Час второй. «Писатель за десять часов»
Час второй. «Писатель за десять часов»
Итак, писатель за 10 часов. Это что — реальная возможность или рекламный фокус? Вопрос не пустой: на факультете журналистики учат пять лет, в Литературном институте тоже пять. Сколько же это часов получится? Уж во всяком случае, не десять. Даже если забыть об общеобразовательных предметах, на одну лишь профессию уходит четыреста часов. Четыреста! А тут — десять.
Об общей культуре говорить не будем — она необходима любому. Где и как вы ее приобретете, в университетской аудитории, в домашней библиотеке или где еще — дело ваше. Мы сосредоточимся лишь на профессии. Это она — только она! — отнимет у вас десять часов.
Авантюра?
Начнем с того, что десять часов не так уж мало. Иногда хватает и двух. У меня был такой случай — с него, собственно, все началось.
Это было довольно давно, лет двадцать тому, а то и больше. Меня позвали в технический ВУЗ, где существовал известный в ту пору студенческий дискуссионный клуб. Встреча с ребятами получилась наредкость интересной. Но сейчас речь не о ней. Когда доспорили, помирились и распрощались, одна девочка пошла меня проводить.
Сперва до раздевалки, затем до метро… Потом решили, что лучше вообще пешком, и не к дому, а куда тропка приведет. Машин тогда было не как нынче, мягкая московская зима позволяла не только свободно дышать, но и ловить кайф от заснеженности малолюдных ночных переулков. Оказалось, девочка пишет стихи. Я, естественно, попросил почитать вслух. Стихи, к сожалению, были тяжеловесные, косноязычные, примитивно описательные — практически, никакие. Так, упражнения на тему. Это было обидно и даже странно, потому что сама девочка поражала с первого взгляда на нее: узкое лицо, волосы черным ежиком, почти под ноль — и черные глазищи, такие мрачные, что в пору, как на столб высоковольтки, вешать табличку « Не подходи — убьет!». И одета была по тем скованным временам почти уникально: мужская ушанка с полу–оторванным ухом, грубые мужские ботинки, из драного пальто лезет вата… О нищете, однако, мысль не возникала, нищету прячут, да и ухо у шапки могла бы пришить. Угрюмая студентка явно жила, как хотела, а не как позволял карман. Не часто встречал я столь ярко заявленную личность. К стихам же, увы, это не относилось никак.
Обо всем этом я ей тогда и сказал. И постарался в меру собственного разумения объяснить, что отличает поэзию от упражнений в рифму. Часов мы не наблюдали, но поскольку на метро все же успели, думаю, что наша беседа как раз и уложилась в два часа.
Недели через полторы девочка пришла ко мне со стопкой новых стихов — очень своеобразных, очень личных, очень талантливых. Некоторые запомнились сразу, с первого прочтения. А угрюмая девочка и до сих пор пишет талантливо — вот уже двадцать лет. Так что если здорово повезет, и все сойдется, и звезды встанут как надо, на литературную учебу вполне может хватить и двух часов…
Пример, надо сказать, вовсе не уникальный.
В свое время я окончил Литературный институт. И в дальнейшем не раз изумлялся, когда однозначно серый студентик, с грехом пополам осиливший диплом, через пять или десять лет вдруг рывком входил в большую литературу. Значит, была одаренность, и не малая! Почему же с таким опозданием проявилась? Не тому учили? Не так учился?
Среди книг о минувшей войне одну из самых знаменитых написала девочка школьного возраста — пятнадцатилетняя голландка Анна Франк. День за днем она описывала жизнь двух еврейских семей, которых во время оккупации прятали на чердаке друзья–голландцы. Кто–то донес, гестаповцы ворвались в убежище, записи оборвались, девочка погибла в концлагере. А дневник уцелел, был издан и обошел едва ли не весь мир.
Меня «Дневник Анны Франк» поразил не ужасами войны — и не такое описано! — а удивительной талантливостью, особенно в рассказе Анны о ее любви к мальчику, единственному ровеснику, оказавшемуся на том же чердаке. Наверное, грешно так говорить, но после уникальных по искренности и силе строк пятнадцатилетней девочки даже монологи шекспировской Джульетты показались мне чересчур логичными и даже пресными.
Значит, в концлагере погиб гениальный писатель?
А этого утверждать не стану. Дело в том, что Анна как раз и мечтала стать писательницей, и свой дневник считала материалом к будущему роману, то есть не литературой, а всего лишь заготовкой к ней, заметками для памяти. Впрочем, в литературе Анна себя тоже пробовала: в дневнике приведены три ее рассказа. Вот к ним девочка отнеслась серьезно, как к настоящему творчеству. Ну и что вышло? Ни проблеска! Любой профессионал, прочитав эти пробы юного пера, скорей всего сказал бы, что старательной школьнице лучше заняться чем–нибудь иным. Вот ведь парадокс! Когда Анна трудолюбиво сочиняла « литературу», она была почти безнадежна — а рядом, за невидимой стенкой, свободно и радостно проявлял себя огромный талант. Какая удача, что девочка вела дневник!
Оптимисты уверяют, что в каждом человеке живет Моцарт. Я бы выразился осторожней: в каждом человеке живет свой Моцарт. Надо помочь ему раскрыться, а уж дальше он сам наберет высоту — свою высоту. Много времени на это обычно не требуется: чтобы яйцо стало живым цыпленком, порой достаточно хорошего удара клювом в скорлупу…