СПИДОМОГИЛЬНИК

СПИДОМОГИЛЬНИК

Если бы еще два года назад она могла предугадать, что от нее отречется мама, а мужчины станут в ужасе шарахаться, что ее запрут в сырую клетку и во всем мире пожалеют лишь два гомосексуалиста, таких же, как она, отверженных, Вера бы просто расслабилась и тихо умерла в тот вечер, когда жизнь горячей струйкой крови покидала ее организм. Но (идиотка, спортсменка, красавица!) она боролась со смертью с мужеством заправской фронтовички. Ползала, кричала, царапалась в чью-то дверь, даже в «скорой» шутила. Потеряла сознание лишь тогда, когда, въехав на каталке в операционную, поняла, что теперь спасена. Вот уж ирония судьбы: не пьяные подростки, с их самодельной финкой, а люди в белых халатах оказались се могильщиками.

Жуткую эту новость Вера узнала не сразу. Вначале все шло хорошо: и привезли не в худшую из киевских больниц, и заштопали прилично, и кровь ее группы нашлась, и заживало, как на собаке.

— Вот что значит — ни капельки жира! — игриво нахваливал врач, не без удовольствия пальпируя живот.

Хлопотала без устали мама, приходили брат и сестра. А он присылал ей цветы. И представлялся медсестрам мужем. И щекотно шептал на ухо: «Все хорошо, малыш!» Не знал, что на юридическом языке зовется не любимым, а сожителем. И не обручальные кольца, о которых она нет-нет и заводила осторожно речь, а каменный мешок тюрьмы окольцует вскоре каждого по отдельности.

Шли дни. Веру выписали из горбольницы, и она опять обшивала клиенток, и целилась в бегающие мишени, готовясь к соревнованиям по стендовой стрельбе. Шов на животе уже не беспокоил, когда ее срочно вызвали к врачу. Утром в ателье она иронично обронила девчонкам: «Во сервис, как на Западе. Так пекутся о моем здоровье! Целый консилиум собрался, и кровь сдать заставили». Посмеялись. А неделю спустя ее снова вызвали в поликлинику. И без лишних церемоний сообщили новость:

— Вы ВИЧ-инфицированы. Пройдете курс лечения в республиканском Центре по СПИДу.

Это надо было пережить. Верин дом погрузился в траур. Сестра гоняла племяшку — не трогай кружку тети Веры! Мама, виновато пряча глаза, подсунула отдельный тазик. Отец вообще не вылезал из спальни и там же прятал свою тарелку.

Только в Центре Вера узнала правду — тогда, на операции, ее «зарядили» отравленной кровью. Пострадала она не одна. В число девяти несчастных попала студентка Таня, смешливая, веселая девчонка, с глазами медового цвета. В больнице она героически справилась с перитонитом, а здесь, в Центре, бродила, как бледная тень, и жалобно скулила в подушку: «Я даже с мужчиной не была. Все берегла себя единственному». Лежала в их палате официантка Люся. Та часами смолила сигареты и хрипло твердила, как заклинание: «Ну, б… всех перезаражу!» Перед выпиской с них взяли расписку — «предупреждена об уголовной ответственности…»

А болезнь, затаившись в крови, себя ничем не проявляла. Вера цвела, как дикая лилия, и черная скорбь прорывалась в глазах роковой и влекущей тайной. К ней неистово клеились мужики (по закону мотыльков, летящих на огонь). И будь она стервой, как Люся, не один десяток ловеласов могла бы прихватить с собой в могилу. Но Вера взяла на душу единственный грех: не смогла отказаться от Ивана…

Этот разговор она прокручивала мысленно десятки раз. Большой и сильный, он посадит ее на колени, коснется губами виска: «Ну, что за проблемы, малыш?» — «Я труп, Иван. Меня заразили СПИДом». — «Но я же с тобой, малыш. Мы просто будем осторожней».

А если случится не так?! И он стряхнет ее с колен, как лишайную кошку? И, хлопнув дверью, уйдет навсегда? И будет ласкать других, и, может быть, скажет, смеясь и поеживаясь: «Фу-у, ты знаешь, я ведь чуть было не влип…»

«Мы просто будем осторожней», — решила она про себя. И ничего не сказала Ивану.

Он тоже имел свои тайны, куда ее ножкам 33-го размера не позволено было ступать. Исчезал на неделю, на две, а возвращался с большими деньгами, и тогда шампанское лилось рекой, а Вера забывала о реальности. Однажды он приехал за ней с друзьями: «Собирайся, едем на пикник». Веселились всю ночь, до утра, на даче каких-то знакомых. Под утро девчата устроились спать, а парни куда-то исчезли. Вернулись они через час, груженые фирменными коробками.

— Грабанули дачу одного товароведа, — сообщил, посмеиваясь, Иван.

Он был возбужден, даже взвинчен. Врубил магнитофон и под божественный голос Фредди Меркыори потащил ее танцевать.

