Таутон

Таутон

Если ехать по шоссе B1217 — дороге Феррибридж — Тадкастер, то сразу за слиянием М1 и A1M можно обнаружить, у что вы пересекли невидимую границу, за которой север перестает быть зловещим, а воздух бодрит. Едем через Сакстон, мимо паба «Кривое полено», и по левой стороне начинаются поля с кукурузой и небольшие рощицы. Этот древний пейзаж не беспокоят поэты, художники и гиперболизированные туристические афиши, здесь царят тишина и покой. Дорогая прямая — она знает, куда ведет, куда спешит и стремится. За выстриженным кустом вы можете заметить огромный древний падуб, растущий на обочине. Кажется, будто ему здесь не место.

Остановитесь и выйдите из машины. Прислушайтесь к звенящей тишине, а затем обойдите дерево. За ним, невидимый с дороги, стоит древний готический крест. Никто не знает, откуда он и кто его поставил. Веками он лежал в канаве. Кто-то недавно нацарапал на нем неправильную дату — 28 марта 1462. Событие случилось на следующий день — в Пальмовое воскресенье 29 марта.

Этот затаившийся крест — единственный памятник самой большой, длинной и кровавой битве, когда-либо случавшейся в Британии — битве при Таутоне. Жертвы побоища исчисляются даже не сотнями, а тысячами. Второе по числу жертв сражение произошло 200 лет спустя при Марстон-Муре, и погибших было в четыре раза меньше.

Согласно современным подсчетам, учитывающим средневековые преувеличения, в то воскресенье погибло от 20 до 30 тысяч людей. Чтобы вы осознали масштабы — это больше, чем в первый день битвы на Сомме[62], но без бомб и автоматов. Молодые парни рубились, лупили дубинами, топтали, душили и топили друг друга. В тот день погибла сотая часть всего населения Англии. Сегодня это было бы 600 тысяч.

Пройдитесь по кромке поля. Ветер колышет кукурузу, а сверху кружатся розовато-лиловые облака, похожие на синяки, и раскидывают по земле пятна солнечного света. Вдали стоит одинокое дерево с кроной, примятой южным ветром. Оно обозначает это мрачное элегическое место. Невозможно пройти, не почувствовав отзвука страшных событий. Невозможно печальный и выразительный пейзаж смерти.

Вернувшись на парковку «Кривого полена», вы заметите фургон, стоящий на кирпичах. Здесь находится штаб-квартира Таутонского сообщества. В пабе рады гостям, а муниципальный совет дал им временное разрешение. Большую часть выходных он работает как гостевой центр, если появляются желающие прийти и отпереть двери.

Меня встречает группа энтузиастов — историк-любитель, археолог, металлоискатель, менеджер супермаркета, инженер-химик, несколько учителей, типограф, мастер по ремонту компьютеров, мальчишка-школьник и его отец. Самое обычное сборище англичан — мужчины и женщины, что каждые выходные копаются в гаражах, коробках и багажниках машин. Они увлечены, но держат оборону, гордые и смущенные одновременно — они занимают чердак, отведенный зубоскалами для всех англичан, сверх меры увлеченных своими хобби. Их интерес граничит между досугом и одержимостью, и они привлекают внимание, как любые энтузиасты. Особенно энтузиасты английские — такие редкие и застенчивые. Они влезают в куртки и рейтузы из льна и вяленой шерсти, цепляют к поясам кошельки и кинжалы, натягивают тетиву на лук, наполняют колчаны стрелами, которые достают из багажников японских внедорожников. С извиняющейся улыбкой они отправляются в далекое прошлое. Мне вручают череп, издевательски ухмыляющийся, как и все черепа, забывшие агонию ранений — двуручный молот ударил по затылку, защищенному шлемом, так, что сделал в черепе вмятину и оторвал его от позвоночника.

Возможно, вы даже и не слышали о Таутоне. Худший день в английской военной истории был утерян, оставлен на растерзание посевам и жатве. Будто все сговорились о нем не упоминать. Осталось на удивление мало свидетельств современников, да и те, что есть, — скупы, несмотря на то что все сходятся во мнении, что битва была грандиозной и кровопролитной.

