XX ВЕК ЕЛИСЕЙСКИЕ ПОЛЯ — КЛЕМАНСО Путь власти

XX ВЕК

ЕЛИСЕЙСКИЕ ПОЛЯ — КЛЕМАНСО

Путь власти

Остановка «Елисейские поля — Клемансо»… Можно было бы добавить — де Голля и Черчилля, — поскольку статуи этих двух знаменитых фигур времен Второй мировой присоединились к «Тигру», воплотившему дух Первой мировой[117]. Трудно представить себе, что этот перекресток внизу Елисейских полей посвящен самым кровавым раздорам, тогда как он с тем же успехом мог бы стать образом взаимопонимания и согласия. Здания Большого и Малого дворцов, стоящие неподалеку, прямо на это указывают. Разве не были они воздвигнуты во время Всемирной выставки 1900 года, символизирующей сотрудничество и взаимное сближение всех наций?

И однако в истории XX века верхняя часть Елисейских полей ассоциируется с войной (в том числе Отечественной войной 1812 года), причем не только из-за того, что здесь высится Триумфальная арка Наполеона.

В 1920 году возникла идея воздать почести неизвестному солдату, героически падшему на поле брани Первой мировой войны. Палата депутатов предложила первоначально поместить его могилу в Пантеон. Этот проект пришел в противоречие с планами правительства и президента Франции Александра Мильерана. У них на самом деле возник другой замысел: отметить 11 ноября этого года, торжественно захоронив в Пантеоне сердце Леона Гамбетта, который после падения Второй империи организовал дело Народной обороны[118]. Тем самым можно было одновременно отпраздновать и двухлетнюю годовщину Перемирия[119], и пятидесятилетний юбилей республики, рожденной в 1870. Оба проекта — предлагаемый исполнительной властью и тот, что был выработан Палатой депутатов, — возникли в результате политического раскола: левые желали прославить Гамбетта, правые — почтить так называемых «пуалю»[120]. Чтобы избежать открытого столкновения, президент Мильеран нашел компромисс: сердце Гамбетта было решено захоронить в Пантеоне, а могилу Неизвестного солдата поместить под Триумфальной аркой на площади Этуаль. В один и тот же день. В сущности, недовольны были все. Наиболее радикальные левые отказались участвовать в «милитаристском празднике», а самые реакционные правые негодовали, что почести воздаются «антиклерикалу» Гамбетта.

Восемь неопознанных тел французских солдат, извлеченных из могил всех фронтов Первой мировой, были свезены в крепость Верден, после чего избрание одного из них было отдано на волю случая[121]. Затем останки Неизвестного солдата перевезли в Париж для траурного бдения на Данфер-Рошро[122].

Утром 11 ноября 1920 года торжественный кортеж, состоящий из инвалидов, а также вдовы, матери и сироты — все они были жертвами войны, — проводил по городу гроб, помещенный на лафет пушки. Процессия ненадолго остановилась у Пантеона, где в тот же самый момент было предано погребению сердце Гамбетта. Потом она проследовала до Триумфальной арки, под которой гроб и был помещен.

Могила неизвестного солдата — подлинная и вместе с тем символическая — примирила французов в совместной скорби и дала возможность семьям горячо оплакать утрату отца, сына и брата, сгинувших где-то там в огромном безумии траншей, ядовитых газов и бомбардировок.

Триумфальная арка стала местом погребения из-за борьбы политических интриг, но в этом можно усмотреть и важный знак: могила Неизвестного солдата загородила арку. Отныне ни одна демонстрация не сможет пройти под этим памятником. В те времена еще можно было думать, что мы пережили самую последнюю из войн.

Марш немецких войск по Елисейским полям в сентябре 1940 года показал, что мы слишком льстили себя надеждой.

Позднее, 26 августа 1944 года, генерал де Голль, с чьей внешностью и голосом парижане в радостном опьянении только знакомились, спускался по тем же самым Елисейским полям к площади Согласия.

