Костомаров Николай Иванович

Костомаров Николай Иванович

Костомаров (Николай Иванович) – знаменитый русский историк, род. 4 мая 1817 г. в слободе Юрасовке Воронежской губ., Острогожского у. Отец его был местный дворянин-помещик, мать – малороссийская крестьянская девушка, прежде крепостная его отца, учившаяся в одном из московских пансионов. Позднее отец К. женился на ней, но К. родился до брака и хотя отец собирался усыновить его, но не успел этого сделать. Отец К., поклонник французской литературы XVIII в., идеи которой он пытался прививать и малолетнему сыну, и своей дворне, был вместе с тем жестоким помещиком; в 1828 г. он был убит его дворовыми людьми, похитившими при этом скопленный им капитал. Мать К. отдала его в воронежский пансион, но, пробыв там около двух лет, он был исключен за шалости. Затем он поступил в воронежскую гимназию и, окончив здесь курс, в 1833 г. сделался студентом харьковского университета. Уже в первые годы учения сказались блестящие способности К., доставившие ему, от учителей московского пансиона, в котором он при жизни отца недолго учился, прозвище «enfant miraculeux». Природная живость характера К. с одной стороны, низкий уровень учителей того времени – с другой не давали ему возможности серьезно увлечься занятиями. Первые годы пребывания в харьковском университете, историко-филологический факультет которого не блистал в ту пору профессорскими дарованиями, мало отличались в этом отношении для К. от гимназии. Сам К. много работал, увлекаясь то классической древностью, то новой французской литературой, но работы эти велись без надлежащего руководства и системы, и позднее К. называл свою студенческую жизнь «беспорядочной». Лишь в 18З г., когда на кафедре всеобщей истории в Харькове явился М. М. Лунин, занятия К. приобрели несколько более единства. Лекции Лунина оказали на него сильное влияние, и он с жаром отдался изучению истории. Тем не менее, он так еще смутно сознавал свое настоящее призвание, что по окончании университета поступил было в военную службу. Неспособность его к последней скоро стала, однако, ясна и начальству его, и ему самому. Увлекшись изучением сохранившегося в г. Острогожске, где стоял его полк, архива местного уездного суда, К. задумал писать историю слободских казачьих полков. По совету начальства, он оставил полк и осенью 1837 г. вновь явился, в Харьков с намерением пополнить свое историческое образование. В это время усиленных занятий у К., отчасти под влиянием Лунина, стал складываться взгляд на историю, в котором были оригинальные черты сравнительно с господствовавшими тогда среди русских историков воззрениями. По позднейшим словам самого К., он «читал много всякого рода исторических книг, вдумывался в науку и пришел к такому вопросу: отчего это во всех историях толкуют о выдающихся государственных деятелях, иногда о законах и учреждениях, но как будто пренебрегают жизнью народной массы? Бедный мужик-земледелец-труженик как будто не существует для истории; отчего история не говорит нам ничего о его быте, о его духовной жизни, о его чувствованиях, способе его радостей и печалей»? Мысль об истории народа и его духовной жизни, в противоположность истории государства, сделалась с этой поры основною идеей в кругу исторических воззрений К. Видоизменяя понятие о содержании истории, он раздвигал и круг ее источников. «Скоро, говорит он, я пришел к убеждению, что историю нужно изучать не только по мертвым летописям и запискам, а и в живом народе». Он научился малорусскому языку, перечитал изданные народные малорусские песни и печатную литературу на малорусском языке, тогда очень небольшую, предпринимал «этнографические экскурсии из Харькова по соседним селам, по шинкам». Весну 1838 г. он провел в Москве, где слушание лекций Шевырева еще более укрепило в нем романтическое отношение к народности. В эту пору К. сам начал писать помалорусски, под псевдонимом Иеремии Галки, и в 1839 – 41 гг. выпустил в свет две драмы и несколько сборников стихотворений, оригинальных и переводных. Быстро подвигались вперед и его занятия по истории. В 1840 г. К. выдержал магистерский экзамен, а в 1842 г. напечатал диссертацию «О значении унии в зап. России». Назначенный уже диступ не состоялся, вследствие сообщения архиепископа харьковского Иннокентия Борисова о возмутительном содержании книги. Хотя речь шла лишь о нескольких неудачных выражениях, но проф. Устрялов, по поручению министерства народного просвещения разбиравший труд К., дал о нем такой отзыв, что книгу велено было сжечь. К. дозволено было написать другую диссертацию, и в конце 1843 г. он представил в факультет работу под назв. «Об историческом значении русской народной поэзии», которую и защитил в начале следующего года. В этом труде нашли яркое выражение этнографические стремления К., принявшие еще более определенный