Возможно, история Таутона не дошла бы до нас, потому что случилась в разгар войны Роз — кровопролитной аристократической междоусобицы. Гневный припадок, пронесшийся по Англии на исходе Средних веков, затянувшаяся бандитская разборка. В войнах Алой и Белой розы не было героев, хороших парней или даже налета романтизма. Они столь же запутанны и сложны для восприятия, как русские романы и способы разведения голубей. Для начала у каждого из главных действующих лиц было по три имени — семьи, графства и исторического периода. Так же плохо обстояли дела с их женами и матерями. Почти всех героев в какой-то из моментов жизни зовут Эдвардами или Генрихами. Весь скандал разгорелся из-за фамильного древа и престолонаследия и не имел почти ничего общего с благосостоянием простых людей.

О войне Алой и Белой розы больше не рассказывают на уроках истории, о ней упоминают только на литературе, в шекспировских произведениях о цареубийствах и мести, нашей национальной Илиаде. Несмотря на то что Гарри Горячая Шпора, Уоррик — Создатель королей, Джон Гонт и Болингброк громогласно вещают со сцены, чертов Таунтон тих, как братская могила. Вкратце история захоронения Таутона такова: война Алой и Белой розы началась в 1455-м, хотя в то время так еще не называлась (название было придумано викторианцами). Начинается она с восьми сыновей Эдварда III, возможно, лучшего из наших королей. Одного из сыновей звали Лайонел — я вспомнил о нем, потому что думаю, что король по имени Лайонел — это прекрасно. Эдвард начал столетнюю войну, а его старшим сыном был Черный Принц.

С этого времени началась настоящая толчея в очереди за короной. Это борьба за власть между Плантагенетами (которые, кстати, так себя не называли). Они предпочитали считать себя членами Шатодёнского дома, потомками Жоффруа Анжуйского. Его цветком считался желтый дрок, латинское название которого — Planta genista — и дало нам Плантагенетов.

После небольшой перепалки, драки, каторги и готовности материка принять участие в веселье, мы получили Генриха V — нахального и везучего малого. Он победил в битве при Азенкуре, но потом ему не повезло — его убили, а сын его был еще мальчишкой.

Генрих VI был жалким подобием монарха. Даже по меркам вырождающегося средневекового двора ему не следовало бы приближаться к трону. Причисление к лику святых подошло бы ему куда больше. Он был одержим религией, и, вероятно, страдал от кататонической шизофрении, доставшейся в наследство от дедушки, французского короля. Он не был в состоянии руководить озлобленной и ожесточенной нацией. К тому же его настигло еще одно вечное проклятье средневековых монархов — коварная, беспощадная и мстительная жена, которая произвела на свет весьма подозрительного наследника, учитывая, что Генрих никогда не выказывал интереса к использованию своего розового скипетра. Часто он впадал в прострацию, и Англией правил своего рода овощ. Такими были Ланкастеры.

На стороне Йорков мы имеем Эдварда, графа Марч — прекрасного принца из сказки: шесть футов росту, статный, умный, чувственный и брутальный. После того как его отца казнили, а голову с издевательской бумажной короной вывесили на Микльгейтских воротах, Эдвард провозгласил себя Эдвардом IV, и болезному Генриху Плантагенету пришлось собирать армию и двигаться на север.

Война Йорков и Ланкастеров не имела географических особенностей, хотя, грубо говоря, это была война севера с югом. Эдвард и его сторонники двигались на север. Причина, по которой битва у Таутона была столь кровавой и унесла тысячи жизней, была в том, что это была одна из немногих битв, где два законных британских короля боролись друг с другом. И Эдвард, и Генри пользовались разлагающейся системой иерархий, чтобы пополнять свои войска.

К тому времени, как Эдвард добрался до Понтефракта, Генрих и Ланкастеры ушли из Йорка в поля.

