Эльза Скьяпарелли

Эльза Скьяпарелли

(1890–1973)

Она писала: «Создание одежды для меня не профессия, а искусство. Я нахожу, что это намного сложнее искусства, потому что как только рождается платье, оно становится уделом прошлого». В её творчестве действительно слились воедино и дизайн одежды, и искусство, чтобы взорвать яркими красками и необычными формами чересчур серьёзный мир 1930-х годов. Она даже не то чтобы нарушала правила, а просто их не признавала и смело экспериментировала, опираясь только на собственные представления о прекрасном. А плоды её творчества окажутся настолько смелыми и необычными, что и много десятилетий спустя будут служить источником вдохновения для множества талантливых модельеров — энергия, заложенная в них, кажется, не иссякла до сих пор.

Эльза Скьяпарелли

Эльза Скьяпарелли родилась в 1890 году в Риме, в старинном палаццо Корсини — теперь там находится Национальная галерея старинного искусства. То, что дом детства неугомонной Эльзы превратился в художественную галерею, кажется вполне логичным… Отец, Челестино Скьяпарелли, был интеллектуалом, учёным, преподавал в университете, работал в библиотеке Линче. Его брат, Джованни Скьяпарелли, был известным астрономом, много времени посвящавшим исследованию Марса и полагавшим, что тот обитаем; свою племянницу он очень любил и говорил, что та родилась с созвездием Большой Медведицы на щеке, имея в виду её родинки. Мать Эльзы, Мария Луиза, была из обедневшей неаполитанской аристократической семьи, её брат был кавалерийским офицером, красавица-сестра вела довольно авантюрный образ жизни. Словом, девочке везло на родственников, что называется, с яркой индивидуальностью.

Она стала вторым ребёнком в семье — все надеялись, что родится мальчик, и даже не удосужились придумать женское имя. Так что, когда настало время крестить ребёнка и выяснилось, что никто не подготовился, воспользовались предложением кормилицы, которая любила немецкую музыку, и дали девочке «вагнеровское» имя «Эльза». Позднее она напишет (Эльза часто говорила о себе в третьем лице): «Имя стало первым разочарованием Скьяп — и сигналом к началу сражения».

Главной красавицей в семье считалась её старшая сестра Беатрис, а Скьяп была слишком худенькой, маленькой, густобровой, с тяжёлой нижней челюстью… Словом, гадким утёнком. И об этом так часто говорили, что она с детства твёрдо уверовала — сестра красива, а она нет. Однако если ей не было суждено превратиться в прекрасного лебедя, даже когда она выросла, Скьяп сумела сделать так, что множество женщин во всём мире подражали ей и восхищались ею. Несмотря на то, что она не была красавицей. Но что такое физическая красота по сравнению с фантазией, которая может преобразить что угодно и кого угодно! А фантазия у девочки была неуёмной — как-то ей пришло в голову, что она стала бы куда красивее, если бы у неё на лице выросли цветы — вьюнки, настурции, маргаритки. И она, раздобыв семена, «посадила» их себе в уши, нос и горло. Дело, конечно, едва не закончилось печально, пришлось вызвать врачей, но её обеспокоило не столько это, сколько то, что цветы так и не выросли… Ничего, в своё время она найдёт способы стать прекрасной и незабываемой.

Интерес к одежде она проявляла с детства — в одной из комнат на чердаке мать хранила свои наряды, в том числе и свадебное платье: «Часами я примеряла их, вынув все из чемодана. Нашла там маленькие белые подушечки — их женщины во времена юности моей матери подкладывали ниже талии сзади, привязывая спереди шнуром; так подчёркивали линию талии и приподнимали грудь. Считала тогда и считаю до сих пор, что эта мода шла очень многим. Ещё извлекла необыкновенно тонкое нижнее бельё, украшенное кружевами или вышивкой, длинные платья всех цветов с тонкой талией. Подолгу я оставалась там, любуясь всеми этими сокровищами».

Подростком она увлеклась поэзией, и, когда ей было четырнадцать лет, её кузен Аттилио свёл её с издателем, и тот, удивляясь, что такие полные страсти стихи пишет, по сути, ещё маленькая девочка (Скьяп признавалась, что, конечно, о страсти она имела самое теоретическое представление), издал сборник стихов. «Артеуса» — так, по имени нимфы, называлась книга — вышла в свет, привлекла большое внимание и… вызвала семейный скандал. Юного автора отправили в швейцарскую монастырскую школу со строжайшим уставом, откуда, правда, она вернулась через три месяца — отец, навестив дочь, которая устраивала голодовку, понял, что в таком месте её оставлять нельзя.

