НЕЛЯ ВАСИЛЬЕВНА МОТРОШИЛОВА. (Род. 1934)

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

НЕЛЯ ВАСИЛЬЕВНА МОТРОШИЛОВА. (Род. 1934)

Н.В. Мотрошилова — специалист в области истории западноевропейской философии, теории познания, доктор философских наук, профессор, зав отделом истории философии Института философии Российской академии наук. Внесла значительный вклад в исследование немецкой классической философии (Кант, Гегель), феноменологии — концепции «чистого сознания» Э. Гуссерля, в изучение второго тома его «Логических исследований». Продолжает исследование истории русской философии (феноменология, экзистенциализм), ее связей с идеями Запада. Одна из первых среди отечественных философов начала разрабатывать концепцию социально-исторической обусловленности познания, дополнив ее проблемами социологии познания, мировой цивилизации, социально-исторических корней немецкой классической философии, выяснением роли «официального» и «неофициального» философского сообщества в развитии философии и др. Она автор ряда монографий, в частности: «Познание и общество. Из истории философии XVII-XVIII вв.» (М, 1969); «Наука и ученые в условиях современного капитализма» (М., 1976); «Истина и социально-исторический процесс познания» (М., 1977); «Социально-исторические корни немецкой классической философии» (М, 1990); «Рождение и развитие философских идей» (М., 1991), и многих статей в научных журналах и сборниках, в том числе за рубежом. Под ее руководством и при непосредственном авторском участии издается «Историко-философский ежегодник», вышли в свет многие коллективные монографии и научные сборники, опубликован четырехтомный учебник «История философии: Запад — Россия — Восток» (М, 1994-1998).

Л.А. Микешина

Ниже приводятся отрывки из работ:

1. Мотрошилова Н.В. Наука и ученые в условиях современного капитализма. М., 1976.

2. Мотрошилова Н.В. Нормы науки и ориентации ученого // Идеалы и нормы научного исследования. Минск, 1981.

[Наука и ученые]

В специальных логических и гносеологических работах знание исследуется в самых различных аспектах (как совокупность знаковых систем, логических форм и т.д.). Для нашей темы важно подчеркнуть следующий аспект, который с точки зрения философского понимания знания приобретает особую важность. Когда человек приобретает знание (и преобразует его), то это значит, что он имеет в своем распоряжении аккумулированный, сокращенный, проверенный, подтвержденный, часто выраженный в виде правил и рекомендаций опыт, накопленный в ходе длительного освоения соответствующих предметов и явлений многими и многими людьми, сменяющими друг друга поколениями.

Следовательно, по самой своей сущности знание есть продукт совокупной деятельности общества, которое в весьма широких, поистине универсальных масштабах участвует во взаимодействии с объектами (в наблюдении над объектами, в их обработке, преобразовании и практическом использовании, в их назывании), в накоплении, проверке и передаче знаний. При этом именно теснейшая связь с многочисленными предшествующими актами коллективной деятельности индивидов, в частности в совокупном процессе производства, придает знанию значение регулятора по отношению к сегодняшним или будущим действиям людей, направленным на обработку или использование тех же или сходных, родственных объектов, явлений.

Сказанное полностью относится и к научному, истинному знанию. Каковы же с этой точки зрения особенности научного познания? Такой вопрос, правда достаточно широкий по той причине, что научное знание дифференцировано (скажем, существует теоретическое и эмпирическое научное знание), кажется нам правомерным. При определении научного знания в рамках исследуемой здесь проблемы необходимо использовать и уточнить характеристики знания как социально-исторического продукта, как результата общественного организованного процесса производства. Вместе с тем необходимо учесть те аспекты специфики научного знания, которые прежде всего определяются типом предметов, процессов, связей и отношений, составляющих предметное содержание истинного знания <...> (1, с. 117-118).

Понятие «объект научного познания», т.е. то, на что оно направлено, по объему включает прежде всего материальные предметы и явления. Но интерес исследователей может быть направлен и на духовные явления, которые существуют независимо от ученого-исследователя и в этом смысле объективны. Цель и функция научного познания — дать отражение существенных связей, закономерностей действительности, обнимающей и мир природы и «мир человека», т е. дать знание особого рода. Поэтому мы можем сказать, что главным продуктом, целью научного исследования как особой отрасли духовного производства являются не материальные предметы, но особые идеальные объекты.