— Ну, это просто море! — присвистнул он, оценив наплыв людей, пришедших посмотреть парад Победы.

Кто из окна, кто с балкона, кто с крыши, кто — забравшись на лестницу или фонарь, — все парижане хотели быть причастными к историческому мгновению. Под ясным небом развевалось вновь обретенное трехцветное знамя. Грянувшая на площади Согласия стрельба, эхо последних битв, вызвала недолгий ветерок паники, но вскоре все пришли в себя и направились к собору Нотр-Дам, откуда был дан последний залп.

В 1970 году, добавив к названию площади Этуаль имя только что скончавшегося генерала де Голля, правительство объединило воспоминания о Неизвестном солдате Первой мировой и основателе «Свободной Франции»[123].

Сегодня, когда исчезли последние «пуалю», пламя, которое каждый вечер вновь зажигают, воздает честь жертвам всех войн и служит гарантией того, что память о них никогда не поблекнет.

На Елисейских полях Франция чествует родину, доблесть и армию во время военного парада 14 июля. Не по этой ли причине именно здесь несколько раз собирались мощнейшие в истории Франции толпы народа? Бескрайнее море людей приветствовало де Голля и праздновало освобождение Парижа в 1944, другое сборище выражает ему свою поддержку 30 мая 1968, наконец, еще одно славит Зидана и победу национальной сборной на чемпионате мира по футболу в 1998 году. Меняются времена, но пространства сохраняют свое величие.

Елисейские поля, связанные в районе площадей Этуаль и Рон-Пуан с воспоминаниями о войнах, ассоциируются в то же время и со многими другими событиями политической жизни Франции, и с огромными вывесками роскошных магазинов. Итак, последуем за Саша Гитри и, как и он в своем знаменитом фильме, пойдем вверх по Елисейским полям[124].

* * *

Напротив площади Согласия, по другую сторону Сены, виднеется Бурбонский дворец, место заседаний Национальной ассамблеи, двенадцать коринфских колонн которого, образующих стройный ряд, издалека отвечают колоннам церкви Мадлен[125].

Дворец был создан в 1722 году для Луизы де Бурбон, узаконенной дочери Людовика XIV и госпожи де Монтеспан. Почти полвека спустя принц Конде расширил это великолепное строение, придав ему черты версальского Большого Трианона.

В 1795 году дворец был конфискован революционерами и после устройства полукруглой залы заседаний отдан Совету пятисот, то есть Законодательной ассамблее. Единственное, что сохранилось сейчас от этого революционного периода, — возвышение, нечто вроде эстрады, на которой сидел председательствующий. Во всех остальных частях Бурбонский дворец перестраивался и перекраивался множество раз, прежде чем в нем обосновались наши нынешние пятьсот семьдесят семь депутатов.

Его северный неоклассицистический фасад относится к эпохе Наполеона I. При императоре вновь создающиеся учреждения подчиняются его безраздельной власти. Избрав своей резиденцией дворец Тюильри, сад которого начинается у площади Конкорд, Наполеон преобразует Париж так, чтоб он служил к его славе. Чтобы превознести победы Великой армии, он начинает на площади Этуаль строительство Триумфальной арки, чтобы воздать почести ее бойцам, — возводит церковь Мадлен. Под конец перестраивается на левом берегу Сены и Бурбонский дворец, придавая тем самым равновесие всему ансамблю.

История порой адресует нам прелюбопытные намеки: это знаковое для наших республиканских институций здание наделено одним из наиболее монархических имен! Но в те времена, когда любители сильной власти еще подвергали нападкам парламентский строй, оно было излюбленной мишенью манифестаций в качестве республиканского символа…

Тридцать тысяч человек собираются 6 февраля 1934 года на площади Конкорд, напротив Палаты депутатов, угрожая взять Бурбонский дворец приступом и низвергнуть республику, погрязшую в скандалах. Бойцы крайне правой — монархисты, националисты и фашисты — мобилизуются «против воров и гнусного режима». Ясная цель «Аксьон франсез», «Королевских молодчиков», «Патриотической молодежи», «Французской солидарности»[126] — уничтожить эту «оборванку». «Боевые кресты» («Круа де фе»), несомненно, наиболее многочисленная организация, объединявшая бывших фронтовиков, недовольных режимом, напротив, не имела определенной политической программы. Впрочем, они быстро расходились по приказу подполковника Франсуа де Ла Рока, уступая место более оголтелым элементам.