На рассвете Пальмового воскресенья[63], дня Входа Господня в Иерусалим, армия Эдварда добралась до поля за Таутоном и обнаружила, что Ланкастеры уже заждались. Их фланги были защищены речкой Кок и лесами, а Йорки были в не самом выгодном положении. Если бы кто-то делал ставки, то поставил бы все на Генри и его отдохнувшую армию, превосходящую по численности Йорков. Половина войск последних во главе с герцогом Норфолкским еще пробиралась с юга по полным грязи дорогам Англии. К тому же шел снег, точнее началась снежная буря.

Как и оды, посвященные им, средневековые битвы обычно шли по одному распорядку. Аристократы спешивались. Вдоль задних флангов верхом проезжали солдаты, вооруженные шипами, — они следили за дезертирами. Это так по-английски — демонстрировать железную верность и бросаться на амбразуры. Правители воюют вместе с народом. Все, кроме хилого Генриха. Его оставили в Йорке читать молитвы, грызть ногти и препираться с женой.

Армии выстроились друг напротив друга — каких-то 300 ярдов, дальность полета стрелы. Лучники выходят вперед, к их нёбу прилипли облатки после причастия. Они молятся святому Себастьяну, покровителю лучников. «Вытряхнуть стрелу, натянуть, отпустить» — и в воздух взлетает туча щепок с железными наконечниками.

Английские лучники заработали мистическую репутацию из-за побед явных аутсайдеров в битвах при Азенкуре или Креси. Это национальная особенность — только англичане и валлийцы способны перенять дисциплину, плебейскую ненависть и изощренную ругань, необходимые для стрельбы. Армии других стран не желали принимать в этом участия и предпочитали превращаться в ежиков. Они полагались на генуэзских лучников — своеобразных польских сантехников Средневековья[64]. Даже воинственные шотландцы и ирландцы не хлопотали с луками, несмотря на то что достаточное количество тренированных лучников в течение трехсот лет решало исход битвы.

Медленно, но верно луки заменили порохом. Любой испуганный пастушок мог прицелиться и нажать на курок, но, чтобы правильно натянуть тетиву тисового лука и попасть стрелой с острым наконечником через 200 ярдов, броню и кожу в чью-то глотку, требовались годы тренировок. Большой лук был самым эффективным оружием на полях битв Европы до изобретения пулемета Гатлинга.

Лучники вышли вперед и выпустили так называемую «бурю стрел». Английский лучник мог выстреливать от пятнадцати до двадцати стрел в минуту, и именно поэтому первые минуты битв были столь ужасны. Туча стрел взвилась в морозный воздух, но именно в этом Эдварду и всему дому Йорков несказанно повезло. Снег летел в лицо Ланкастерам, не позволяя им целиться и оценивать дистанцию. Ветер мешал их стрелам, но проносил стрелы Йорков дальше вглубь ланкастерского войска. Господь тем утром кричал и выл в поддержку Эдварда, обмораживая глаза и щеки Ланкастеров.

Металлоискатели обнаружили целую траншею, полную наконечников стрел, показывающую, где началась стрельба. Опустошив свои колчаны, лучники принялись использовать стрелы противника. Вполне возможно, что за 10 минут было запущено около полумиллиона стрел — крупнейшая перестрелка из луков в истории.

Под дождем стрел у солдат есть три варианта: принять надвигающуюся истерию, ужас, свист гусиных перьев, звуки ударов, крики, мольбы, запах дерьма, рвоты и разорванных кишок и стоять в ожидании конца. Они могут отступить и сбежать — разрушить строй, забыть о своей цели и удрать куда подальше. Или могут атаковать — пойти вперед и вырезать беззащитных крестьян-лучников, на которых и доспехов-то нет. Ланкастеры выбрали последнее.

Склонив головы, они заскользили по замерзшей грязи, пересекли узкую долину и перебрались на другую сторону. Все это время поток стрел не иссякал. Мрачная средневековая статистика заключается в том, что армия, двинувшаяся с места первой, обычно проигрывает. А Ланкастеры по численности превосходили противника и к тому же были на своей земле.

