Глава 34 Русь Великая

Глава 34

Русь Великая

Второй Рим погиб, Третий Рим набирал силу. Мы видели, как тяжелы были годы после Куликовской битвы, когда радость – напополам со скорбью от великой ценой оплаченной победы – была оборвана стремительным набегом орды Тохтамыша. Опять были десятилетия унижения, усобиц, татарских отрядов, приходивших по собственному почину или наводимых враждующими князьями. Князья доходили до того, что выкалывали друг другу глаза: великий князь Московский Василий II Васильевич был прозван Темным, потому что его ослепил звенигородский князь Дмитрий Шемяка, но и сам он до этого ослепил шемякинского брата Василия Косого.

Однако уже подрастал сын Василия Темного – Иван Васильевич, и когда он стал Иваном III Московским (1440–1505, вел. князь в 1462–1505 гг.), многое изменилось. К Москве были присоединены княжества Ярославское, Ростовское, Тверское, Господин Великий Новгород, земли вятские, значительная часть рязанских (сама Рязань окончательно войдет в Московское государство при его сыне Василии III Ивановиче, так же как и Псков). Воюя с Литвой, Иван Васильевич добыл значительные части княжеств Смоленского, Новгород-Северского, Черниговского.

Присоединял – не всегда по-доброму. Случалось, применял военную силу, случалось, выселял строптивых, сажал в узилище, казнил. С Новгородом была большая война, когда правители Господина Великого вознамерились склониться под Литву – в битве на Шелони полегли тысячи побежденных новгородцев. Виднейшие новгородские бояре пошли на плаху; боярыню Борецкую, Марфу-Посадницу, мать казненного Юрия Борецкого, тоже умертвили каким-то образом в темнице за ее непримиримость.

Иван Васильевич особо добрым не был, но все же больше любил миловать, чем казнить, не в пример своему параноику-внуку Ивану Васильевичу Грозному. Хотя вспышки гнева тоже приключались – но умел себя сдерживать. Был не из тех, с кем можно запанибрата. Это он завел при московском дворе византийские ритуалы, византийские одеяния, византийскую двуглавую и прочую символику. Имел право – его вторая жена, Софья Палеолог, была племянницей последнего византийского императора, героически погибшего Константина Палеолога. Во славу державы при нем развернулось каменное строительство, доселе невиданное: кирпичные кремлевские стены, стоящий за ними и по сии дни величественный и прекрасный Успенский собор, возведенный Аристотелем Фиорованти, и еще многое в разных городах. Это послужило животворным толчком для последующего зодчества: за времена ига возводить большие каменные здания подразучились, тот Успенский собор, что начали строить русские мастера до приезда итальянца, обрушился.

* * *

Свержение татаро-монгольского ига в 1480 г. – главное, за что поминают добром великого князя Ивана III Васильевича. Хрестоматийная история развития событий общеизвестна.

Была долгая невыплата дани в Орду, было посольство оттуда с претензиями в наглой форме. Послов убили, кроме одного, которого отпустили все рассказать. Правда, насчет ордынского посольства более достоверной представляется версия, основанная на других источниках. Великая княгиня Софья Палеолог пристыдила тогда мужа: «Я отказала в руке своей богатым, сильным князьям и королям для веры, вышла за тебя, а ты теперь хочешь меня и детей моих сделать данниками; разве у тебя мало войска? Зачем слушаешь рабов своих и не хочешь стоять за честь свою и за волю святую?» – и ордынцев прогнали с таким письменным ответом, что в Сарае поняли – переписка закончилась.

Две рати стояли одна против другой по разным берегам притока Оки реки Угры. Хан Ахмат все грозил – подождите, река станет, я вам задам. Река замерзла, русская рать отошла от берега – по-видимому, в поисках лучшего места для битвы. А татары постояли-постояли и ушли совсем. На этом закончилось татаро-монгольское иго.

Иго закончилось, но татары приходили еще много-много раз на протяжении трех столетий. Из Золотой Орды, пока была жива, из Казанского ханства, пока его не прикончил Иванов внук, тоже Иван, из других ханств помельче. Но чаще всего – из Крыма. Однако это потом, когда Ивана III не станет.