С наступлением темноты многотысячная манифестация переходит в наступление на Бурбонский дворец — что является одновременно и всплеском народного гнева, и попыткой государственного переворота. Жандармов вскоре оттесняют, они стреляют в толпу, схватки продолжаются и ночью. Шестнадцать манифестантов и один полицейский убиты, тысяча человек ранены.

С трибуны Палаты депутатов Морис Торез, генеральный секретарь Коммунистической партии, произносит зажигательную речь:

— Я призываю всех пролетариев и наших собратьев «Рабочих социалистов»[127] выйти на улицу и дать отпор фашистским бандам!

Три дня спустя, 9 ноября, на площади Республики с полицией сталкивается уже контрманифестация — коммунистическая. Среди ее участников, пришедших, чтобы противостоять правым силам, шестеро убиты и шестьдесят ранены.

КАК ОТ РЕВОЛЮЦИИ ПРОЙТИ К ПЛОЩАДИ СОГЛАСИЯ?[128]

В 1934 году эту площадь иронически называли «площадью Разногласия», но она носила и другие названия…

В 1789 она была площадью Революции, и здесь стоял страшный механизм — гильотина. Уже подсчитано: в этом месте слетело тысяча сто восемнадцать голов, в том числе головы Людовика XVI и Марии-Антуанетты. Статую Людовика XV, поставленную на площади в середине XVIII века, тогда же заменили гипсовым изображением Свободы во фригийском колпаке. В 1795 году, после эпохи Террора[129], правительство, стремясь к установлению гражданского мира, назвало это пространство площадью Согласия.

В 1800 году статую Свободы сняли. Четверть века спустя Людовик XVIII пожелал здесь поставить памятник в честь обезглавленного короля, своего брата[130]. Едва был заложен первый камень, площадь тут же вновь сменила название и стала именоваться площадью Людовика XVI, однако революция 1830 года прервала строительные работы. Тогда, наконец, площадь окончательно обрела название площади Согласия.

Взгляните все же на угол отеля Крийон… Прямо напротив посольства Соединенных Штатов вы увидите потемневшую табличку времен Людовика XVIII. Там еще читается надпись: «Площадь Людовика XVI». Король был обезглавлен в нескольких шагах отсюда — между обелиском и статуей города Брест.

Обелиск, подаренный Франции вице-королем Египта Мехметом-Али[131], Луи Филипп приказал поставить в центре площади в 1836 году.

Если оставить позади площадь Конкорд и пойти по Елисейским полям, вскоре увидишь по правую руку, немного в глубине, решетку, увенчанную золотым петушком. Здесь вход в сад Елисейского дворца. Этот старый особняк маркизы де Помпадур, прекрасной любовницы Людовика XV, стал резиденцией главы государства после избрания принца Луи-Наполеона на пост президента Второй республики в 1848 году.

Де Голль всей душой особняк ненавидел: ему, старому солдату, он казался слишком изящным. К тому же, планировка в то время была плохой, и когда блюда приносили в столовую, они остывали, поскольку кухни находились далеко. Да и мысль о том, чтобы носить тапочки королевской фаворитки, приводила сурового генерала в раздражение.

Не все его последователи были того же мнения. Жорж Помпиду, который всегда афишировал свой интерес к современному искусству, велел украсить апартаменты красочными и меняющимися на глазах работами израильского художника Агама[132]. Но его супруга Клод холодный особняк невзлюбила, и после кончины президента называла «домом горя». Впрочем, позднее она никогда не соглашалась зайти туда даже для того, чтобы нанести краткий визит новым хозяевам.