Идеальность результата научного знания связана с двумя, по крайней мере, особенностями научного познания. Во-первых, целостность материального мира (в естествознании), целостность социального процесса (в обществознании) как бы «рассекается», и данная наука делает своеобразной реальностью для исследования особый аспект действительной целостности, идеально превращенный в относительно самостоятельный объект анализа. <...> Установление связей между научными дисциплинами и возникновение пограничных, синтетических областей не только не колеблет, но и обязательно предполагает такого рода исходную «идеализацию» (т.е. «разделение», «упрощение» целостного мирового движения), которая сохраняет свое значение на всем протяжении процессов исследования. <...>

Ученый сознательно строит идеальные конструкции, эмпирические и теоретические модели различного типа. И хотя такие вспомогательные конструкции путем довольно сложных рассуждений соотносятся с исследуемым аспектом реальности, нельзя забывать, что здесь как бы образуется идеальность второго уровня, имеющая опосредованное отношение к целостному предмету или к целостной предметной области и более непосредственно связанная с самим процессом исследования и его законами.

Эти два обстоятельства также указывают на существование внутренних особенностей развития науки, которые способствуют тому, что научно-исследовательский процесс обретает относительную самостоятельность но отношению к общественному бытию, в том числе и по отношению к конкретным запросам материального производства. Можно сколь угодно настойчиво стремиться к развитию физических, химических, философских и других знаний, стремиться применить их к производству, к регулированию общественной жизни, но это возможно лишь через освоение особых законов идеализации каждой из научных областей, т.е. через освоение специфики отражения, анализа действительности, свойственной определенной сфере научного исследования.

<...> Когда мы будем говорить о специфическом характере связей между идеальными продуктами, результатами научного познания, то это, разумеется, не означает (как полагают представители спекулятивного идеализма), будто элементы знания способны мистическим образом «вступать в отношения» друг с другом. Только познающий индивид, отражая связи действительного мира, в соответствии с этим устанавливает связь между идеальными объектами. Благодаря действию людей формируются так или иначе соотнесенные с исследуемой реальностью структурные связи в рамках самого знания, которые затем сохраняют относительное постоянство, самостоятельность и выступают для каждого работающего в науке индивида как обусловливающий идеальный фактор, как данность, требующая освоения. Особенность более или менее развитого научного знания с точки зрения описываемого здесь аспекта состоит в том, что оно непременно должно устанавливать достаточно прочную связь между: а) результативными формулировками, выражающими законы и закономерности выделенного для исследования аспекта реальности, которые в свою очередь приводят в синтетическую зависимость основные теоретические понятия данной Дисциплины; б) операциональными правилами, формулами, рекомендациями, позволяющими приложить общетеоретические постулаты к группе идентичных, аналогичных, отдаленно сходных случаев; эти правила обладают весьма широкой вариабельностью — от общеметодологических постулатов до чисто методических указаний, предусматривающих реальное использование объектов; в) спецификой закономерностей самих исследуемых объектов или аспектов действительности, что всего нагляднее выражается в возможностях их практического использования благодаря теоретическим и эмпирическим научным знаниям <...> (1, с. 118-120).

Продуцирование и применение научного знания вообще возможно лишь при активной мобилизации соответствующих социально-исторических условий и предпосылок.

Порою их использование происходит стихийно: ведь условия как бы «даны» и существуют как нечто само собой разумеющееся. В некоторых случаях зависимость научного познания и применения его результатов от социально-исторического контекста как бы упускается из виду. Но достаточно представить себе отсутствие необходимых социальных условий и предпосылок, чтобы увидеть, что якобы независимый от общества процесс научного познания в принципе невозможен.

Иллюзия асоциальности поддерживается также и тем, что при стихийном отношении к социальноисторическим условиям, делающим возможным научное познание и стимулирующим его, внимание нередко переносится на те социальные явления, которые препятствуют неограниченному развитию науки. Тогда воздействие социально-исторических условий на развитие познания предстает как чисто негативное; ученому — для достижения истины — рекомендуется освободиться от каких бы то ни было социальноисторических влияний. В принципе так же рассматривается вопрос о зависимости научно-исследовательского процесса от индивида. Поскольку особенности деятельности индивида, без которых научное познание невозможно, часто складываются и действуют как бы сами собой, а вредное влияние субъективных предрассудков, предубеждений так очевидно, постольку движение к истине просто отождествляется с процессом (предварительного или совпадающего с исследованием) «освобождения» от всего субъективного, индивидуального.

В результате подобного хода рассуждений создается ложное представление, будто процесс научного исследования протекает так: для получения объективного научного знания ученый, погружаясь в процесс исследования, должен как бы оставить за порогом лаборатории, института (или кабинета) свою личность, «отключить» ее уникальность почти подобно тому, как оставляют на вешалке пальто или отключают клемму прибора. По сути дела, при этом предполагается, что социальные условия, социальные и индивидуальные влияния и взаимодействия по отношению к творческому процессу как бы остаются где-то в стороне, подобно шумящему морю, от которого прочно отгораживают толстые стены. Некоторые философы прошлого и современности именно так, в сущности, истолковали факт всеобщности, универсальной значимости истинного знания <...> (1, с. 138-140).

