Райнер Мария Рильке (Rainer Maria Rilke) [1875–1926]

Райнер Мария Рильке (Rainer Maria Rilke) [1875–1926]

Записки Мальте Лауридса Бригге

(Aus den Aufzeichnungen des Malte Laurids Brigge)

Роман (1910)

Герой повествования, двадцативосьмилетний датчанин Мальте Лауридс Бригге, последний представитель знатного рода, оказывается в Париже в полном одиночестве и на грани нищеты. Его наблюдения отныне сосредоточиваются на том, как живут в Париже отверженные: ночлежки, вонь хлороформа в больнице для бедных, грохот трамваев, нищие, продающие что-то или пытающиеся всучить прохожему какую-нибудь ерунду за бесценок, — в унизительной для всех бедности люди теряют индивидуальность, проживают не свою жизнь и умирают не «своей смертью». Весь опыт духовной культуры человечества, накопленная веками мудрость, решает Мальте, не в состоянии помочь человеку противостоять той стандартизации, которая навязывается ему окружающей действительностью, потому что познание было извечно направлено в основном на то, что окружает человека, но не на него самого. Герой полагает, что в течение долгих веков человечество оперировало исключительно поверхностными и несущественными знаниями, по-прежнему оставаясь загадкой для самого себя. Тот, кто нашел в себе силы взглянуть в глаза этой горькой правде, по его мнению, немедленно должен начать что-то делать, чтобы наверстать упущенное. Вот почему садится он писать свои записки. Его работа — акт духовного подвижничества. Мальте и сам сознает, сколь непосильна поставленная задача. Тяжкий путь его познания должен привести к обретению целостного мировоззрения, единственно способного пролить свет на изначальный смысл человеческого бытия. И смерти тоже. Смерть для больного Мальте — логическое и необходимое завершение жизни. У каждого человека должна быть «своя смерть», из этой жизни вытекающая.

Познавая человека, Мальте пристально вглядывается в людей, с которыми сталкивает его судьба, он хочет разглядеть в каждом человеке то неповторимое, особенное, что отличает его от других. Внутренний мир любого нищего или калеки неоценим для Мальте и полон сокровенных, одному ему понятных смыслов и значений. Стремление постичь человека, исходя только из его индивидуальности, из единичного и особенного, неизбежно приводит Мальте к рискованному замыканию на самом себе. Воспоминания детства, врезавшиеся в память страницы книг, живые впечатления от Парижа — все это нанизывается на единый субъективный стержень, все приобретает особенную личностную окраску.

Желая сохранить собственную индивидуальность, Мальте обрекает себя на одиночество. Систему объективных связей, в которую неизбежно оказывается включен каждый человек, он воспринимает как «маску», диктующую собственные жесты и слова, а стало быть, подчиняющую себе живое «я». Даже любовь, считает Мальте, ограничивает истинную свободу человека. Ибо, как правило, и она не свободна от страсти обладания, стремления подчинить себе жизнь другого. И тогда любовь как бы заключает существование того, кого любят, в определенные рамки, из ожиданий и надежд любящих складываются условия игры, определенная схема поведения любимых. Поэтому так важна для Мальте притча о Блудном сыне, ушедшем из дома потому, что он не хотел быть любимым, не желал соглашаться на один только вариант судьбы, что складывался бы из ожиданий и надежд близких, лишая его права голоса собственного «я». В скитаниях по свету Блудный сын надеется обрести такую любовь, которая не ограничивала бы свободы другого, не сводилась бы к жажде владеть и диктовать. Одно время ему кажется, будто он находит ее в любви к Богу. Но и это решение проблемы иллюзорно.

В общем контексте романа этой притче противостоят рассказы о «великих любящих» — Гаспаре Стампе, Марианне Алькофорадо, родственнице и возлюбленной Мальте Абелоне. Здесь любовь не умозрительная, но живая, способная на самоотречение, не сковывающая бытие человека, но лишь просвечивающая свой предмет кроткими лучами, открывающими любимому самого себя. Однако сам Мальте не находит внутренних сил для подобного чувства,

Пытаясь, с одной стороны, отгородиться от людей, Мальте в то же время полон страстного, жадного к ним интереса и, что гораздо для него важнее, сострадания. Замкнуться в себе он не может, люди вокруг словно взывают к его участию, они приковывают к себе его «научившийся видеть взгляд». Поэтому Мальте вспоминает флоберовского Юлиана Странноприимца как идеал, к которому следовало бы стремиться. Для него подобное самоотречение естественно, это всего лишь возведенная в высшую степень любовь к ближнему. Но не находит в себе Мальте сил для такой любви. Он полон участия к тем людям, которые окружают его и которые являются отверженными, но он чужой среди них, мыслями он в старинном дворянском имении в Дании, где прошло детство, в сознание его люди вторгаются непрошено, и это рождает только одно — страх. Страх Мальте во многом экзистенциален, это не боязнь чего-то конкретного, но страх перед бытием вообще, проистекающий из неспособности понять мир и освоить, преобразовать отдельные мгновения в целостную картину. Записки, начатые единственно с такой благой целью, в итоге рассыпаются, замысел так и не воплощается в «большую книгу», наблюдения остаются фрагментарными, дневниковыми, отрывочными — словом, всего лишь пометами, записками.

Не случайно возникает в романе тема самозванства. Берущийся за перо ради высшей цели, Мальте не в состоянии выполнить намеченное, он бессилен связать свою жизнь со всем человеческим родом, с собственной семьей, наконец, просто с Историей; все больше замыкается он в мире грез и воспоминаний, и вот уже былое полностью подчиняет себе его сознание, память о прошлом водит его торопливым нервным пером, И нет больше никаких закономерностей, нет высших ценностей, мир — лишь вереница непрошено вторгающихся в сознание картин и образов, между собой не связанных, разрозненных, противоречивых. Объединить эти фрагменты в единое полотно, научиться не просто видеть детали, но выработать свой особый взгляд на вещи, придать ему цельность, осознать свое место в нескончаемой череде поколений — вот задача, важность которой прекрасно понимает Мальте Лауридс Бригге, но которая оказывается для него непосильной. И в этом причина мучительного внутреннего разлада.

Однако общая тональность записок не исчерпывается пафосом трагического повествования о духовном упадке, о несостоятельности художника, об изначальном ужасе перед бытием смерти. Задача тут иная, нежели просто попытаться передать всю горечь отдельной человеческой судьбы. То, что Мальте не сумел явить читателю — а именно сделать из записок целостное художественное произведение, — блестяще удалось в некоторых конкретных зарисовках, в отдельных эпизодах, повествующих о людях, с которыми сталкивает его скитальческая жизнь. Здесь Мальте обретает потрясающий дар слова, истинный талант рассказчика. Подобно Ивану Кузьмичу из вставной новеллы, Мальте оказывается владельцем несметных богатств — бесценных секунд и минут жизни, которые он с таким наслаждением Вспоминает и описывает, достигая вершин подлиного мастерства.

А. А. Фридрих