На чем стоит Ленинград

На чем стоит Ленинград

Что говорят геологи?

В те дни, когда в Ленинграде еще только задумывали строить метро, многие не верили, что это возможно. Как? Метро в Ленинграде? Город стоит на болоте. Он, как сказал Пушкин, возник «из тьмы лесов, из топи блат»… Как же можно на этой топи, в жидком грунте приневских трясин прорыть многокилометровые туннели, возвести дворцы подземных станций, пустить поезда? В Москве — другое дело, там грунт твердый.

А метро построили. Но ведь Ленинград действительно стоит на болоте. Как же случилось, что туннели прорыты, подземные дворцы построены и по рельсам мчатся залитые электрическим светом поезда? Спросим об этом геологов: они лучше всех знают землю, на которой стоит наш город.

Не так уж давно, каких-нибудь полмиллиарда лет назад, — скажут геологи, — на том месте, где мы сейчас живем, простиралось неглубокое море, море кембрийской эры. Как все моря земли, оно жило своей морской жизнью: вздымало приливные волны, бурлило под ветром, билось прибоем в берега. Разумеется, в него впадали реки. Они несли с собой мельчайшие частицы голубоватого ила. Изо дня в день легкой дымкой опускался этот ил на каменистое дно моря. С годами, веками, тысячелетиями, миллионами лет его слой становился все толще, все плотнее и наконец превратился в трехсотметровую толщу синей кембрийской глины.

Неподалеку от Ленинграда, у станции Саблино, в береговых откосах реки Тосны там и здесь бросается в глаза среди желтоватых, серых, розовых слоев песчаника и известняка узкая голубая ленточка: то выступает из глубины земли кембрийская глина. Очень внимательный человек может разыскать полоску этой глины и внутри города, у самого уреза невских вод в Центральном парке культуры и отдыха, на Елагином острове; правда, тут она чуть видна.

Если ты ленинградец, — садись на велосипед и отправляйся к Пулковским холмам, к месту героических боев Великой Отечественной войны. И тут, в ямах по их склонам, увидишь кое-где слои кембрийской глины.

Когда пробивают скважину, чтобы заложить артезианский колодец, полая трубка бура поднимает на поверхность земли колонку глубинных слоев. Разглядывая ее, нетрудно узнать, что находится у нас под ногами далеко внизу, на глубине десятков и сотен метров. Можно узнать и точную последовательность пластов.

В Ленинграде много раз пробивали в земле глубокие, в несколько сот метров, подземные скважины. Выяснилось, что метров на пятьдесят вниз или около того у нас, и правда, лежит слой влажной, насыщенной водой, земли — липкой глины, песка, округлых камней-валунов. Это земля сравнительно молодая; ее сюда принесла река, притащил могучий ледник, который когда-то, спускаясь с норвежских и шведских гор, покрыл собой всю Европу. Часть этой земли отложилась на дне глубоких морей и озер; они плескались тут, когда великий ледник начал таять. Этой земле не больше полутора — двух миллионов лет; она ровесница мамонта.

Но это только на протяжении первой полусотни метров. Ниже, глубже инструмент всюду и везде приносит наверх один и тот же материал — плотную синюю кембрийскую глину. Огромный, мощный однородный пласт ее залегает под всем нашим городом: и возле Загородного проспекта, и при пересечении Московского проспекта и Обводного канала, и возле Мойки — везде натыкаются на синюю глину. Толщина пласта достигает двух, если не больше, сотен метров.

Вот это и оказалось очень удобным для строительства метро, потому что рыть туннели в толще сухой, почти превратившейся в камень, глины хотя и не очень легко, но зато спокойно и безопасно: сквозь нее никакая вода не проберется.

Когда же бур пронзает и эту толщу, бурение приходится прекращать: дальше идет такой же ровный и однообразный слой первобытного камня — гнейса. Мы дошли до самого дна древнего кембрийского моря. Дальше буквально «ехать некуда». И какова толщина этого старого черепа земли, еще никто не сказал в точности.

Ленинград, как сказочный богатырь, возлежит на каменном ложе с толстым матрасом кембрийской глины, поверх которого постлана тоненькая, но мягкая перина песка и торфа.

Сто и один остров

В дни войны летчики, оберегавшие Ленинград с воздуха, удивлялись, совершая над ним свои первые полеты: воды в этом городе гораздо больше, чем суши. С километровой высоты видны сразу и Финский залив на западе и неоглядная Ладога на востоке. На сто одном острове невской дельты Ленинград лежит, как на гигантской влажной ладони, и короткая река вливает в море столько же воды, сколько древний Нил, пробегающий шесть тысяч километров. Недаром основал город царь-моряк, царь-штаубенахт флота, для которого море в юности было всем.

Тот, кто видел старые планы города, хорошо знает, что еще двести — триста лет назад этих островов было гораздо меньше, чем сейчас, да и каждый из них сильно увеличился в размерах. Известно, например, что со времени основания Петербурга Васильевский остров вырос за первые сто пятьдесят лет примерно на четверть, а Гутуевский — почти на половину своей первоначальной величины. Площадь всех островов, на которых лежит наш город, увеличилась к нашему времени больше, чем на одну пятую. Если предположить, что этот рост и раньше шел примерно с такой же скоростью, легко сообразить, что тысячу лет назад островов этих не было совсем.

На первый взгляд все это кажется странным, почти неправдоподобным, но ведь можно и сейчас видеть зарождение новых и увеличение старых островов.