Позднее семья устроила её в Римский университет («слишком молода, чтобы посещать лекции»), и Скьяп начала изучать там философию. Быть может, и странный выбор для юной девушки, но ей это нравилось. А затем она решила отправиться в Лондон, в качестве воспитательницы детей одной из подруг своей сестры.

В свободное время посещала лондонские оперные спектакли, музеи и различные лекции. На одной из таких, посвящённой теософии, она познакомилась с лектором — английским графом по имени Вильям Вендт де Керлор. Как она рассказывала, он сделал ей предложение на следующий же день после первой встречи. Брак оказался столь же скоропалительным, возмущённая семья Скьяп не успела ему помешать.

«Мой муж вёл себя подобно летучему облачку в небе», и это облачко пронесло через океан в Нью-Йорк. Их совместная жизнь оказалась неудачной — муж уделял ей всё меньше и меньше времени (активно уделяя его, однако, другим дамам), а когда родилась дочка, и вовсе исчез в неизвестном направлении. Скьяп осталась в Нью-Йорке одна, с крошечным ребёнком на руках. Позднее выяснилось, что у бедной Марии Луизы Ивонн детский церебральный паралич… Надо было жить дальше, зарабатывать на себя и дочь. К счастью, доктор Ивонн (Гого, как её называла мать) свёл Скьяп с Габриэль Пикабиа, которая была в своё время женой известного французского художника, одного из основателей направления дадаизма в живописи. Та помогала ей, как могла, но, вспоминала позднее Скьяп, «вдвоём мы оказались ни на что деловое не способны». Она перепробовала несколько работ и в конце концов решила вернуться в Европу вместе с Гого.

Отец Скьяп к тому времени уже скончался, мать предлагала поселиться у неё, но она решила жить самостоятельно и осталась в Париже. В поисках работы, начав придумывать и зарисовывать платья и костюмы (одно из платьев даже вызвало одобрение самого Поля Пуаре, с которым Скьяп тесно подружилась), она обратилась в ателье знаменитой в ту пору Мэгги Руфф. «Любезный господин, чрезвычайно обходительный, объявил, что мне лучше заняться разведением картофеля, чем пытаться делать платья, у меня нет ни таланта, ни умения. Правда, на этот счёт я и не питала больших иллюзий».

Однако нужно было зарабатывать, а придумывать одежду Скьяп нравилось… «Многие писали, что я дебютировала вещами, которые связала сама, сидя у окошка на Монмартре. На самом деле я вовсе не знала Монмартра и никогда не умела вязать». Но она познакомилась с одной крестьянкой, родом из Армении, которая зарабатывала на жизнь вязанием, и предложила той связать свитер по её рисунку. И эти свитера имели успех — «очень скоро «Ритц» наполнили женщины, приезжавшие со всего мира в чёрно-белых свитерах», американский «Вог» называл эту модель «шедевром». Вскоре к свитерам добавились шарфы, юбки, мужские галстуки…

Впоследствии её будут спрашивать, в чём же был секрет её успеха? И с чего начинать тому, кто тоже хочет его достичь? Она писала: «Скьяп решительно ничего не понимала в шитье — незнание полное — именно поэтому она обладала смелостью абсолютной и слепой. Ничем не рисковала: ни капитала, ни хозяина, ни перед кем не надо отчитываться — свобода! Впоследствии постепенно освоила несколько принципов, как одеваться, которые нашла сама, и навеяны они были, без сомнения, атмосферой красоты, впитанной в детстве. Почувствовала, что платья должны быть «архитектурными», что никогда не следует забывать о теле и необходимо считать его как бы арматурой конструкции. Фантазия в линиях и деталях, эффект асимметрии — всё и всегда должно иметь тесную связь с арматурой. Чем бережнее вы относитесь к телу, тем больше жизненности у наряда. Добавьте подплечники и банты, понизьте или повысьте линии, измените изгибы и округлости, подчеркните то или это, только не нарушайте гармонии».

