Д

Д

ДВЕ ТЫСЯЧИ СЕДЬМОЙ (ДВЕ ТЫСЯЧИ ВОСЬМОЙ… и т. д.)

Название текущего года не могут правильно произнести сегодня даже министр культуры и министр образования РФ. Оба эти государственных мужа в своих радио— и телевизионных интервью упорно именуют нынешний год «двухтыщеседьмым», демонстрируя тем самым свою глубинную связь с народом, но безбожно искажая языковую норму. Надо честно признать: склонение сложных и составных числительных в русском языке — это нелегкое дело, тут, как говорится, сам черт ногу сломит. Но что поделаешь? Пересмотреть норму? Не получается: нет ни малейших лингвистических оснований для того, чтобы узаконить это «двухтыще…». Если человечество просуществует еще пару тысячелетий, то в самом светлом будущем носители русского языка поздравят Друг друга с четыре тысячи восьмым годом — и никак иначе!

Однако в разговорной речи возможно одно упрощение и облегчение. Обратимся к опыту предков и, в частности, к Пушкину. Вспомним, что Онегин нашел в шкафу своего покойного дяди «календарь осьмого года», то есть роспись чинов Российской империи на 1808 год. А век спустя люди говорили о революции «пятого года», не уточняя всякий раз, что «тысяча девятьсот». 2005 год, слава богу, обошелся без революций, но и его мы имеем право непринужденно именовать просто «пятым», Кто-то скажет: в пятом году умер папа Иоанн Павел Второй. А кто-то вспомнит, что в пятом году команда ЦСКА завоевала Кубок УЕФА. Потом, может быть, начнем говорить: в девятом году зима холоднее, чем в восьмом. И далее везде, лишь подразумевая «две тысячи», мысленно вынося их за скобки.

Что же касается министров, думских депутатов и прочих «випов», то им в публичной речи придется все-таки держаться строгой нормы, какой громоздкой бы она ни казалась. Уважающий себя политик должен, думая о выборах две тысячи такого-то года, правильно произносить это словосочетание. А то мы возьмем да и лишим своего доверия тех, кто по-русски говорит с ошибками!

ДИСКУРС

Это модное слово понимают далеко не все, кто его употребляет в собственном письменном и устном дискурсе. То есть в собственной речи, поскольку «discours» по-французски — «речь». И лингвистический термин «дискурс» ввел в науку француз — Эмиль Бенвенист. Под ним он имел в виду «речь, присвоенную говорящим». Не очень понятно? Ладно, вот вам самое, на мой взгляд, внятное из словарных определений термина, данное в «Толковом словаре иноязычных слов» Л.П. Крысина: «речь в совокупности с условиями ее осуществления».

Поясним простеньким примером. Возьмем фразу из букваря: «Мама мыла раму». С лингвистической точки зрения здесь сказать особенно нечего: предложение простое, «мама» — подлежащее, «мыла» — сказуемое, «раму» — дополнение. Но мы можем начать задавать посторонние вопросы: кто произнес эту фразу — сын или дочь? Почему мама мыла раму сама, а не поручила домработнице? Из таких вопросов и ответов на них складывается то смысловое поле, которое в современной филологии называется дискурсом.

Кто-то скажет: а зачем вы, филологи, выходите за пределы своего предмета? Разобрали бы предложение по членам — и дело с концом. Но как можно запретить науке быть любопытной и лезть не в свое дело? Хочется нам знать, как выглядит мама, которая мыла раму. Может быть, это такая очаровательная женщина, что встреча с ней ценнее любого грамматического разбора. Многие неожиданные открытия совершаются там, где наука выходит за «флажки», за границы существующей познавательной системы.

В сущности можно прожить жизнь, так и не узнав, что такое «дискурс» и никогда не пользуясь этим термином. Но если уж вы включили мудреное слово в свой лексикон, то надо решить, как его произносить, с каким ударением. В этом вопросе филологи делятся на две группы, подобно «остроконечникам» и «тупоконечникам» у Свифта. Одни делают ударение на первом слоге, другие — на втором. Эту ситуацию шутливо описал в своих стихах Тимур Кибиров, поэт с филологической жилкой:

Мы говорим не дИскурс, а дискУрс!

И фраерА, не знающие фени,

трепещут и тушуются мгновенно,

и глохнет самый наглый балагур!

Здесь обыгрывается строка из «морской» песни Высоцкого: «Мы говорим не штОрмы, а штормА…»

То есть у филологов, как и у матросов, свой жаргон, своя научная «феня». И ударение на втором слоге слова «дискурс», на французский манер — особенный профессиональный шик. А некоторые говорят «дИскурс», следуя англоязычной традиции. С нормативной точки зрения эти варианты равноправны.

