривать что-то сделать. От изумления и необычности обстановки я сначала не поняла даже, что.

Оказалось, что он с приисков, только рассчитался. Ищет женского тепла.

Ну и что. Причем тут я — промелькнуло мгновенно. Где билет, за которым я собственно и пришла?

— Ты подожди, не торопись же. Мне нужно женское тепло.

— Не поняла…

Мужчина подошел к столу, взял сумку, открыл ее. В сумке лежали пачками сторублевки, перепоясанные крест-накрест банковским бантом. Сумка, полностью наполненная кирпичиками денег, сторублевок, приковала мой взгляд гвоздем. Я такого никогда не видала. Обстановка была нереальная. Свет из грязного окна пробивался, освещая сокровища.

— Ну что, пойдем. Ты сможешь взять, сколько захочешь, сколько унесешь с собой. Пойдем же, пойдем.

— Подождите, — только и смогла я вымолвить, сглотнув в горле образовавшийся ком.

Я застыла.

— Дайте подумать. Вы меня покупаете?

— Не морочь голову. Хочешь, бери предложение и деньги, не хочешь, разворачивайся и уходи. Уматывай.

Мужчина рассерженно ждал.

Мыслей у меня в голове отродясь столько не было.

«Мне так нужны деньги, а тут вот что. Я себя должна продавать теперь, что ли?», — дискутировала я с кем-то невидимым в своей голове.

Диалог затянулся. Мужчина поглядывал, наблюдая как будто за ходом моих мыслей.

— Нет, извините, я не по этой части, — смогла я из себя выдавить. Развернулась, рванулась по лестнице, как будто кто-то за мной гнался. Выскочила из подъезда. Долго бежала. Продолжая беседовать. Кто-то в моей голове меня укорять даже стал.

«Какая эгоистка, могла обеспечить себе и детям безбедную старость. За пять минут позора, — так мне думалось, — могла приобрести денежный эквивалент счастья. Хватило б надолго. Что, убудет у тебя что ли, — какой-то мерзкий голос вещал мне. — Ты о ребенке подумала? Сколько нужного можно было бы…»

«Нет. Я не пойду на это», — ответила я голосу резко. Довольно убедительно. Голос замолчал.

Домой я пришла ошеломленная, слишком много оказалось за один день. Амбассада, Николай Угодник, странный мужчина и мерзкий голос в моей голове.

Искушение. Выстояла. Знала внутренне: деньгами делу не поможешь, не решить задачу, которую я тогда интуитивно решала. Недостаточность погасить деньгами не удастся. Это уловка.

Значительно позже поняла, связала все воедино. Будьте внимательны, когда просите.

Желание может исполниться мгновенно, довольно каверзным способом.

Тогда не понимала. В Италию благополучно съездила. Целостность не настала. Правда, ощущение себя значительно улучшилось.

Голос противный, искушающий исчез совсем, как будто и не было.

Картина совершенно сюрреалистичная до сих пор стоит в моей голове.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.