* * *

Но и великий князь Иван Васильевич, при всей его величавости и сброшенном иге, нес еще в себе трудноизживаемый страх перед татарской силой, почтение к ее повелителям. Отправляя в Крым, к преемнику Хаджи Гирея, Менгли Гирею, своего посла Никиту Беклемишева, он передал через него свое обращение к хану такого рода: «Князь великий Иван челом бьет: посол твой Ази-Баба говорил мне, что хочешь меня жаловать, в братстве, дружбе и любви держать, точно так, как ты с королем Казимиром в братстве, дружбе и любви…»

Только не надо низводить это на уровень раболепия, необходимо иметь в виду, что здесь наличествует и дипломатический этикет. Татарские владыки были встроены в систему европейской дипломатии, а в ней титулованию, форме обращения к правителю придавалось очень большое значение и ранги были установлены уже довольно четко. Хан Золотой Орды стоял наравне с королями, помянутый Казимир Польский – король. Крымские ханы требовали, чтобы на них смотрели как на правопреемников ханов золотоордынских, а не как на каких-нибудь сепаратистов. Поэтому хочешь иметь с ними дело (а не иметь его было нельзя) – изволь ставить их вровень с королями, иначе – страшное оскорбление. Так что Менгли Гирей и Казимир – это одна статья. Московский же государь – великий князь, рангом ниже.

Бывало, прибывшие посольства до того, как явиться на прием к главе государства, неделями, а то и месяцами «чинились» с местными вельможами и работниками дипломатического ведомства о том, в какой форме должны они выразить почтение здешнему государю: в каких словах, какими жестами – поклоном, а то и коленопреклонением; если поклоном, то какой нижины и в какой точке тронного зала, и необходимо ли целование руки. Все это с учетом того, что посол представляет своего государя и должен до хрипоты отстаивать его высокий титул и содержательную значимость составляющих этого титула.

Возникала и масса других проблем подобного же рода, и случалось, посольство свертывало свою деятельность уже на этом этапе, так и не побывав перед светлыми очами повелителя. Но и если этот этап был пройден успешно, состоялся прием у государя, вручение грамот и обмен речами – посол должен был поддерживать свое реноме и на последующем официальном банкете. Например, следовать инструкции: «Если у царя Менгли Гирея будут послы от других государей, турского или иных, ни под которым послом не садиться и остатков последних не брать». Не должно было быть так, что кусок баранины с большого блюда положат сначала турку, а только потом Никите Беклемишеву.

Здесь – не пустая заносчивость, в подобных словесных баталиях утверждался и отстаивался престиж страны не менее всерьез, чем на поле битвы. В свое время другому Ивану Васильевичу, Грозному, и его боярам и дьякам посольского приказа будет стоить огромной траты времени, нервной энергии и бумаги, чтобы отстоять на международной арене царский титул российского самодержца.

Иван III Васильевич по форме был подобающе почтителен (с поправкой на травмированную русскую ментальность). Но по содержанию – он знал и свою цену, знал, что может не столько «челом бить», сколько требовать. В ответной грамоте Менгли Гирей обязывался, что ни он, ни его люди на земли Москвы и зависимых от него княжеств ходить не будут, «если же без нашего ведома люди наши твоих повоюют и придут к нам, то нам их казнить и взятое отдать и головы людские (не пугайтесь, не отрубленные. – А. Д.) без откупа выдать».

Когда Москва воевала с Казанским ханством и очень желательно было, чтобы Крым ударил по Литве, дабы Московскому государству не пришлось воевать сразу на два направления, великий князь попросил Менгли Гирея об этом, и тот отправил свое войско в поход. По ходу дела был захвачен Киев, и хан послал в подарок великому князю золотую утварь из Софийского собора. Вскоре и форма их обращения меняется, становится интимней. Великий князь обращался так: «Государь великий, справедливый и премудрый, меж бесерманскими («бусурманскими», мусульманскими. – А. Д.) государями прехвальный государь, брат мой Менгли Гирей царь. Бог бы государство твое свыше учинил».