Эффектное слово «дискурс» часто становится предметом квазинаучных спекуляций. Это заметил чуткий к веяниям времени писатель Виктор Пелевин. В романе «Ампир В» есть такой едкий пассаж: «Я часто слышал термины „гламур“ и „дискурс", но представлял их значение смутно: считал, что „дискурс" — это что-то умное и непонятное, а „гламур" — что-то шикарное и дорогое. Еще эти слова казались мне похожими на названия тюремных карточных игр. Как выяснилось, последнее было довольно близко к истине».

Остроумно. Но как бы то ни было, мода на слово «дискурс» не проходит.

ДОВЛЕТЬ

Этот глагол употреблять в речи никому не советую, поскольку правильно, «по делу» его использовать практически невозможно. Разве что в составе цитаты из Евангелия от Матфея: «Довлеет дневи злоба его» (то есть: «Довольно дню его забот»). Но стоит сказануть такое — и собеседники подумают, что вы столетний долгожитель, что церковнославянским языком вы блестяще овладели еще в дореволюционной гимназии.

Семьдесят с лишним лет назад Ушаков в своем словаре объяснял «довлеть» единственным способом — «быть достаточным, удовлетворять» и объявлял неправильным появившееся тогда употребление этого слова в значении «тяготеть, преобладать, господствовать». На той же позиции до конца своих дней стоял и Ожегов. Но наши забитые соотечественники все чаще и чаще жаловались: «над нами довлеет начальство» — и далее в том же духе. Составители некоторых новейших словарей напрасно дают зеленый свет подобной профанации замечательного русского глагола, который надо просто поставить на полку, как драгоценную вазу, и, не прикасаясь, любоваться им.

Против неразличения слов «давить» и «довлеть» незадолго до своей кончины выступил замечательный питерский филолог А.М. Панченко. Услышав, как бывший губернатор Руцкой говорит: «Надо мной никто не довлел», Панченко сильно огорчился и предложил свой способ лингвистического ликбеза:: «„Довлеть" в родстве со словом „довольно". Вот если бы мы с ним сели с бутылкой и закуской, я бы ему сказал: „Руцкой, довлеет тебе 100 грамм?“ Он бы ответил: „Нет, не довлеет. Мне довлеет 150!“ Ну и отлично. Вот и научился бы…»

ДОСВИДОС

Новая форма прощания. Очередная смесь иностранного «с нижегородским» — только на этот раз не французского, а испанского. Окончание «ос», присобаченное к усеченному «до свидания», — явный намек на язык Сервантеса и Сальвадора Дали, недаром иногда в чатах и форумах мелькает сочетание «досвидос амигос». Конечно, это слово-однодневка, временная утеха юных «юзеров» языка. Играть и баловаться не запрещено, а значит, разрешено.

Слова ежедневного этикета часто надоедают нам, и хочется как-то их переиначить. Хотя бы вместо «Добрый день!» произнести «День добрый!» — и то уже какая-то оригинальность. Молодые люди всех времен выпендривались при прощании. Онегин, как вы, наверное, помните, мог «в конце письма поставить vale», то есть щегольнуть латинским глаголом. Да и сам автор великого романа в стихах — тоже ведь молодой был! — норовил блеснуть не расхожим французским «оревуаром», а экзотичным в ту пору «Farewell», заимствованным у Байрона. И в дальнейшем сохранялась мода на импортные ритуальные формулы, а также шутливые переделки традиционных русских выражений — типа «Почему досви-Дания, а не досви-Швеция?» у Куприна. Сколько мы напридумывали всяческих «чао-какао»! Вот и «досвидос» из этого ряда. Не первое и не последнее изобретение.

ДОСТАТОЧНО

Как и все на свете, наша речь подчиняется моде. В последнее время подчеркнуто модным сделалось употребления наречия «достаточно» в значении «довольно, вполне». Иногда это способствует точности и ответственности словесной формулировки. «Фильм довольно интересный» — звучит расплывчато и субъективно. Если же нам скажут: «Фильм достаточно интересный», то, значит, стоит потратить время и деньги на посещение кинотеатра, стоит приобрести или взять напрокат видеокассету.

Но, как модная одежда может оказаться не к лицу ее носителю, так и модное словцо иногда вопиюще дисгармонирует с контекстом. Не стоит говорить: «У меня достаточно мало денег», — собеседник не поймет: мало или все-таки достаточно? Или вот пример из речи с высокой политической трибуны: «Число жертв этого террористического акта оказалось для нас достаточно велико». Лучше было бы просто сказать: «очень велико», чтобы не создавать крайне нежелательную двусмысленность: кто-то может ненароком, подумать, что говорящий был заинтересован в теракте.

ДОСТАТЬ

Нормальное было слово, спокойное и незаметное. Подчеркнутое значение приобрело оно в советское время, в условиях тотального дефицита. Просто купить что-нибудь было тогда почти невозможно. Мебель, одежду и обувь, колбасу и книги — все это надо было доставать. Используя служебное положение и приятельские связи, умея оказаться в нужном магазине в нужное время. Тех, кто виртуозно владел этим искусством, называли «доставалами». Было еще и шутливое прозвище — Достаевский (через «а»). То есть человек, который всё умеет достать, в том числе и сверхдефицитную подписку на собрание сочинений Достоевского в тридцати томах.