Между тем фактически исследовательский процесс с его движением к объективному результату означает формирование и своеобразную мобилизацию личностных качеств ученого, а также создание, использование, приведение в действие целого ряда условий, предпосылок, обстоятельств, механизмов, которые имеют социально-историческую природу. Дело не только в том, что в принципе невозможно освободиться от индивидуальных особенностей личности, оставив их «за порогом» исследовательского процесса, и что нереально исключить воздействие социально-исторических факторов. Ведь исследовательский процесс во всей его целостности имеет место только благодаря творческому участию личности ученого и лишь в силу некоторого сочетания общественных условий, в известной степени отвечающих специфике научного поиска <...> (1, с. 140).

Получение объективного знания становится реальностью благодаря тому, что в обществе формируется (как результат длительного исторического развития), во-первых, определенная совокупность социальноисторических условий и предпосылок, без которых развитие научного познания невозможно. Во-вторых, в обществе воспитываются индивиды, личности, желающие и умеющие мыслить, познавать объективно. При этом в ходе сложного, противоречивого развития истории утверждается высокая общественная ценность общезначимого истинного знания (в ответ на реальные потребности общества). Представление о наиболее благоприятных для исследовательского процесса социальных условиях и личностных качествах, служащих эталоном и моделью настоящего ученого, является социально-историческим продуктом. Однако речь может идти не только о значимости типологических личностных свойств ученого. Уникальные свойства его мышления и характера также связаны с результатом, с научными идеями и концепциями. Ведь научная теория не состоит из одних формальных рецептов и готовых формул. Отбор фактов, способы их описания и истолкования, направленность и характер аргументации, ссылки на вполне определенные авторитеты, отношение к измерениям, подсчетам и способ их исполнения, наконец, форма (знаковая и литературная) и т.п. — словом, все, что принадлежит к самой сути научной концепции, имеет не только общезначимые характеристики, но неразрывно связано с уникальной творческой манерой данного ученого (данной научной школы, коллектива и т.д.). И чем значительнее ученый, тем заметнее, ярче его индивидуальный творческий, мыслительный «почерк».

Таким образом, результаты труда ученых приобретают всеобщую значимость для науки отнюдь не отдельно от их уникальной личностной манеры мысли и творчества, но лишь вместе с нею (1, с. 141-142).

[Нормы науки]

В деятельности ученых нормы науки регулируют процесс изучения объектов, использования и преобразования знания; они также организуют взаимодействие индивидов, групп, научных учреждений и тех инстанций общества, которые заняты регулированием научно-исследовательской деятельности[4].

Для дальнейшего рассуждения нам понадобятся данные в этой статье общие характеристики норм науки:

«Научно-исследовательскую деятельность регулируют — в их целостности и взаимодействии — три основных типа норм:

1) приобретающие нормативный характер методологические установки разной степени общности, которые регулируют отношение познающего человека к познаваемому объекту, а также к знанию, концепциям, гипотезам;

2) нормативные принципы, регулирующие совокупный процесс научно-исследовательской деятельности как деятельности социальной, коллективной (они регулируют отношение индивида к своему труду, к другим ученым и коллективам, отношения между коллективами и учреждениями науки);

3) нормы и принципы, которые регулируют взаимоотношения между учеными, научными коллективами и учреждениями, с одной стороны, и обществом в целом — с другой, нормативно фиксируют роль, престиж ценность научного познания для данного общества.

Нормы первого типа можно обозначить как познавательные. Нормы второго типа мы считаем целесообразным назвать социальными внутринаучными нормами. К третьему типу принадлежат общесоциальные нормы, касающиеся науки» [Вопросы философии, 1978. № 7. С. 113. — Ред.]

Во всех случаях реальная значимость норм удостоверяется не иначе как через сознание и действия конкретных личностей. Индивид становится ученым не только благодаря тому, что осваивает некоторые эвристические правила действия с материальными и идеальными объектами, но и потому, что «интериоризирует» их, рассматривает как общезначимые, «сплавляет» с миром своих идеалов, ценностей, ориентаций; он овладевает нормами и как принципами взаимодействия с другими учеными, с научными коллективами. Нормы всякой деятельности, включая научно-исследовательскую, — один из механизмов, через которые общество, исторический процесс влияют на индивида, а индивид воздействует на исторически определенные общественные формы, сообщая им относительную устойчивость и динамичность. Применительно к различным сферам человеческого труда взаимодействие индивида и общества через посредство норм существенно варьируется, что и в случае науки требует специального изучения <...> (2, с. 91-92).