Они приближались, и Эдвард крикнул, стараясь заглушить ветер, что не будет пощады и плена для толстых графов и меркантильных рыцарей. Этой битвы ждали долго — ей предшествовали оскорбления и унижения, предательства, казни и убийства, долги, которые можно было смыть лишь кровью и слезами. Пока войско пересекало долину, слышались залпы первых огнестрельных орудий. Бургундские наемники Йорков взрывали свои изобретения. Первую пулю, выпущенную в истории человечества, нашли именно в этой долине.

Обе армии, выкрикивая оскорбления или просто завывая, как бешеные собаки, слились в одну, и началось одно из самых ужасающих действ в истории человечества — средневековая бойня в снегу.

На передовой нет места для хулиганских выходок или изящного маневрирования. Здесь бьют и колют. Солдаты выбирают кинжалы и булавы, пристегивают шлемы-салады к шее сзади, чтобы противник не мог ударить в спину. Сквозь прорези для глаз они смотрят на противников, от которых их отделяет лишь несколько дюймов, и бьются со всей силой.

В 1461 году доспехи пользовались популярностью. У большинства мужчин была какая-нибудь защита для головы и кусочки брони, но самой распространенной защитой была рубаха, сшитая из нескольких слоев льна, смягчающая удары и защищающая от удара кинжалом и летящих осколков. Но главным было не убить, а уронить оппонента. Его затоптали бы в считаные секунды.

Самые распространенные ранения были в области головы и шеи. Умирали, скорее всего, от удушья — те, кто напирал сзади, давили впереди идущих. Толчки и давление доставались от армии, что даже не начала еще биться и толкать.

Перевес оказался на стороне Ланкастеров, и линия фронта сместилась в долину, которая сейчас носит название Кровавые луга. Большинство средневековых битв длились не так уж долго. Возможно, потому, что армии были огромны, или потому, что солдаты сражались не впервые, сражение в Таутоне длилось дольше, чем обычно. Бойцы, невзирая на усталость и раны, продолжали биться. После полудня Эдвард с отчаяньем наблюдал за тем, как его армия отступает шаг за шагом. Но тут на холме B1217 взвился стяг Норфолка — белый кабан: это подошла остававшаяся армия Йорков. Сложно представить, какое облегчение испытал Эдвард. Войска с ходу ударили во фланг ланкастерской армии. Это был переломный момент — линия наступавших поколебалась и остановилась. А затем Ланкастеры начали отступать, спотыкаясь о трупы своих же соратников. И вот уже нет никакой линии — просто разбегающаяся толпа. Порой армия способна моментально превратиться в кучу суетящихся кроликов, и кролики бросились восвояси.

Однако пришло время обеда.

Мы сидим в маленькой комнатке в «Кривом полене», скрытые от посторонних глаз. Некоторые члены Таутонского сообщества одеты в бордовое и голубое — цвета Йорков, но с эмблемой не в виде розы, а в виде солнца в зените. Остальные одеты в не менее смешную спортивную одежду марки Argos. На обед у нас ростбиф, жесткий и безвкусный, как перчатки лучника, и йоркширский пудинг размером с нагрудник. Как ни странно, остальные посетители паба нас почти не замечают. Мне рассказывают об этих местах, о битве и запутанной политике эпохи войны Алой и Белой розы. Над реконструкторами так просто смеяться — они наряжаются и ведут себя как провидцы. Нас учили, что история хранится в книгах, не в полях, а исторический анализ напоминает судебное разбирательство с фактами, датами и свидетельствами очевидцев. В истории нет места эмоциям, все должно быть рационально и разумно. Но сегодня все не так.

Здесь совсем другая история. История передается из поколения в поколение до тех пор, пока она не станет гладкой и художественной. Это история принадлежности, связывающая нас с ландшафтом и в свою очередь связывающая ландшафт со страной. Это гобелен нашей истории, а эти люди — те, кто болезненно реагирует на искаженные представления о Ричарде III. Возможно, они слегка не в своем уме, но то, что они делают, столь же важно и правомерно, как работа университетской библиотеки.