вид благодаря сближению его с целым кружком молодых малороссов (Корсун, Кореницкий, Бецкий и др.), подобно ему с энтузиазмом мечтавших о возрождении малорусской литературы. Немедленно по окончании своей второй диссертации К. предпринял новую работу по истории Богдана Хмельницкого и, желая побывать в местностях, где происходили описываемые им события, сделался учителем гимназии сперва в Ровне, затем (1845) в Киеве. В 1846 г. совет киевского университета избрал К. преподавателем русской истории, и с осени этого года он начал свои лекции, вызвавшие сразу глубокий интерес слушателей. В Киеве, как и в Харькове, около него составился кружок лиц, преданных идей народности и намеревавшихся проводить эту идею в жизнь. В кружок этот входили П. А. Кулиш, Аф. Маркевич, Н. И. Гулак, В. М. Белозерский, Т. Г. Шевченко. Интересы киевского кружка не ограничивались, однако, пределами малорусской национальности. Члены его, увлеченные романтическим пониманием народности, мечтали об общеславянской взаимности, соединяя с последней пожелания внутреннего прогресса в собственном отечестве. «Взаимность славянских народов – писал позже об этом кружке К., – в нашем воображении не ограничивалась уже сферою науки и поэзии, но стала представляться в образах, в которых, как нам казалось, она должна была воплотиться для будущей истории. Помимо нашей воли стал нам представляться федеративный строй, как самое счастливое течение общественной жизни славянских наций... Во всех частях федерации предполагались одинаковые основные законы и права, равенство веса, мер и монеты, отсутствие таможен и свобода торговли, всеобщее уничтожение крепостного права и рабства в каком бы то ни было виде, единая центральная власть, заведующая сношениями вне союза, войском и флотом, но полная автономия каждой части по отношению к внутренним учреждениям, внутреннему управлению, судопроизводству и народному образованию». С целью распространения этих идей дружеский кружок преобразовался в общество, получившее название Кирилло-Мефодиевского. Панславистские мечтания юных энтузиастов скоро были оборваны. Студент Петров, подслушавший их беседы, донес на них; они были арестованы весной 1847 г., обвинены в государственном преступлении и подвергнуты различным наказаниям. К., просидев год в Петропавловской крепости, был «переведен на службу» в Саратов и отдан под надзор местной полиции, причем ему на будущее время воспрещалось как преподавание, так и печатание его произведений. Ссылка указала К. настоящие размеры пропасти, лежавшей между его идеалами и действительностью, но она не убила в нем ни идеализма, ни энергии и способности к работе. В Саратове он продолжал писать своего «Богдана Хмельницкого», начал новую работу о внутреннем быте московского государства XVI – XVII вв., совершал этнографические экскурсии, собирая песни и предания, как прежде в Малороссии, знакомился с раскольниками и сектантами. В 1855 г. ему дозволен был отпуск в Петербурга, которым он воспользовался для окончания своего труда о Хмельницком; в 1356 г. отменено было запрещение печатать его сочинения и затем снят с него надзор. Совершив поездку за границу, К. опять поселился в Саратове, где написал «Бунт Стеньки Разина» и принимал участие, в качестве делопроизводителя губернского комитета по улучшению быта крестьян, в подготовке крестьянской реформы. Весною 1859 г. он был приглашен петербургским университетом занять кафедру русской истории, освободившуюся с выходом в отставку Устрялова. Тяготевшее еще над К. запрещение педагогической деятельности было снято по ходатайству министра Е. П. Ковалевского, и в ноябре 1859 г. он открыл свои лекции в университете. Это была пора наиболее интенсивной работы в жизни К. и наибольшей его популярности. Известный уже русской публике, как талантливый писатель, он выступил теперь в качестве профессора, обладающего могучим и оригинальным талантом изложения и проводящего самостоятельные и новые воззрения на задачи и сущность истории. Эти воззрения находились в тесной связи с теми взглядами, какие выработались у него еще в Харькове. Сам К. так формулировал основную идею своих лекций: «Вступая на кафедру, я задался мыслию в своих лекциях выдвинуть на первый план народную жизнь во всех ее частных проявлениях... Русское государство складывалось из частей, которые прежде жили собственною независимою жизнью, и долго после того жизнь частей высказывалась отличными стремлениями в общем государственном строе. Найти и уловить эти особенности народной жизни частей русского государства составляло для меня задачу моих занятий историею». Под влиянием этой идеи у К. сложился особый взгляд на историю образования московского государства, резко противоречивший тем воззрениям, какие высказывались славянофильской школой и С. М. Соловьевым. Одинаково далекий от мистического