«Троица» Андрея Рублёва

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

«Троица» Андрея Рублёва

Более половины тысячелетия миновало с тех пор, когда в городах и монастырях тогдашней Северо-Восточной Руси жил и работал монах-иконописец Андрей Рублёв, прославленный теперь по всему миру как один из величайших художников России.

Лучшее и самое достоверное из произведений Рублёва — это знаменитая «Троица».

Интерес русской науки к личности Рублёва в своих истоках относится ко второму десятилетию XIX века. Широкая публика впервые узнала тогда это имя, прочитав в 1817 году пятый том «Истории государства Российского» Н. М. Карамзина, где были приведены ранее неизвестные летописные сведения о работе художника в Благовещенском соборе Московского Кремля.

В близком к Карамзину кругу любителей отечественной старины в это время стали собирать иконы, которые предание приписывало кисти великого художника. Едва ли не первым таким собирателем был А. И. Мусин-Пушкин, с чьим именем связано открытие «Слова о полку Игореве». Имя художника стало появляться в печатных изданиях первой половины прошлого столетия, однако этому времени не дано было сказать серьёзного и веского слова о его творчестве, ибо подлинная рублёвская живопись оставалась под слоями записей.

В 1840-х годах историк Н. Д. Иванчин-Писарев, посетивший Троице-Сергиев монастырь и видевший там рублёвскую «Троицу», оставил в своих путевых заметках такую запись: «Поклонясь главной местной иконе святой Троицы, я долго стоял перед ней, дивясь живописанию… Она являет в себе один из лучших и цельнейших памятников… искусства, ибо стиль рисунка и самого живописания кажет в ней цветущее время онаго. Она может почесться славою древнего русского искусства». Последние слова были истинно пророческими. Они предвосхитили всеобщее воззрение XX века на эту икону как на одно из величайших произведений мировой живописи.

В целом же на протяжении XIX века лишь изредка вспоминали о Рублёве — только имя, да краткие, скупые строки — цитаты из немногих древних упоминаний о нём. Не умирало и устное предание, чаще всего неверное и смутное, следуя которому многие произведения старинного художества приписывались кисти Рублёва. Не обошлось и без поддельных автографов — новых надписей на древних иконах, написанных якобы «бывшим государевым мастером Андреем Рублёвым».

В 1893 году в «Словаре русских художников» Н. П. Собко был напечатан небольшой, всего в несколько страниц, но до сих пор не потерявший своего значения первый биографический труд о художнике. Он был написан на основании всех известных к тому времени письменных источников.

Интерес к биографии тогда ещё полулегендарного художника был не случайным, как не случайным был великий расцвет русской гуманитарной науки, занятой изучением далёкого прошлого России, во второй половине XIX века. В это время были открыты и опубликованы сотни произведений древнерусской литературы и народной поэзии, велись крупные археологические раскопки, изучались творения древних зодчих. Тогда же возникает интерес к русским иконам и фрескам, и делаются первые шаги в их реставрации. В конце XIX — начале XX века в печати появилось несколько исследований, которые полностью или частично были посвящены Рублёву. Из этих трудов, к нашему времени уже совершенно устаревших, нужно выделить книгу М.И и В. И. Успенских «Заметки о древнерусском иконописании», вышедшую в 1901 году. В разделе о Рублёве собраны все биографические сведения и впервые воспроизведено древнее изображение самого художника.

В 1904 году в Троице-Сергиевой лавре произошло событие, бывшее первым шагом к открытию подлинного Рублёва, — началась пока ещё не полная, лишь частичная реставрация находившейся в Троицком соборе рублёвской иконы «Троица», которую проводил реставратор В. П. Гурьянов.

Сведений о самом Рублёве, по меркам нашего времени, совсем немного. И давно известные, и новонайденные, они могли бы легко уместиться со всеми своими подробностями на одной или двух книжных страницах. Дважды упомянули Рублёва его современники-летописцы. Краткие сведения о нём содержатся в двух житийных произведениях. Около трёх десятков упоминаний разной степени достоверности — в записях преданий как древнего, так и нового происхождения, да условные портреты самого художника в нескольких миниатюрах XVI–XVII веков и на одной иконе. Вот и всё, чем располагает сейчас биограф. Много это или мало?

Для жизнеописания человека нового времени — ничтожно мало! Для древнерусского иконописца это существенно, ибо русская средневековая живопись, за семь столетий своего существования воплотившаяся в десятки, а может быть и сотни тысяч произведений, из которых лишь малую часть сохранило для нас время, была почти сплошь анонимна. Из сотен имён художников, живших ранее XVII века, известны лишь единицы. И то в нашем сознании многие из них — только имена, поскольку их произведения неизвестны. Быть может, их иконы уже не существуют, возможно, они влились в число анонимных созданий художества. Мал и краток список художников XIV–XV веков, чьи иконы или фрески мы сейчас знаем, — Феофан Грек, Рублёв, Даниил Чёрный, Паисий, Дионисий…

Скудные, по представлениям нового времени, данные о жизни Рублёва на самом деле свидетельство его огромной известности при жизни и много времени спустя.

И всё же судьба Рублёва погружена в жизнь и культуру его времени, слита с ними. Ключ к биографии средневекового художника — в его произведениях и событиях современной ему истории. Его жизнь может быть описана строго по имеющимся свидетельствам лишь на фоне исторических событий того времени.