— А если бы я заболел СПИДом, ты бы меня бросила? — шепнул он вкрадчиво на ушко.

— Ни за что! — клятвенно отозвалась Вера. И робко подняла глаза:

— А ты?

— Я бы с тебя не слезал, — серьезно ответил Иван.

— И ты бы умерла от любви, а не от этого СПИДа…

Три месяца спустя в компании тех же друзей, но под аккомпанемент не бессмертного Фредди, а бесстрастного народного суда Иван собственноручно столкнул Веру в пропасть, поставив ее вне закона. Друзей судили за воровство, Веру — за недонесение и по статье 108 (заведомое поставление другого лица в опасность заражения вирусом иммунодефицита человека). Не заражение (уж она-то Ивана берегла!), а его теоретическую возможность!

Ее арестовали дома, когда облетали листья, а Вера и думать забыла про тот дурацкий дачный эпизод. В тесной каморке следователя она рассказала что знала: да, видела какие-то коробки, да, слышала, что грабанули ворюгу-товароведа.

— Вот этот товаровед и оборвет теперь вам бошки! — добродушно посмеялся следователь. Но домой не отпустил. — Посиди, — говорит, — пока в СИЗО вместе со своими друзьями, уж больно много подвигов числится за тем дачным кооперативом.

— Мне нельзя! — закричала она испуганно. — Я не имею к этому никакого отношения!

— Разберемся, — хладнокровно ответил следователь.

— Я смертельно больной человек! У меня ВИЧ-инфекция! — взмолилась женщина.

— Значит, бери с собой презервативы, — сострил мужчина.

В столичном СИЗО Вера опять поспешила раскрыть свою страшную тайну. Наивная, она рассчитывала на сочувствие! Но в ответ услыхала циничное: «Нас твой сифилис не волнует». Впрочем, жизнь показала обратное: волнует, и даже очень. Убедившись, что Вера не врет, двое дюжих охранников волокли ее в одиночку, облачившись в сапоги, перчатки и… противогазы.

— Так ты еще и заразная! — укорил ее на утро посуровевший следователь. — Ну, матушка, это меняет дело. Таких, как ты, надо на остров и за колючую проволоку!

Теперь враждебность била электрическим током от всех, кто с ней контактировал. Даже адвокат, и та не смогла удержаться:

— Кому ты нужна, заразная? Сожитель тебя бросил, мать отреклась.

На следующий день, в суде, Вера отказалась от защиты. Свой приговор — 4 года лишения свободы в ИТК общего режима — она встретила в полном одиночестве. В зале не было ни родителей, ни брата, ни сестры.

У Анатолия Васильевича Кузнецова роль по жизни — не соскучишься. И уж тем более — не позавидуешь. Начальник тюремной больницы (а если точнее — межобластной больницы управления по исполнению наказаний), он живет между молотом и наковальней. То, что диктует гуманность врача, запрещает кодекс офицера, и наоборот. Может, поэтому на усталом лице — несмываемая печать озабоченности? Еще когда зловещая аббревиатура СПИД вызывала не столько страх, сколько любопытство, Кузнецов предостерег коллег на одном из больших столичных совещаний, что им, тюремным медикам, необходимо всерьез и заранее готовиться к неизбежной встрече с такими больными. А Министерству внутренних дел надо срочно думать о создании специальной колонии для ВИЧ-инфицированных осужденных.

Донецкому врачу поаплодировали, а кое-кто из чиновников пожал даже руку за умение мыслить по-государственному.

С тех пор прошло несколько лет. Специализированной колонии в республике так и не появилось. Зато число больных среди осужденных неуклонно росло. И тогда в верхах вспомнили про деловитого донецкого врача. Так инициатива Кузнецова бумерангом ударила по нему, по больнице и по Донецку в целом. Из столицы пришел приказ о том, что межобластная больница УИНа назначена республиканским Центром для обследования и лечения больных СПИДом. Другими словами, все зеки Украины, инфицированные ВИЧ, отныне будут стекаться в славный шахтерский город. «Спидомогильник», — с профессиональным цинизмом не сказал, а припечатал один из медиков. И был недалек от истины.

Вначале Вера обрадовалась. После суда ей сообщили, что повезут не в колонию, а в больницу. Значит, есть гуманность на свете, кто-то пожалел ее, позаботился. Но больница оказалась все той же тюрьмой, и Вера впала в прострацию. Она ничего не хотела, ни на что не надеялась, ничего не ждала и в позе побитой собаки, часами не шевелясь, сидела на нарах. Однажды к ней постучали. И, как оказалось, не из жалости. Не по долгу. Не из любопытства. Постучали друзья по несчастью. Равные ей. Молодые парни Андрей и Олег. Здесь, в тюрьме, люди — дважды второго сорта. Потому что «спидоносцы». И потому, что бисексуалы. Так начались их долгие беседы через стенку.