Объективные социальные изменения, совершившиеся как вне духовной культуры, так и внутри нее, не только «предъявили» людям знания весьма серьезный общественно-исторический запрос, но и подготовили самые различные (экономические, политические, организационные) возможности для ответа на него. Могут возразить: какое отношение столь обобщенные и с четкостью устанавливаемые лишь позже социально-исторические характеристики имеют к внутреннему миру личности?

И действительно, есть немало оснований считать, что люди, жившие в XVII в., редко мыслили в понятиях, близких таким, как «исторический запрос», «общественная потребность». Они в самом деле не знали, что их век завершает в ряде стран Европы эпоху первоначального накопления, что грядет эра промышленного капитализма. Даже тем, кому — в соответствии с объективными, но позже установленными характеристиками — суждено было стать идейными провозвестниками и защитниками капитализма, по большей части не осознавали свою классово-идеологическую приверженность сколько-нибудь отчетливо. Да и сама буржуазия как самостоятельный класс только еще консолидировалась.

Отмечая, что многие важнейшие объективные характеристики эпохи были уловлены социальным знанием лишь значительно позже, нельзя сбрасывать со счета другой существенный факт: сами объективные социальные изменения становятся возможными только там и тогда, где и когда происходят коренные преобразования личностного мира. Исследуемый исторический период не составляет исключения. Применительно к науке сказанное означает: возникновению нового социального типа научно-исследовательской деятельности сопутствуют, а в ряде аспектов и предшествуют процессы изменения личности ученого, его ориентации. Только на основе таких изменений совершается формирование и формулирование общих нормативных принципов науки, которые, в свою очередь, сообщают невиданное ускорение личностным преобразованиям.

В этом процессе необходимо различать взаимосвязанные стороны и механизмы. Прежде всего требуют более конкретного изучения механизмы связи людей знания с преобразованиями общества и его культуры. Наиболее прозорливые из людей знания в той или иной форме улавливали именно социальный «запрос» эпохи, обращенный к науке. Для нас существенно отметить, что важнейшей «опосредующей инстанцией» стали преобразования личностного мира, формирование самой личностью, занятой в науке, идеалов, ценностей, ориентации, через которые запросы общества реально включались в сознание, мировоззрение ученого и определяли (хотя и не без конфликтов, противоречий) соответствующую систему действий. При этом в значительной степени интерферировали два процесса: выработка новых личностных ориентации человеком знания и формулирование общезначимых норм научно-исследовательской деятельности. Для того чтобы осуществилось такое взаимопереплетение, требовалось важное условие: люди знания, занятые самовоспитанием и личностной саморефлексией, должны были почувствовать, что происходящие с ними изменения, включая несовместимость с традиционным типом «ученого», имеют не просто субъективный смысл, а глубочайшее объективное значение для всего общества. Более того, должна была возникнуть своеобразная синхронность субъективных переживаний, индивидуальных действий многих и многих людей знания, а их единство должно было превратиться в объективный факт культуры, в важную форму социального действия. <...>

Поэтому вполне оправданно вести исследование формирования норм науки, избрав своеобразной «точкой отсчета» мир конкретно-исторической личности ученого (в данном случае — XVII века), преобразование его идеалов, ориентаций, ценностей, даже, казалось бы, сугубо личностных переживаний и находя среди них такие, которые оказались «работающими» принципами науки, нормами, регулировавшими ее функционирование в ту эпоху, а в видоизмененной форме сохранившимися в науке и до сего времени. Необходимо сделать одно замечание относительно особенностей метода исследования науки с применением такой «точки отсчета». Разумеется, он никак не исключает других методологических средств работы — таких, например, какие применяются, когда выясняют главным образом объективные процессы, происходящие в обществе (технико-экономические, политические, идеологические и др ), и выявляют их влияние на науку, взятую в виде некоей целостности, когда рассматривают формы и способы деятельности научных сообществ и т.д. Что касается изучения личности ученого и норм науки, то и здесь, конечно, возможны многообразные способы подхода. <...>

Личностный мир конкретного человечка любой эпохи чрезвычайно сложен и противоречив. Порою мы, соблазненные поисками «исторических созвучий» с нашей эпохой, несколько сглаживаем противоречивый контекст деятельности и самовыражения личности ученого прошлых исторических периодов. Нередки случаи, когда исследователи сначала берут нормы науки в виде некоторой «идеальной модели», а потом наталкиваются на обескураживающий факт: реальное поведение ученых и их действительные ориентации представляются сплошь да рядом отклонением от «чистых» нормативов. В таком положении оказался на первых этапах формирования своей концепции столь серьезный социолог науки, как Р. Мертон, что впоследствии заставило его ввести идею об «амбивалентности», т.е. двойственности, противоречивости ориентаций и действий ученого в том случае, когда при наличии внутренних колебаний ученый все-таки действует в согласии с «чистой» нормой науки. Думается, дело не только в сложности процесса освоения и применения учеными норм науки. Само формирование и формулирование последних — не менее противоречивый процесс. Гипотеза, от которой мы далее будем отправляться и которую будем обосновывать, состоит в следующем.

