Вольфганг Акунов Рыцари Дикого поля
Вольфганг Акунов
Рыцари Дикого поля
Обычно в сознании православного (да и не только православного) человека феномен военно-монашеских или, как их еще называют, духовно-рыцарских, Орденов{1} связывается с римско-католической верой или, во всяком случае, с западноевропейской культурно-исторической традицией. У всех обычно «на слуху» возникшие в эпоху Крестовых походов Ордены странноприимцев-иоаннитов, храмовников-тамплиеров, кавалеров Святого Лазаря, рыцарей Святого Гроба Господня, немецких (тевтонских) рыцарей и меченосцев. Несколько меньшей известностью пользуются аналогичные духовно-рыцарские братства Иберийского полуострова — Ордены Святого Иакова и меча (Сантьяго), Сальватьерры (Калатравы), Алькантары, Пресвятой Девы Монтезской, португальские Ордены Эворы (Святого Бенедикта Авизского), рыцарей Христа и т. п. Совсем мало, но все же известны созданные после I крестового похода в Палестине и прекратившие свое существование после утраты крестоносцами Святой земли военно-монашеские Ордены рыцарей Благой Смерти, Крыла Святого Архангела Михаила или Богородицы Монжуа. Между тем, остается как будто совершенно не замеченным тот несомненный факт, что столь широко известный феномен православного мира (хотя, как следует указать справедливости ради, и возникший на его периферии — на территории средневековой Речи Посполитой — т. е. как бы на стыке западного христианского мира с восточным), как запорожское козачество {2}, как это ни может показаться парадоксальным на первый взгляд, совершенно однозначно подходит под определение духовно-рыцарского братства, или Ордена (кстати, в эпоху Средневековья граница между этими двумя понятиями была весьма зыбкой, и оба термина употреблялись зачастую как синонимы) {3}.
В самом деле — Запорожская Сечь{4} (или, как говорили сами козаки — Сичь), расположенная в классический период ее существования на днепровском острове Хортица, и, тем более, Запорожский Кош{5}, были ни чем иным, как огромным мужским монастырем, куда вход женщинам любого возраста был категорически запрещен {6} — точно так же, как мужскими монастырями, запретными для любых особ женского пола, являлись крепости военно-монашеских Орденов римско-католического мира — прецептории-«храмы» тамплиеров, странноприимницы-«госпитали» иоаннитов, комтурии (командории) Тевтонского (Немецкого) Ордена. Для сечевых козаков степь заменяла командорию, «радуты» {7} и «могилы» {8} — сторожевые замки, острова и днепровские лиманы — скиты и монастыри. Француз Пьер Шевалье сообщал в 1663 г.: «Чтобы кандидату быть признану за истинного козака, должно было переплыть Днепровские пороги и следственно побывать на Черном море, подобно тому, как Мальтийские кавалеры для достижения высшего звания в своем Ордене обязаны участвовать в их «караванах», т. е. сражаться на их галерах против неверных». {9} Западноевропейские рыцари, вступая в военно-монашеский Орден, принимали постриг, приносили обеты целомудрия, послушания и нестяжания, отказывались от своего имущества и родового герба и принимали монашеское имя, иными словами, «умирали для мира». Запорожские козаки, при вступлении в сечевое «товариство», также «умирали для мира»{10}, приобщались к рыцарскому братству, отказываясь от своего прежнего имени (принимая вместо него нарочито уничижительное прозвище — Бородавка, Вовк, Ворона, Гнида, Голота, Держихвист — Пистолем, Задерихвист, Кирдяга, Корж, Кривонос, Лысыця, Лупынос, Малюта, Махина, Не-Рыдай-Мене-Маты, Непийпиво, Неижмак, Пивторакожуха, Пидкова, Рогозяный — Дид, Свербыгуз, Святоша, Семи-Палка, Сиромаха, Шкода, Шмат, Часнык и проч{11}.), обязывались, как и подобает монахам, не иметь никакого имущества (все добытое в походах незамедлительно пропивалось), беспрекословно слушались своих «отаманов {12}», которые избирались из членов братства, подобно тому, как избирались «магистры» — главы духовно-монашеских Орденов католического Запада. В обоих случаях (в отличие о современных европейских монархий с передачей власти по наследству или, во всяком случае, по ближайшей родственной линии), передача власти как в военно-духовных Орденах Запада, так и в Запорожском Коше, зависела от авторитета кандидата на должность главы Братства, а подчинение ему — от