преклонения пред народом и от одностороннего увлечения идеей государственности, К. старался не только вскрыть условия, приведшие к образованию московского государственного строя, но и определить ближе самый характер этого строя, его отношение к предшествовавшей ему жизни и его влияние на народные массы. Рассматриваемая с этой точки зрения, история московского государства рисовалась в более мрачных красках, чем в изображениях ее другими историками, тем более, что усвоенное К. критическое отношение к ее источникам очень скоро привело его к мысли о необходимости признать недостоверными отдельные блестящие ее эпизоды, считавшиеся до тех пор прочно установленными. Некоторые свои выводы К. излагал и в печати, и они навлекали на него сильные нападения; но в университете его лекции пользовались неслыханным успехом, привлекая массу как студентов, так и посторонних слушателей. В эту же пору К. был избран членом археографической комиссии и предпринял издание актов по истории Малороссии XVII в. Подготовляя эти документы к изданию, он начал писать по ним ряд монографий, которые должны были в результате составить историю Малороссии со времени Хмельницкого; эту работу он продолжал до конца жизни. Кроме того К. принимал участие в некоторых журналах («Русское Слово», «Современник»), печатая в них отрывки своих лекций и исторические статьи. В эту эпоху своей жизни К. стоял довольно близко к прогрессивным кружкам петербургского университета и журналистики, но полному слиянию его с ними мешало их увлечение экономическими вопросами, тогда как он сохранял романтическое отношение к народности и украинофильские идеи. Наиболее близким для него органом явилась учрежденная собравшимися в Петербурге некоторыми из бывших членов Кирилло-Мефодиевского общества «Основа», где он поместил ряд статей, посвященных по преимуществу выяснению самостоятельного значения малорусского племени и полемике с отрицавшими такое значение польскими и великорусскими писателями. После вызванного студенческими беспорядками 1861 г. закрытия петербургского университета, несколько профессоров, и в числе их К., устроили (в городской думе) систематические публичные лекции, известные в тогдашней печати под именем вольного или подвижного университета: К. читал лекций по древней русской истории. Когда проф. Павлов, после публичного чтения о тысячелетии России, был выслан из СПб., комитет по устройству думских лекций решил, в виде протеста, прекратить их. К. отказался подчиниться этому решению, но на следующей его лекции (8 марта 1862 г.) поднятый публикой шум принудил его прекратить чтение, а дальнейшие лекции были воспрещены администрацией. Выйдя в 1862 г. из состава профессоров петербургского университета. Костомаров уже не мог более вернуться на кафедру, так как его политическая благонадежность вновь была заподозрена, главным образом вследствие усилий московской «охранительной» печати. В 1863 г. его приглашал на кафедру киевский университет, в 1864 г. – харьковский, в 1869 г. – опять киевский, но К., по указаниям министерства народного просвещения, должен был отклонить все эти приглашения и ограничиться одною литературною деятельностью, которая, с прекращением «Основы», также замкнулась в более тесные рамки. После всех этих тяжелых ударов К. как бы охладел к современности и перестал интересоваться ею, окончательно уйдя в изучение прошлого и в архивные работы. Один за другим появлялись в свет его труды, посвященные крупным вопросам по истории Малороссии, московского государства и Польши. В 1863 г. были напечатаны «Северорусские народоправства», представлявшие собою обработку одного из читанных К. в петербургском университете курсов; в 1866 г. в «Вестнике Европы» появилось «Смутное время московского государства», затем «Последние годы Речи Посполитой». В начале 70-х годов К. начал работу «Об историческом значении русского песенного народного творчества». Вызванный ослаблением зрения перерыв архивных занятий в 1872 г. дал К. повод к составлению «Русской истории в жизнеописаниях главнейших ее деятелей». В 1875 г. К. перенес тяжелую болезнь, сильно подорвавшую его здоровье. В этом же году он женился на Ал. Л. Кисель, урожденной Крагельской, которая была его невестой еще до ареста его в 1847 г., но после его ссылки вышла замуж за другого. Работы последних годов жизни К., при всех их крупных достоинствах, носили на себе, однако, некоторые следы пошатнувшейся силы таланта: в них меньше обобщений, менее живости в изложении, место блестящих характеристик заступает иногда сухой перечень фактов, несколько напоминающий манеру Соловьева. В эти годы К. высказывал даже взгляд, что вся задача историка сводится к передаче найденных им в источниках и проверенных фактов. С неутомимой энергией работал он до самой смерти. Он умер 7 апреля 1885 г., после долгой и мучительной болезни.