Обязанные своим происхождением конкретной эпохе и конкретным личностям, нормы науки рождаются не в «чистом виде» — не только в форме самых общих нормативных идеалов, которые настолько отвечают сущности науки и настолько «отвлечены» от исторических условий, что оказываются пригодными и для последующих периодов. Если для целей исследования и, возможно, для целей воспитания полезно оперировать только «идеальной» нормативной моделью, то следует учитывать, что в действительной практике научно-исследовательской деятельности определенного исторического периода «работает» иной — сложный, противоречивый — сплав нормативных принципов. Они реально «работают» в качестве норм именно потому, что общие «идеальные» принципы конкретизируются и порой довольно существенно модифицируются благодаря «разрешающим» и «запрещающим» принципам разной степени обобщенности, детализированности. Независимо от того, сколь четко сформулированы такие принципы именно в качестве норм, они все-таки реально «работают», действительно организуют познавательные действия ученых и их общение. <...> Формирование и применение норм науки, взятых в их целостности, — труднейший социальный процесс, тесно связанный с другими сторонами развития общества и его культуры. Подобно тому как в борьбе со старыми знаниями и методами, в напряженном творческом поиске ученого, в муках сомнения и своеобразного самоотрицания рождаются новые идеи, гипотезы, концепции, — подобно этому нормы науки не «наследуются» как некое неизменное достояние, но получают новый смысл и содержание, пополняются достаточно конкретными новыми нормативными принципами, обретаемыми на тернистом пути компромиссов, временных поражений и частичных побед. Формирование и формулирование учеными новых нормативных принципов научной деятельности — никак не плавный и безличный процесс, но тоже напряженнейший поиск, порой приобретающий характер сложнейших личностных драм и социальных трагедий. Эго ведь и борьба ученого с самим собой, сложное преобразование личностью собственных ориентации. Но чтобы понять ее смысл для отдельных ученых, для института науки, для общества и судеб его культуры, не следует, повторяем, ограничиваться самыми общими формулировками, где ориентации ученого и нормы науки предстают только как идеалы, — необходимо рассматривать их в той живой и противоречивой конкретности, в какой идеалы переплетаются с многообразными реальными (функциональными) ориентациями и нормативами, которые в своеобразной для науки форме выражают исторически значимое противоборство нового и старого на социальной арене вообще, на почве культуры в частности и в особенности (2, с. 94-99). <...> Нормы науки не сводятся, как принято изображать их в социологии науки, к трем-четырем нормам-идеалам, сформулированным столь общо, что они становятся приложимыми к науке вообще — и далекими от реальной практики науки. Гораздо точнее, как нам представляется, понимать нормативные принципы науки как исторически конкретную, сложно дифференцированную систему взаимосвязанных нормативных установлении различной степени общности и различного уровня. Нормативные элементы системы находятся в процессе модификации или коренного изменения. В систему включаются вновь возникающие элементы; между новыми и старыми нормативными принципами приходится выбирать, что, как отмечалось, порождает борьбу и конфликты внутри общества, института науки и в «микрокосме» конкретной личности. Система норм науки объединена со многими реальными компонентами действительного научно-исследовательского процесса — с самим исследованием, с общением ученых, с возникновением и функционированием научных учреждений. Обычно эта система многообразнее, сложнее, противоречивее, нежели ее отражение в произведениях и документах, где делаются попытки фиксировать господствующие и вновь возникающие нормы, сделать их объектами осуждения или признания, т.е. превратить в осознанный факт для научного сообщества. Поэтому пристальное внимание к стихийному нормативному творчеству не менее важно, чем изучение рефлективных по отношению к нему формулировок. Степень дифференцированности и проясненности нормативной системы, складывающейся в определенный период развития науки, — важнейшее свидетельство ее социально-исторической обусловленности, показатель внутренней социальной интегрированности науки и ее способности функционировать именно в качестве относительно самостоятельного социального организма (2, с. 107).

Данный текст является ознакомительным фрагментом.