В 1927 году она открыла дом моды под названием «Пур ле Спорт» (буквально — «для спорта») на улице де ля Пэ, можно сказать, одной из самых «модных» улиц мира. Пляжные костюмы, пижамы, свитера с африканскими узорами, платья из джерси с рисунками в виде костей скелета… Но Скьяп не ограничивалась только этим направлением. К 1931 году она занялась и вечерними нарядами, и своё первое вечернее платье она описывала так: «Простое, узкое, прямое, до пола платье из чёрного крепдешина, жакет из белого крепдешина с длинными полами, которые перекрещивались на спине, но завязывались спереди. Всё предельно строго, к чему я и стремилась. Платье оказалось самым большим успехом в моей карьере, его воспроизвели повсюду, во всём мире».

Купальники с более открытой, чем обычно, спиной, прозрачные бретельки, не мешавшие загару, необычные принты на платьях, шарфы и съёмные воротники из каракуля и меха лисы, шляпа в виде вязаного колпачка-трубы, которую можно было укладывать на голове несколькими способами (модель, оказавшаяся настолько популярной, что однажды она не выдержала и приказала уничтожить ещё остававшиеся экземпляры — так она ей надоела), твидовые юбки-брюки — она изобретала одежду, которая была одновременно и эксцентричной, и удобной. Когда в конце 1920-х разразился финансовый кризис, бизнес Скьяп практически не пострадал — она создавала, в отличие от многих своих коллег, не безумно дорогую одежду, а вещи, которые вполне были доступны покупателю среднего достатка. Она экспериментировала с материалами — использовала нейлон, бумагу, целлофан, клеёнку, латекс. Так, в 1934 году она создала туники, которые, казалось, были сделаны из стекла. Даже если она работала с обычными тканями, то зачастую использовала их необычным образом — скажем, из тафты (обработанной так, чтобы она стала водонепроницаемой) делала дождевики, а в вечерних нарядах использовала твид. Делала застёжки-молнии в самых неожиданных местах. Пуговицы на её одежде тоже всегда были необычными, они могли быть в виде чего угодно, даже золотых монет. «Одни были из дерева, другие — из пластика, но ни одна пуговица не выглядела так, как должна выглядеть пуговица». Принты на хлопке и шёлке в виде отпечатков газетных статей, хвалебных и ругательных, о её творчестве…

Её вдохновляли сюрреализм и дадаизм, и, в отличие от многих своих коллег, Скьяп активно сотрудничала с художниками — с Жаном Кокто, Леонор Фини, Альберто Джакометти, Кристианом Бераром и многими другими. Одни помогали ей оформить ателье, другие рисовали дизайн для украшений, третьи делали рекламные рисунки.

Ярко-розовый, с фиолетовым подтоном, был любимым цветом Берара, и он стал фирменным цветом Скьяп: «Яркий, невозможный, дерзкий, привлекательный, жизнеутверждающий, как будто соединились воедино весь свет, все птицы и все рыбы в мире… шокирующий цвет». Этот цвет окажется навсегда тесно связанным с творчеством Скьяп, и свою автобиографию, яркую, как этот розовый, она впоследствии назовёт «Моя шокирующая жизнь». Но, наверное, самым плодотворным окажется сотрудничество с Сальвадором Дали: платье «Лобстер» — с принтом в виде огромного красного лобстера; платье «Слёзы» с рисунком, имитирующим разрывы на живой плоти; платье «Скелет» — название говорит само за себя; шляпка в виде туфельки с дерзко торчащим вперёд и вверх каблуком… Все эти узнаваемые и незабываемые вещи навсегда вошли в историю костюма.

Скьяп предпочитала выбирать какую-либо тему и работать над ней, создавая целые тематические коллекции. Так, среди них были «Цирк», «Астрологическая коллекция», «Язычник» и другие, не менее смелые. Как сказал однажды Ив Сен-Лоран, «мадам Скьяпарелли отвергала всё обычное».

В 1935 году её дом моды переехал на Вандомскую площадь, в дом, где в своё время находилось ателье знаменитой Мадлен Шерюи. «Началось новое время — «эра Скьяп». Силуэты её нарядов — обычно с широкими плечами, подчёркивавшими узкие бёдра, необычные детали, аксессуары, материалы и рисунки на ткани стали узнаваемыми и жадно копируемыми по обе стороны океана. В её бутик заходили не только купить что-нибудь, но и полюбоваться необычной обстановкой (чего стоило одно только ярко-розовое чучело медведя в светло-лиловом атласном пальто!), проникнуться царящей в этом месте атмосферой весёлого безумия.