Наступила рыночная эпоха. И автомобиль, и колбасу, и самую интересную книгу — всё это теперь можно просто купить за деньги. Если таковые имеются. Но жизнь стала очень напряженной и нервной. Люди часто обижаются друг на друга, и глагол «доставать» приобрел значение «донимать, изводить». «Ну, ты меня достал!» — говорят в конфликтных ситуациях, порой с добавлением крепкого словца.

Наверное, и это значение постепенно выветрится. Научимся мы жить в атмосфере конкурентной борьбы, перестанем удивляться тому, что нас то и дело кто-то «достает». Но иногда думаю о том, что этот многозначный глагол может зазвучать по-новому, и притом в хорошем смысле. Я имею в виду художественную литературу и ее отношения с читателями. Большинство людей теперь все чаще потребляет детективы да любовно-сентиментальные романы, а элитарной словесности простые люди чураются как черт ладана. Не трогает она их, не «достает» эмоционально. Как бы нынешним серьезным литераторам перенять у Достоевского хоть чуточку его умения сочетать философскую глубину с детективной напряженностью сюжета, с пронзительной сентиментальностью… Чтобы читатель современного романа, дойдя до финала, мог дрогнувшим голосом сказать: «Достала меня эта книга!»

ДОСТИГЛО

Это слово становится все более неуместным в сообщениях о количестве жертв катастроф и террористических актов. Чисто лингвистически здесь придраться не к чему: одно из значений глагола «достигнуть» («достичь») — дойти до какого-нибудь предела (например: «холод достиг тридцати градусов»). Но в последнее время наши общие беды дошли до такого предела, за которым уже сам русский язык начинает бастовать. Отзвук положительного значения слова «достигнуть» («приобрести своими усилиями, добиться») вносит некоторый диссонанс в речь трагическую по своей информационной сути. Тут уже чувство такта должно подсказать другой синоним: «дошло», «возросло», «увеличилось».

У немцев есть понятие «Trauerarbeit» (буквально: «траурная работа»), то есть психологическое преодоление шока, вызванного потерей близких. Все больше подобной работы выпадает теперь на долю журналистов. И у этого скорбного труда есть свои неписаные правила: предельная скупость и строгость в выборе словесных средств, сдержанность интонации (поменьше восходящих тонов), пониженный тембра голоса. Выходя один на один с большой трагедией, говорящий и пишущий просто обязан на какое-то время забыть о себе самом и о своей речевой индивидуальности.

ДРАЙВ

В документальном телефильме запечатлен разговор Иосифа Бродского с Евгением Рейном. Рейн разбирает стихи друга и похваливает их: «Здесь такой драйв!» Бродский ему не перечит и, улыбаясь, напоминает, что это он сам впервые употребил слово «драйв» применительно к поэзии.

С тех пор «драйв» широко внедрился в русскую речь и сделался таким же многозначным, как английское «drive». Буквальное значение «езда, катание» у нас не привилось. Не говорим мы: какой же русский не любит быстрого драйва! Зато по богатству метафорических значений наш «драйв» ничуть не уступает иноязычному собрату. Напор, энергия, возбуждение, сильная эмоция, мощность, стимул, порыв — все это теперь «драйв». Есть у слова и ряд конкретно-специальных значений. «Драйвом» именуют нарастающий темп в джазе, низкий и плоский удар в теннисе, а также наркотическое удовольствие: «подсесть» можно что на «драйв», что на «кайф». Этого, впрочем, делать не надо.

Продвижению «драйва» в русский язык способствует технический прогресс. Даже сугубый гуманитарий и безнадежный «чайник» знает, что в его персональном компьютере имеются «драйверы», а специалисты небрежно употребляют этот термин с жаргонным окончанием и ударением: «драйверА». Молодые пижоны на английский манер называют «драйвером» шофера, водителя. В общем, «драйв» понемногу окапывается в наших широтах. Но, полагаю, место ему только в разговорной речи.

Вполне естественно для музыкантов и поэтов в неформальном разговоре обмениваться мнениями о том, имеется ли драйв в том или ином произведении. Языку всегда нужны новые синонимы для старых и вечных смыслов. Вот мы читаем или слушаем нечто занудное и тягомотное. Не скажешь же приятелю в академическом стиле: мне в этом опусе недостает композиционной динамики. Нужно какое-то живое, незатасканное словечко.

Твардовский так характеризовал вялые стихи: «Как говорит старик Маршак: — Голубчик, мало тяги!» А сегодня можно срезать слабого сочинителя беспощадным приговором: «Мало драйва!» Для строгой письменной рецензии, однако, это не подойдет.

И вообще: не стоит слишком эксплуатировать модное словцо и тем самым его обесценивать. Пусть оно лежит в вашем речевом кошельке на всякий случай: авось пригодится.