Где была «земля рождения его», та земля, которая взрастила на своём лоне будущего великого художника? Всё, что мы сейчас знаем о его личной и творческой судьбе, свидетельствует — Рублёв уроженец средней полосы России, тех мест, которые мы называем теперь Подмосковьем. Здесь, и только здесь, сохранялись его произведения, и дошедшие до нас, и известные по древним описям. С подмосковными обителями связана его монашеская жизнь. И, наконец, в своей живописи Рублёв продолжал глубинные и давние традиции именно этого края Ростово-Суздальской Руси.

Рублёв, скорее всего, был потомственным, коренным ремесленником. Если это так, то глубинные первоосновы творчества, искусства жили в его крови родовым даром, закрепившимся в первых же впечатлениях детства, ещё раньше, чем обозначились черты особого таланта, который вывел его на путь иконописания.

Молодость Рублёва была ознаменована крупными событиями в жизни Древней Руси, молодым человеком он, вероятно, слышал рассказы о победе, одержанной русскими над татарами, так называемые «Повести о Мамаевом побоище», в которых звучали отголоски «Слова о полку Игореве», самого поэтичного из древнерусских поэтических созданий. Правда, победа на Куликовом поле не сразу сломила силы татар, но она развеяла уверенность в непобедимости татарского войска, подняла силы в русских людях, пробудила страну от векового оцепенения.

В то время, когда Московское княжество начало освободительную борьбу и собирало вокруг себя все силы народа, средоточиями русской духовной культуры были монастыри. В конце XV века они получают широкое распространение; многие люди покидают насиженные места, уходят в дремучие леса и начинают новую жизнь в нужде и лишениях. Они стремятся в уединении к внутреннему совершенствованию и сосредоточенности; недаром один современник сравнивал их с древним мудрецом Диогеном. Но в отличие от восточных отшельников, мрачных аскетов, прославленных кистью Феофана, в русских чернецах XV века никогда не угасало стремление к практической деятельности: они умели с топором пробиваться сквозь чащу леса, собирать вокруг своих келий людей, вести неутомимую трудовую жизнь. Движение это захватило почти всю среднюю Россию и скоро перекинулось на север. Источником его был Троице-Сергиев монастырь близ Москвы. Возможно, что здесь провёл свои молодые годы Андрей Рублёв.

Неизвестно, застал ли он в живых самого основателя обители Сергия, но память о нём наполняла всю жизнь монастыря, следы его деятельности были видны на каждом шагу. Сергий умел сплачивать единомышленников; он рассылал учеников в далёкие уголки страны, сам разъезжал по русским городам, примирял враждующих князей и незадолго до кончины благословил московского князя на борьбу с Ордой.

В укладе Троицкого монастыря долго сохранялась первоначальная простота.

В церкви совершали службу при лучинах, писали на бересте, храмы ставили из дерева.

Жизнь обитателей его была наполнена упорным, размеренным трудом. «Кто книги пишет, кто книгам учится, кто рыболовные сети плетёт, кто кельи строит, одни дрова и воду носят в хлебню и поварню, другие хлеб и варево готовят» — такими словами описывает современник жизнь русского монастыря того времени. Эта жизнь Сергиевой обители должна была оказать глубокое воздействие на характер художника. Кто знает, может быть, рассматривая старцев Феофана и всем существом своим отворачиваясь от них, Рублёв вспоминал советы своих учителей — хранить прежде всего голубиную простоту, ценить её выше прежней мудрости?

Впрочем, в стенах Сергиевой обители призвание художника не могло развернуться полностью, и Рублёв переселился в Андроников монастырь, основанный на живописном берегу Яузы выходцем из Сергиева монастыря Андроником. Отсюда было всего с час пути пешком до Московского Кремля, который уже начинали обстраивать митрополит и великий князь. В Москве можно было встретиться с лучшими русскими и греческими мастерами и поучиться у них. Здесь молодой мастер был замечен великим князем и привлечён к почётной работе.

В 1405 году Рублёву выпала на долю честь украшать живописью Благовещенский собор совместно с мастерами Прохором из Городца и Феофаном Греком. Естественно, что наиболее прославленному из трёх мастеров, Феофану, принадлежало руководство работой и что им были выполнены главные части огромного иконостаса.

Принимаясь за него, греческий мастер должен был несколько умерить свой живописный темперамент, которому он безудержно отдавался при выполнении новгородских фресок.

Патетика уступает здесь место сдержанному величию. Фигуры Марии, Иоанна и отцов церкви по бокам от Воздержителя представлены Феофаном не столько молящимися, сколько медленно выступающими в торжественном покое. Особенно хороша фигура Марии в синем, как ночное небо, плаще, который мрачной глубиной своего тона гармонирует со всем её величавым обликом. Рублёву, видимо, достались крайние фигуры чина, великомученики Дмитрий и Георгий, и он вложил в яркую расцветку их одежд и в их юные лики выражения светлой радости.

Мы знаем очень мало достоверного о первых шагах художественного развития Рублёва. Но есть основания предполагать, что именно он в свои ранние годы украшал евангелие Христово и, в частности, выполнил миниатюру — изображение символа евангелиста Матфея в образе ангела.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.