Но за хорошие, тем более за еще лучшие отношения приходилось платить, и платить немало. От набегов приходилось откупаться. Мзда полагалась не только хану, но и его родне, мурзам, вельможам, главам знатных родов. При кочевой военной демократии (она существовала в Крымском ханстве всегда, на какую внешнюю высоту ни возносился бы хан перед своими подданными) большой набег мог учинить любой из этих особ (в большинстве случаев так и было, набег на уровне хана устраивался ради каких-то важных политических целей – например, указать возомнившему о себе государю-оппоненту на истинное соотношение сил). Поэтому задабривать приходилось всех – к приветливой ханской грамоте обычно прилагался список тех, чьей дружбой московскому государю тоже следовало дорожить. Они могли и сами напомнить о себе. «Царевич» Ямурчай писал: «Я нынче женился и сына женил: так бы князь великий пожаловал, прислал шубу соболью, да шубу горностаевую, да шубу рысью. Да великий князь пожаловал, прислал мне третьего года панцирь, я ходил на недругов и панцирь потерял: так великий князь пожаловал бы, новый панцирь прислал». Далее упоминаются тоже крайне необходимые «кречеты, рыбий зуб».

А еще и ханы, и вельможи переписывались с великим князем для того, чтобы заручиться его согласием предоставить им убежище в случае, если они потерпят поражение в своей татарской усобище или окажутся еще в какой беде. На Москве было немало служилых татарских «царевичей» и «князей», многие из них служили исправно, становились основателями знатнейших российских аристократических фамилий. Иногда даже получали «в кормление» целые города и волости. Вот образчик обоснования такой просьбы, автор – сам хан Менгли Гирей: «Султан посадил в Каффе сына своего (в 1475 г. Турция захватила юг Крыма. – А. Д.): он теперь молод и моего слова слушается, а как вырастет, слушаться перестанет, я также не стану слушаться, и пойдет между нами лихо: две бараньих головы в один котел не лезут».

Когда сын золотоордынского хана Ахмата совершил нападение на Крым и забрал там знатных пленников, Иван Васильевич по просьбе крымского хана послал войско на его улус, и многих удалось освободить.

* * *

Иван Васильевич успеет приступить к такому социальному устроению Русского государства, которое будет призвано служить созданию и поддержанию одной из основ русского войска на протяжении нескольких столетий – дворянской поместной конницы.

По адресу помещиков, паразитов и самодуров, разразилось немало проклятий в нашей великой литературе, и авторы, в общем, были правы. Любое общественное установление, когда оно изживает себя, а за него упорно держатся, потому что кому-то оно выгодно, а кто-то не знает, как же иначе, или попытаться переиначить ему страшно, успеет наделать много бед. Для меня, например, «Му-му» – это незаживающая травма на всю жизнь, с тех пор как мама сводила меня, шестилетнего, на эту картину.

Но, во-первых, Иван III Васильевич крепостного права не вводил, хотя, конечно, определенные подступы к нему подготовил – однако до Юрьева дня было еще далеко. А во-вторых, давайте рассудим. Мы часто говорили о неуловимости, умелости, боевитости степных воинов. О том, что это потому, что к битве готовились с самого детства. Вы посмотрите, как ловко арканит оленей маленький якутик – вот так же его степной сверстник арканил жеребят, а когда подрастал – лошадей, врагов и тех неразумных, кто не хотел добром идти в рабство. На полном скаку. Насчет стрельбы из лука, владения саблей, сумасшедшей джигитовки – то же самое.

В поход могли уходить практически все мужчины аила: образ степного быта таков, что и люди, и лошади, и скот это как одна семья – все понимают друг друга с полуслова, с полусвиста, с жеста, знают, что делать, знают, куда идти (не знают – значит, и знать не надо, кто знает – направит). Без взрослых мужчин с хозяйством управятся дети, старики, женщины. Добиваться такого же от земледельцев – то же самое, что играть героев «Вильяма нашего, понимаете ли, Шекспира в свободное от работы время». Это возможно было в войне с себе подобными, когда «восста род на род, племя на племя». Со степными профессионалами – самоубийственно: сбреет клинком башку и дальше поскачет. А противостоять этим живорезам было жизненно необходимо, в лишних пояснениях это не нуждается. По-хорошему ужиться с ними можно было, лишь подчинив их самих – на иную дружбу народов они были не согласны, для этого они слишком презирали земледельцев.