Валери Жискар д’Эстен въехал в Елисейский дворец один, поскольку его супруга Анн-Эмон сочла апартаменты слишком тесными и непригодными для того, чтобы поселиться там с четырьмя детьми. А это позволяло молодому президенту беспрепятственно вести веселый образ жизни… Когда ранним утром 2 октября 1974 года он возвращался домой в обществе красивой актрисы, его Ferrari помяла грузовичок молочника. В газетах того времени подняли гвалт.

Для Франсуа Миттерана Елисейский дворец был местом работы. У него просто не хватало времени, чтобы там жить: он и без того разрывался между своей законной супружеской жизнью с женой Даниэль на улице Бьевр и незаконной — с матерью Мазарин[133], которая родилась за шесть лет до того, как он был избран президентом.

Из всех президентов Жак Ширак, без сомнения, наиболее ценил это жилище. Во всяком случае, он с большой охотой занимался его обустройством. «Ширак всегда жил там, где работал, и работал там, где жил», — сказал один из его прежних советников. Это верно и в том, что касается Парижской мэрии, и в том, что относится к Елисейскому дворцу. Что до Бернадетты Ширак, она никогда не скрывала своей ностальгии по тем временам, когда могла в соответствии во своим вкусом украшать сады цветами, предназначенными для дворцов[134].

Николя Саркози, по-видимому, настолько оценил роскошь особняка, что 2 февраля 2008 устроил там свою свадьбу с Карлой Бруни. Немноголюдная церемония проходила на втором этаже в присутствии всего лишь двадцати человек — близких родственников и нескольких друзей.

— Я ничего не рассчитывала, ничего не предвидела. И я еще не была замужем. Я выросла в Италии, и мне не хотелось бы развестись… Поэтому я останусь первой дамой до окончания мандата моего мужа и его супругой до самой смерти. Мое свадебное путешествие было всего лишь двадцатиминутной прогулкой в парке Версальского дворца. И все же это чудесное путешествие, — заявила оцепеневшей прессе новая обитательница дворца.

На самом деле свадьба Саркози не была первой в этом дворце: 1 июня 1931 года президент Гастон Думерг, остававшийся холостяком почти все время своего мандата, также сыграл там свадьбу, причем всего лишь за двенадцать дней до прекращения полномочий.

* * *

Продолжая путь по этому красивейшему в мире проспекту, почему бы не свернуть на улицу Монтеня и не остановиться перед фасадом во вкусе арт-деко, принадлежащем театру Шан-Элизе?

В 1920 году при директоре Жаке Эберто этот театр стал подлинным авангардом артистического творчества: здесь один за другим дают новые оперы, балеты, пьесы, концерты. Труппа «Шведские балеты» покорила Париж спектаклями на музыку Равеля, Дебюсси, Мийо, Сати… XX век демонстрирует здесь всю свою изобретательность, интеллектуальность и красоту.

Даже Пабло Пикассо создает для этого театра декорации. Художник, родившийся в Малаге, к этому времени уже добился успеха, женился на Ольге, русской балерине, с которой познакомился в Риме, и они поселились не так далеко от Елисейских полей, в доме 23 по улице Боэси, в буржуазной шикарной квартире, которая придала художнику уверенности в себе.

Пятнадцать лет назад, в 1905, решив окончательно обосноваться в Париже, Пикассо смог поселиться только на Монмартре в ветхом покосившемся строении, которое окрестили Бато-Лавуар[135]. За скромную плату в пятнадцать франков в месяц он снимал мастерскую на третьем этаже с видом на двор.