В чём же был секрет её бешеной популярности? Дело было не просто в эксцентричности Эльзы, а в том, что эксцентричность эта пришла вовремя, когда мир истосковался по ней… Шанель говорила о ней не как о коллеге-модельере, а как об «итальянской художнице, которая шьёт платья» — что ж, это, если вдуматься, довольно неудачная попытка обидеть соперницу. Скьяп действительно была художницей — сюрреалисткой, футуристкой, только результаты её работы были трёхмерными, и их можно было носить.

Конец блестящей карьере Эльзы Скьяпарелли положила только Вторая мировая война. Первое время она ещё оставалась в Париже, и её весенняя коллекция 1940 года была посвящена военной теме. Летом она уехала в Нью-Йорк, вернулась обратно в начале 1941-го, но уже через несколько месяцев отправилась обратно и оставалась в США до конца войны. Дочь Скьяп вступила в американский Красный Крест, работавший за границей, а сама она стала работать в Секции Рошамбо женщин-добровольцев для работы в Северной Африке и Франции. Когда Секцию решили перевести в Северную Африку, Скьяп не взяли, как она ни настаивала. Позднее она вспоминала годы войны так: «Повсюду туман, туман, но вдалеке неясный звук сирены пронизывает мрак…»

После войны Скьяп, наконец, вернулась в Париж. «От меня ожидали, что я внесу «американское влияние», но во время моего долгого пребывания в США я совсем не думала о моде. Поэтому я оказалась не перед реальными событиями, а перед самой собой 1940 года. Я пыталась сделать женщину одновременно красивой и тонкой, так, чтобы она приспособилась к новому ритму жизни, и не сразу поняла, что тот вид элегантности, который мы знали перед войной, ушёл».

Мир изменился. В том числе и мир моды. Синдикат Высокой моды ввёл новые правила, по которым закупщикам нужно было платить за право присутствия на демонстрации коллекций, что вынуждало их покупать как минимум одно платье из этой коллекции, чтобы вернуть деньги, — а если их бюджет ограничен, то, как писала Скьяп, они будут идти только в некоторые дома моды. Свои снимки с модных показов пресса отныне могла публиковать только через месяц, запрещались съёмки для кино и телевидения. Всё это, по её словам, «создавало возможность для любых финансовых комбинаций, которые пришли бы в голову бесчестным людям». «Когда я вижу, что все мои новые идеи, все мои намерения подхвачены не только привычными копировщиками, но и теми, кто сам делает коллекции, известные и успешные, чувствую себя в прекрасной форме. Конечно, эти люди зарабатывают гораздо больше, чем я, но разве это важно! Короче, я убеждена, что запреты, начавшиеся в 1947 году, угрожают истинной французской элегантности».

А затем началось царствование нового стиля, «нью лук», очень далёкого от того, что знала, умела и любила сама Скьяп. Она ещё «держалась на плаву, как корка в бурю», но постепенно стало ясно, что время её ушло. В 1954 году она закрыла свой дом моды, оставив только выпуск духов и женских аксессуаров в США, и полностью отдала себя семье — дочери и двум внучкам.

В это время в Париж вернулась Коко Шанель, которая, наоборот, собиралась вновь заняться Высокой модой. Очень часто пишут о соперничестве этих двух женщин, сравнивают их, смакуют едкие фразы, которые они отпускали по адресу друг друга, анализируют причины, по которым после Второй мировой дом Шанель обрёл былой успех и существует до сих пор, а дом Скьяпарелли закрыл свои двери навсегда, и теперь о нём помнят только те, кто серьёзно интересуется историей моды… Но разве нельзя обойтись без сравнения? Они шли в моде совершенно разными путями, и на тех, кто сменил их на модном олимпе, повлияли тоже по-разному. И, быть может, влияние, оказанное Шанель, чьё имя до сих пор у всех на слуху, даже меньше, чем влияние Скьяп… Однажды Жан Кокто сказал о ней: «Эльза умеет заходить слишком далеко». И она действительно забежала в моде очень далеко, дальше, чем многие другие модельеры её поколения.

В 1973 году Эльза Скьяпарелли тихо скончалась в Париже, и, согласно её просьбе, знаменитого некогда кутюрье похоронили в пижаме её любимого цвета, «шокирующего розового». Этот цвет был энергичным, ярким, эксцентричным, экспериментаторским, смелым, подчиняющим себе… Словом, это был цвет Скьяп. Он был Скьяп.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.