Так что для успешной борьбы с ними (и не только с ними) нужно было сословие, которое было бы заряжено на войну с детства и училось бы воевать всю жизнь, в первую очередь в качестве кавалеристов. Сословие достаточно многочисленное – врагов хватало, а армии росли, прежними дружинами уже было не управиться. Прокормить его, дать ему возможность подготовиться для битвы, а иногда и вольготно пожить, должно было все то же крестьянство. То самое, которое уже раскорчевало лесные дебри великой Восточно-Европейской равнины – не менее великой, чем Великая степь.

Режущие наш социально-ориентированный взгляд последствия такого расслоения были неизбежны. Эти военные ребята должны были не плотничать лучше всех, а лучше всех воевать, а это не одно и то же (вспомним Гегеля). С малолетства они учились не только владеть оружием, они учились еще и умело обходиться со страхом смерти. Так что сословного гонора и сословных претензий у них бывало выше крыши – выше терема. Это, впрочем, проявлялось и прежде, не могло не проявляться. Что обычно было главной целью походов в феодальных усобицах? Не захватить столицу враждебного князя, а разорить его мужиков: пожечь, пограбить, угнать скотину – лишить князя средств содержать войско. Вели себя ратные люди при этом иногда не лучше татарина. Тем не менее народ Московского государства, привыкший жить как в осажденном лагере, принимал то, что без помещенных на землю воинов-дворян нельзя. Что они – главная защита Руси, что в их домах больше всего рева после военного похода. А защитники у нашего государства были хорошие, после Куликовской битвы татары старались избегать больших открытых сражений, да и полякам, литве, шведам русские воины не уступали.

* * *

К этому времени уже сложились основы и другого военного сословия, или, если хотите, интернационала – вольного казачества. Обосновавшегося за Днепровскими порогами, на Дону, в азовских плавнях – повсюду по границам Великой степи и не страшащегося переступать эту границу. Казаки сами на кого угодно страха могли нагнать: на турецкие города и крепости, вплоть до Стамбула, на татарские Крым и Поволжье, на Польшу и на московские окраины, а там, глядишь, и на Сибирь.

Своими корнями казачество уходило к «черным клобукам» («своим поганым»), к разноплеменному деклассированному сброду – берладникам и прочим, к недобитым остаткам хазарских, печенежских, половецких, да и татарских орд – тех, которым не повезло в своих разборках. Оно пополнялось – как нас учили в советской школе, и правильно учили, русскими крестьянами, ушедшими от тех же нарождающихся помещиков-дворян или ушедшими по какой-то другой причине, а еще всяким беглым и неприкаянным людом, служилыми людьми, поселенными по границам государства для их защиты. Пополнялось до взаиморастворения, до порождения нового, казачьего качества. Качества отважного, беспокойного, предприимчивого, на грани, а зачастую и за гранью, разбойного.

Но глубоко вдаваться в такое интересное явление, как казачество, – это жизнь положить на эту тему, да и то с тобой мало кто согласится. Так что для наглядности лучше перечитать «Тараса Бульбу» незабвенного Гоголя или «Гулящих людей» незаслуженно забвенного Чапыгина (они хоть и о временах более поздних, но мы будем помнить, что это то же самое явление, только на более поздней стадии развития). А то взять и спеть «Волга, Волга, мать родная…»

* * *

Еще великий князь Иван III Васильевич боролся с пришедшей из Новгорода ересью жидовствующих, учившей превосходству Ветхого Завета над Евангелием, с пропагандой католичества, осуществляемой проникающими на Русь последователями Флорентийской унии. Принял глубокое участие в дискуссии Иосифа Волоцкого («стяжателя») и Нила Сорского («нестяжателя») и их сторонников по поводу того, пристойно ли церквям и монастырям владеть землями и большими имуществами. Вместе с высшим духовенством пришел к выводу, что пристойно, но лишь бы деньги шли на всяческое украшение православной церкви и вообще на повышение ее авторитета.

При Иване Васильевиче был принят «Судебник» – единый правовой кодекс для объединенных русских земель.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.