Грозовым вечером молодая женщина в мокрой одежде спешит домой. Она живет здесь недавно и только начинает на Монмартре карьеру натурщицы и художницы, позирует наиболее известным живописцам академической школы того времени. Фернанда Оливье уже заметила Пабло, этого коренастого, робкого испанца с горящими глазами и смоляной прядью, которая то и дело падает на лоб. Они несколько раз сталкивались в общей умывальной у входа с ведрами в руках и обменивались ничего не значащими фразами.

В этот вечер Пабло встречает Фернанду в узком коридорчике; ему двадцать четыре года, она несколькими месяцами старше. Она чуть выше его ростом, с большим бюстом, пухленькая и даже полноватая, очаровательная в своей шляпке с побрякушками и выбивающимися из-под нее русыми прядями. Рядом с этим соблазнительным созданием испанец показался бы неинтересным, если б не его черные глаза, словно горящие внутренним пламенем. Пабло загораживает ей путь и, смеясь, дарит котенка, которого подобрал неподалеку. Фернанда немножко ломается, старается отвязаться, но быстро соглашается зайти в мастерскую предприимчивого соседа.

В мир Пикассо она попадает в первый раз. Она поражена болью, которую выражают его картины. Веселой пташке Монмартра не по душе, когда отчаяние выставляют напоказ, в этих еще незрелых работах она видит лишь болезненную сторону. Что привлекает внимание женщины, привыкшей к аккуратности, так это беспорядок, в котором пребывают полотна, тюбики с краской и брошенные на пол кисточки, и — о, ужас — белая ручная мышка, живущая в ящике стола.

Когда Фернанда входит в эту странную лавку старьевщика, ее смеющиеся глаза и миленькое личико освещают ясным светом печальную берлогу. Пикассо влюблен, и в его полотна врываются розовые тона, ведь розовый — цвет счастья и надежды.

Весной 1906 года Лувр устраивает выставку иберийской бронзы IV–V веков, подготовленную в Андалусии. Пикассо открывается новая грань художественного прошлого его родины: он заворожен сдержанностью форм и мощной экспрессией этих статуэток.

Несколько месяцев спустя Пикассо, всегда открытый разным влияниям, сделал и другое важнейшее открытие. В тот вечер он обедал на набережной Сен-Мишель, у прославленного фовиста Анри Матисса. Само собой, говорили об искусстве. Вдруг Матисс взял с полки деревянную африканскую статуэтку и протянул ее Пикассо, — она оказалось для него первой в этом роде. Пабло ничего не сказал, но весь вечер не выпускал ее из рук, вопросительно устремив взгляд на потемневшее дерево и лаская рукой чистые линии. Он вновь ощутил ту же взволнованность при виде прекрасного, что и в Лувре, рассматривая древние иберийские статуэтки.

На следующий день с раннего утра пол его мастерской Бато-Лавуар уже усеян листами бумаги. На всех с постоянством повторяется один и тот же крупный рисунок, начертанный углем в неистовстве горячки: одноглазое женское лицо с длиннейшим носом, который срастается со ртом.

Пикассо бьется над своей новой картиной шесть месяцев подряд. Наброски, попытки, бесконечные пробы: влияния африканского искусства, иберийских статуэток, Сезанна сливаются воедино, давая рождение новому, волнующему и поразительному произведению.

Наконец, в 1907 году друзья Пикассо приходят в Бато-Лавуар, чтобы посмотреть на его огромное странное полотно под названием «Авиньонские девушки». Зрители кивают, глядя на изломанные линии, деформированные тела, розовые тона, сменяющиеся более темным колоритом… Никто еще не знает, что в истории искусства эта картина открывает XX век. Сейчас революция начинается на холмах Монмартра, спустя некоторое время она охватит театр Шан-Элизе, а уж оттуда распространится по всему миру…

ЧТО СТАЛО С БАТО-ЛАВУАР?