Если вам придется ехать к стадиону имени С. М. Кирова через Петровский остров, обратите внимание на мост между ним и следующим островом — Крестовским. Под мостом лежит небольшой островок: немного земли, несколько деревьев. Сейчас это островок, а лет сорок назад ничего тут еще не было: виднелась у одного из мостовых устоев только узкая мель, поросшая осокой и камышом.

На глазах одного поколения родились и укрепились мелкие островки за Стрелкой Елагина острова. Когда вы будете кататься на ялике возле Стрелки, посмотрите на эти плоские, осокой и тростником поросшие островки, запомните их. Пока это малыши среди большого семейства дельты, но они вырастут на ваших глазах.

Тысячу лет назад у Невы вовсе не было дельты. Она впадала прямо в Финский залив примерно в тех местах, где из нее теперь вытекает направо Большая Невка, налево — Фонтанка.

Странное дело: тогда впадала без дельты, теперь с дельтой! Что же случилось с Невой? Почему она вдруг начала эту хлопотливую работу, принялась строить острова? Тысячелетиями людям известен Нил, и, по-видимому, всегда его дельта так же росла, как растет в наше время. Дельты Волги, Миссисипи, Лены стары, как сами эти реки. А у Невы почему-то молодая дельта, которой нет и десяти столетий. Как это может быть?

Этому есть несколько важных причин.

Молодая река

Первая причина в том, что Нева самая молодая река. Это одна из немногих крупных рек мира, которые родились на свет не миллионы лет назад, а почти что «на наших глазах» и, уж во всяком случае, на глазах наших предков, первых поселенцев ее прибрежий. А можно это доказать? Можно.

Ученые уже давно обратили внимание на то, что само имя реки — Нева (по-шведски Ню) означает «Новая». Люди не зря дают имена тем горам, рекам, озерам, с которыми они встречаются.

Школьники знают, что когда-то через Финский залив и Ладожское озеро пролегал так называемый «великий водный путь из варяг в греки» — торговая дорога древних. В старых русских летописях она описана подробно, указаны все озера, реки и речки, через которые шел этот путь. Есть тут и Днепр, и Ловать, и Ильмень-озеро, и Волхов, и Ладога (или озеро Нево, как его тогда называли). А вот Невы-реки нет в этом перечне. Там, в летописи, стоит странная фраза: «А из Нева-озера внидет [то есть входит] устье в море Варяжское». Устье — то есть пролив, проток. Проток, а не река.

Очень трудно было бы объяснить это, если бы данные геологии не подтвердили старых записей; геологи теперь установили твердо и точно одну значительную вещь.

Наше побережье Финского залива, как это ни странно слышать, за последние столетия неуклонно поднимается вверх, выступая все больше и больше из волн морских. Вы живете, учитесь, играете и все время поднимаетесь вместе со всем Ленинградом выше и выше. Это не страшно, — ведь поднимаемся мы со скоростью, которую даже улитка назвала бы черепашьей, — на один метр в столетие. Немного, да; но что из этого следует? Десять веков назад то место, где сейчас высятся прекрасные здания нашего города, лежало на десять метров ниже, чем сейчас. В Ленинграде почти нет улиц, расположенных над водой даже на пятиметровой высоте. Значит, тысячелетия назад б?льшую часть его территории покрывала вода, и вполне естественно, что Ладожское озеро в те дни соединялось с морем действительно не быстрой и сравнительно узкой рекой, а широким спокойным протоком — устьем. Понятно, что никакой дельты такой проток образовать не мог. Что же произошло затем?

А затем произошла вещь совершенно удивительная.

Мы живем в Ленинграде на реке Тосне

Проследите по карте за течением Невы. В сорока трех километрах от моря возле селения Ивановское течение это вдруг резко меняет свое направление. До этого места река течет на юг, а тут внезапно круто поворачивает и дальше течет на северо-запад. Угол приходится точно в том месте, где сливаются воды могучей Невы и ее небольшого притока — речки Тосны. И странная вещь: Тосна как текла на северо-запад, так и продолжает течь, а громадная Нева покорно присоединяется к ее течению.

Это вещь необычная. Всегда и всюду слабый приток подчиняется направлению главного потока, а тут все наоборот. Особенно резко это бросится вам в глаза, если вы летом сядете на теплоходик, идущий в Островки от площади Декабристов, выйдете в Ивановском и с ближайшего холма увидите все это не на карте, а в натуре.

Геологи считают, что в жизни реки Невы был такой момент, когда эта очень молодая река впервые прорвалась своим руслом сквозь каменную гряду чуть повыше Ивановского, возле пристани «Пороги». Следы этого прорыва видны и сейчас: Нева здесь бурлит и пенится; из нее там и тут торчат камни, кое-где разбросаны небольшие островки.

Молодая река рвалась к морю. А там, за грядой, в него уже много тысячелетий впадала река-старуха — Тосна. И вот, когда Нева прорвалась, она вместо того, чтобы искать новый путь к заливу, воспользовалась готовым ложем Тосны, повернула круто вправо и потекла по нему.

Но, если это так, тогда, говоря по справедливости, не Тосна является притоком Невы, а Нева — притоком Тосны. Она не только во много раз старше, но и почти вдвое длиннее гордой нашей Невы; сто восемнадцать километров — и семьдесят четыре. А поскольку нижнее течение реки от места слияния всегда именуется не по притоку, а по главной реке, то и выходит, что наш город стоит в долине Тосны и на берегу Тосны.

Таков этот замечательный географо-геологический курьез. А нашу Неву мы все-таки будем называть Невой.