От соседей Вера узнала, что мимо ее окошечка «в клетку» тянется целое сплетение дорог. И по ним шагают слова, убористо завернутые в клочки бумаги. Ее молодая светло-русая персона не оставила равнодушными зеков. Но, жадно прильнув к этому источнику, Вера чуть не закричала от боли, как будто хватанула кислоты. В записках были маты и проклятия. Впрочем, человек привыкает ко всему. Осатанев от одиночества, без газет, без радио, без книг, Вера снова взяла записки и теперь приятно удивилась — среди них встречались хорошие. Какой-то Виктор писал: «Я видел тебя на прогулке. Хорошенькая. Крошка, держись. Болезнь — не твоя вина». А в подарок приклеил сигарету… Но по-настоящему согревали соседи. Ладно, там морковку передадут или яблоко. Ладно — книги, газеты. Но и в самые черные минуты они приходили на помощь.

Однажды ночью у Веры разболелись зубы. Адская боль, казалось, разрывала череп. Вера с воем забилась в двери. Но дремотный голос дежурного раздраженно рявкнул: «По голове себе постучи!» Она и впрямь готова была биться головой о стену. И тогда они, ее братья по участи, ее бескорыстные рыцари, Андрей и Олег, передали целую упаковку анальгина. Плача, она втирала размоченные таблетки в обнаженные нервы десен, иболь уходила, таяла, как снежная глыба на солнце. Пока не превратилась в маленькую-маленькую льдинку и не поплыла по багряной реке, а река была Вериной кровью. На льдинке стоял Фредди Меркьюри и, сияя, пел про любовь. Она поняла, что спит, и впервые за десять месяцев почувствовала себя счастливой.

Полгода в одиночке обострили зрение и слух. Как глубоко ни погружается Вера в себя, но бесшумное движение дверного глазка ощущает сразу и безошибочно. Наверное, шестым чувством кролика, за которым следит удав. Ее рассматривают, как инфузорию под микроскопом, как бактериологическую палочку, которую удалось обезопасить, — зеки, больничная обслуга, младший медперсонал. Она старается не реагировать, но иногда истерика волной поднимается к горлу. И, чтобы не дать ей пролиться, она опрокидывает себя, как сосуд, и по часу стоит на голове. Ее маленькое ловкое тело еще в школе освоило головокружительные пируэты акробатики. И поначалу, узнав о СПИДе, она буквально истязала себя физически, пытаясь победить невидимого врага — голодала, занималась йогой, медитировала, пила колдовские отвары.

Скрежет металла о металл — это значит, будут кормить. Тюремная кормежка — изощренный акт унижения. Грубая ладонь раздатчика держит осклизлый кусочек мяса и квадратик маргарина в бумажке. Мясо вызывает тошноту, а маргарин Вера берет. Сделает торт пo-тюремному, спасибо — ребята научили. Берется кружка, в нее кладется маргарин и взбивается с сахарным песком. Потом немножко кипятка, и, пока не остыл, срочно съедается с хлебом…

Тюремный день — это шаг к свободе. День на спид-блоке — это шаг к концу. Если бы мысли могли материализоваться, атмосферу в Вериной камере пришлось бы резать ножом. Каких только тяжких дум она ни передумала! И даже петлю мастерила. Но в стену стучали ребята и возвращали к жизни. Однажды они передали ей иголку с нитками, чтоб сшила шторы с оборкой из клетчатой простыни. Потом — картинки из журналов — глазу нужна эстетика. Просвещали и в плане культурном.

— Але, Веруня! Московская знаменитость Виктюк (слышала про такого режиссера?) поставил спектакль о любви голубых. Билеты стоят 100 долларов!

Молодой контролер откровенничал с другом: «И кто на нее позарится? Серая мышь, и только». И вот она сидит в кабинете врача, два часа откровенной беседы, и ни одной улыбки. Большие удлиненные глаза, прозрачная кожа, маленький бледный рот. Таких рисовал Модильяни. Пушистые волосы (моет стиральным порошком) разбросаны по плечам. Несмотря на болезнь, она женщина. Несмотря на унижения — человек. Весной ей стукнет 28.

— У тебя бывают минуты, когда хочется мстить всему миру?

— Нет. Я не пожелаю своей доли и врагу.

— А твои друзья из мужской камеры врачам угрожали…

— Это не всерьез, от отчаяния.

За что их так ненавидят? Почему боятся, как прокаженных? Ведь вирус их опасен лишь при интимной близости. А наше спасенье не в том, чтоб скорей затоптать упавших. У судьбы и у Бога такая активность не в чести. И никто не даст нам гарантии, что горькая эта чаша минует родных и близких.

Есть старая забытая мудрость: относись к другому так, как хотел бы, чтоб относились к тебе. Вспомним ее, пока не поздно. Вспомним, чтобы больше не забывать.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.