После обеда мы отправляемся по маршруту стремительного Таунтонского отступления. Начинается сильный ветер. За нами Феррибридж и электростанция Дракс. Впереди — Йоркский собор, который во время битвы при Таутоне еще не был достроен. Мы пробираемся сквозь кукурузу, шелестящую и цепляющуюся за ноги. Настоящая бойня началась в момент отступления. Именно тогда число жертв Таутона превысило количество убитых при Сомме.

Ланкастеры бежали. Армия Йорков, свежее пополнение Норфолка и вооруженные всадники гнали их с той яростью и облегчением, что приходят за страхом. Именно тогда они захватили свою добычу — монеты, кольца и чётки, медальоны и спрятанные кошельки, которыми позже платили за ферму, корову и жену. Они спустились к реке Кок, где тысячи утонули: льняные куртки впитали в себя ледяную воду и утянули хозяев вниз.

Мы идем по старой лондонской дороге. До появления А1 эта изрезанная колеями, заросшая дорога была основной транспортной артерией страны. Обходя камни и бревна, мы спускаемся к реке, которая теперь превратилась в ручеек. Неподалеку находился Трупный мост — плотина, построенная из тел Ланкастеров. Пенящаяся вода была алой от крови, и это был последний кошмар Таутонской битвы. Мы молча и внимательно смотрим в темные воды.

«Знаете, я не могу представить этот момент, — говорит типограф. — Как чувствовали себя те, кого гнали, как зверей, за сотни миль от дома. Каково было им пережить этот день, раненым, отчаявшимся?» И мы вновь замолкаем.

Чуть позже он говорит, что его сын собирается в армию и натаскан на службу, как легавая. Стоя посреди этого огромного тайного морга, он говорит, что гордится сыном, но ужасно беспокоится. Его пугает сама мысль о том, что его мальчик станет солдатом. В этих словах и этой тишине мы чувствуем легкое дыхание истории. Момент, когда прошлое сталкивается с настоящим. Время сворачивается и складывается. История прошлого перестает быть холодной и застывшей — ты воспринимаешь ее, как теплое дыхание секундной давности.

В то Пальмовое воскресенье шел снег. Снег заглушал предсмертные всхлипы и карканье воронья. Шокированные обессиленные солдаты, оцепеневшие и полные отвращения, отказывались преследовать отступающих. Извозчики и слуги, проститутки и крестьяне спустились в долину, чтобы похоронить павших, развели костры, чтобы подогреть вино и сварить кашу. Дыхание победителей в морозном воздухе звучало тихими благодарными молитвами.

Таутон подарил Эдварду престол, но совсем ненадолго. Генри сбежал в Шотландию, его жена — во Францию, а спустя десять лет его заточили в Тауэр и сгубили (возможно, уморив голодом — таким хитроумным способом удавалось избежать греха цареубийства). Род Ланкастеров умер вместе с ним. Эдвард отбросил коньки в 1483-м — от чрезмерного потакания своим слабостям, ожирения и насморка. Маленького сына он оставил под присмотром своего брата Ричарда. Ужасная ошибка. Род Йорков сгинул при Босворте, освобождая путь династии Тюдоров и Новому времени.

Таутон стал последним отблеском мрачного и жестокого Средневековья. Темные века подошли к концу в то гнетущее столетие. Война с Францией, гражданская война, черная смерть. Саксонско-норманская система обязательств использовалась с такими катастрофическими последствиями в последний раз.

Таутонские мертвецы здесь везде — в канавах и насыпях, в ямах, на саксонских погостах и в заброшенной деревушке Лид. Они стали частью ландшафта и частью истории. И оставили после себя прекрасно сохранившееся поле битвы. Если бы Таутон был королевским особняком, за ним бы следила целая куча организаций и благотворительных фондов, дизайнеров интерьеров, чудаков-историков, титулованных дам, американцев-англофилов, да и сам принц Уэльский. Но не про Таутон. За ним ухаживает тихое аккуратное сообщество эксцентричных энтузиастов. Мы бредем сквозь кукурузу, и я понимаю, что они — истинные служители Англии. Они пробираются сквозь историю, сквозь Коббета и Диккенса, Шекспира и Чосера назад, к Судному дню. Они чтят эту благословенную землю, эти великие места, ставшие троном Марса.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.