Репутация К., как историка, и при жизни, и по смерти его неоднократно подвергалась сильным нападкам. Его упрекали в поверхностном пользовании источниками и проистекавших отсюда ошибках, в односторонности взглядов, в партийности. В этих упреках заключается доля истины, весьма, впрочем, небольшая. Неизбежные у всякого ученого мелкие промахи и ошибки, быть может, несколько чаще встречаются в сочинениях К., но это легко объясняется необыкновенным разнообразием его занятий и привычкой полагаться на свою богатую память. В тех немногих случаях, когда партийность действительно проявлялась у К. – а именно в некоторых трудах его по малорусской истории, – это было лишь естественной реакцией против еще более партийных взглядов, высказывавшихся в литературе с другой стороны. Не всегда, далее, самый материал, над которым работал К., давал ему возможность осуществить свои взгляды на задачу историка. Историк внутренней жизни народа по своим научным взглядам и симпатиям, он именно в своих работах, посвященных Малороссии, должен был явиться изобразителем внешней истории. Во всяком случае общее значение К. в развитии русской историографии можно, без всякого преувеличения, назвать громадным. Им была внесена и настойчиво проводилась во всех его трудах идея народной истории. Сам К. понимал и осуществлял ее главным образом в виде изучения духовной жизни народа. Позднейшие исследователи раздвинули содержание этой идеи, но заслуга К. этим не уменьшается. В связи с этою основною мыслью работ К. стояла у него другая – о необходимости изучены племенных особенностей каждой части народа и создания областной истории. Если в современной науке установился несколько иной взгляд на народный характер, отрицающий ту неподвижность, какую приписывал ему К., то именно работы последнего послужили толчком, в зависимости от которого стало развиваться изучение истории областей. Внося новые и плодотворные идеи в разработку русской истории, исследуя самостоятельно целый ряд вопросов в ее области, К., благодаря особенностям своего таланта, пробуждал, вместе с тем, живой интерес к историческим знаниям и в массе публики. Глубоко вдумываясь, почти вживаясь в изучаемую им старину, он воспроизводил ее в своих работах такими яркими красками, в таких выпуклых образах, что она привлекала читателя и неизгладимыми чертами врезывалась в его ум. В лице К. счастливо соединялись историк-мыслитель и художник – и это обеспечило ему не только одно из первых мест в ряду русских историков, но и наибольшую популярность среди читающей публики. См. автобиографическую записку в «Словаре профессоров университета св. Владимира», автобиографию в «Рус. Мысли» (1885, №№ 5 и 6) и более подробную – «Литературное наследие» (СПб., 1891). Некрологи и воспоминания: «Киевская Старина» (1885 и 1895,. №4); «Новь» (1885); «Русская Старина», 1885; «Рус. Архив» (1890, №10). Полный список трудов – в «Литературном наследии». Наиболее подробная и беспристрастная оценка – у Пыпина: «История русской этнографии» (т. III).

В. М – н.