12 мая 1970 года, около половины третьего, на центральный штаб пожарной охраны обрушилась лавина телефонных звонков. В Бато-Лавуар начался пожар…

Когда облако дыма рассеялось, все увидели, что от просторного здания осталась куча обломков, дымящихся вокруг обугленного остова. Художник Андре Патюро, один из жильцов, оглушенный быстротой, с которой разыгралась драма, в отчаянии без конца твердил одно и то же:

— Ужас, я все потерял! Все, что сделал! Всю мою жизнь… Я был в своей мастерской на первом этаже и писал картину, как вдруг густой дым заполнил все помещение…

Через пять лет после пожара Бато-Лавуар отстроили, сохранив почти неизменным уцелевший фасад. Сегодня двадцать пять удобных мастерских и изящно отделанные квартиры заменили прежнее жилье. Всегда закрытая дверь, снабженная строгим домофоном, выходящая на улицу Равиньян, останавливает визитера, который с грустью вспоминает о том, что этот домишко был некогда открыт всем ветрам.

* * *

Вернемся на Елисейские поля. Миновав Рон-Пуан, не пойдем дальше по проспекту, который прямо направляется к Триумфальной арке, но остановимся на его левой стороне у дома 25: это бывший особняк маркизы Паивой, русской авантюристки высокого полета. Перед вами один из редких памятников, сохранившихся на Елисейских полях от Второй империи, расположенный в роскошном квартале, куда рестораны и зеленые аллеи привлекали нарядную толпу. В начале XX века для наездников, колясок, фиакров, позднее — первых автомобилей проехаться по Елисейским полям было верхом великолепия и изысканности!

Вполне понятно и ожидаемо, что этот прекрасный дворец, построенный в 1865 году, сейчас принадлежит миру финансов. Того, кто идет дальше вверх по Елисейским полям, буквально оглушает обилие брендов известных марок. Вывески чем-то напоминают гербы феодальной эпохи. В этой части проспекта финансисты сменяют государственных деятелей, с которыми мы встретились раньше, и художников, которыми мы любовались. Сегодня сильные мира сего находятся не в Елисейском и не в Бурбонском дворцах, но в этом ряду магазинов… Большие индустриальные группы, производители товаров класса люкс, — теперь правят миром они, и они держат биржу в своей власти. В поисках архитектурных воспоминаний о XX веке остановимся перед отелем Кларидж с фасадом в духе модерн (№ 74–76); перед бывшим отелем Шан-Элизе, где теперь расположился банк (№ 103), и большим зданием торгового центра Виржин Мегастор во вкусе арт-деко (№ 56–60).

Надо сказать, что запуск поездов RER[136], с 1970 года останавливающихся на площади Этуаль, отчасти повлиял на судьбу Елисейских полей. Вот уже сорок лет, как можно без труда приехать из пригородов, чтобы здесь погулять. В результате шикарный, гламурный, поражающий взор проспект мало-помалу утратил благородство, огрубев от присутствия торговцев фастфудом и уцененным барахлом.

Но в конце концов, здесь есть и Lancel, Lacoste, Hugo Boss, Omega, Cartier, Guerlain, Montblanc… Эти марки освещают небо над Елисейскими полями, как новые властители, которые, празднуя победу, дают торжественный салют.

В 2006 году торговый дом Louis Vuitton создал продуманно спроектированный центр (№ 101)[137], оригинальный декор витрин которого вызвал сильную критику. Но как бы ни свирепствовал кризис, там можно видеть подлинные чемоданы и сумки этой марки, которые столь любят подделывать во всем мире. А что сказать о новом драгсторе Пюблисис (№ 133)[138], появившемся более пятидесяти лет тому назад и принадлежащем, так сказать, институту власти? Его новое здание сплошь из стекла, с изогнутыми контурами, типично для архитектуры конца XX века и начала нового тысячелетия, но зрителя оно по меньшей мере оставляет в недоумении.

Один из наиболее ярких властителей мира, несомненно, поразит новый Версаль, двор которого прямо перед нами, на Дефанс, недалеко от Большой арки — своего рода триумфальной арки новых времен, тщетно подражающей Триумфальной арке Наполеона.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.