признания. Выбор кошевого отамана определялся преимущественно его превосходством в воинских науках и авторитетом, но не давал ему, как и Магистру военно-монашеского Ордена, права распоряжаться судьбой братства-войска единолично. Во всех важнейших вопросах отаман и подчиненные непосредственно ему высшие должностные лица (старшина) обязаны были советоваться с «товариством {13}» (Войском). Решение принимало прежде всего Войско, и лишь затем — отаман и старшина, что явствует и из запорожских грамот. Таким образом, если для войска средневековой монархии авторитет венценосца — как помазанни ка Божия! — являлся объектом веры, то для запорожского войска, как и для всякого духовно-рыцарского Ордена, могущество выборного (а не помазанного Церковью на Царство!) отамана (магистра) — очевидной реальностью, не требовавшей религиозного поклонения, но от этого отнюдь не утрачивавшей своего сакрального характера. Подобно тому, как Святой Архистратиг Божий Архангел Михаил{14} и возглавляемое им Воинство Небесное в строгом соответствии с иерархией ангельских чинов, окружали Престол Господень, так и запорожцы при избрании кошевого отамана охватывали выстроенным по «военным степеням» (ср. псаломские степени Царя и Пророка Божия Давида) кругом главный сечевой Храм — Покрова Пресвятой Богородицы {15} — превращая тем самым церковный алтарь в духовное средоточие своего упования. Так православное «степное рыцарство» зримо воспроизводило предвечное (и в то же время всякий раз новое) рождение Христа-Еммануила, окруженного воинством Архистратига и как бы благодатно воплощавшегося в кошевом отамане. Дистанция, разделявшая Войско и кандидата в «кошевые отаманы», набравшего наибольшее число голосов (в буквальном смысле слова, ибо собравшиеся голосовали криком), подчеркивалась не возвышением его, а, напротив, ритуальным унижением (Лк 14,11). Упиравшегося (по обычаю, с целью подчеркнуть свою скромность) избранника «товариства» выталкивали на площадь со словами: «Иди, скурвий сину, бо тебе нам треба, ти тепер наш батько, ти будешь у нас паном».{16} Ритуал поставления кошевого отамана напоминал ритуал помазания на Царство, однако, вместо святого мира, выбритую (как тонзура рыцарей-монахов!) макушку новоизбранного батька седоусые "диды"{17} мазали площадной грязью. Причем речь шла явно не о наглядной иллюстрации к пословице "из грязи в князи", а скорее о реминисценции последования панихиды: "…земнии убо от земли создахомся, и в землю туюжде пойдем".{18}
Чин кошевого "пана-отца" соответствовал чину Великого, или Верховного, Магистра западных военно-монашеских Орденов, совмещавшего в одном лице высшую гражданскую, военную и духовную судебную инстанции. Во время богослужений кошевой отаман пользовался в храме особым местом, наподобие Царского ("бокуном" или "стасидией"). На имя "Его Вельможности Кошевого Отамана" адресовались не только монаршии, но и церковные грамоты". Ему присягало не только козачье "арматное стадо", но и духовные пастыри этого "стада" — служившее на Сечи священство. Будучи выборным главой монашеско-рыцарского братства, кошевой обладал верховной духовной властью. Любой священнослужитель, начиная с настоятеля сечевого Храма, мог быть по требованию кошевого немедленно удален из Коша и заменен иереем, более подходящим, с точки зрения Магистра "степного рыцарства". Тростниковая булава-насека кошевого служила явным указанием на "трость", которую "не преломит" Возлюбленный Отрок (Ис. 42б3; Мф 12,20) и которая затем, во время Страстей Господних, появляется в деснице Христа (Мф. 27,29), дабы стать золотым модулем Небесного Града (Откр. 21, 15){19}. В период пребывания кошевого отамана в Сечи над его ставкой поднимался белый прапор (стяг). В период его отсутствия этот флаг опускался. Над свежей могилой усопшего "сечевика" также устанавливался стяг белого цвета — между прочим, имевшего первостепенное значение и для всех военно-монашеских Орденов Запада — кроме, разве что, рыцарей Благой Смерти, кавалеров Святого Лазаря и госпитальеров {20}. Такой же прочный симбиоз, как существовавший на Западе между монашескими и рыцарскими Орденами (бенедиктинцы-госпитальеры, цистерцианцы-тамплиеры и т. д.), существовал между запорожцами и старцами Святой горы Афон. Многие козаки заканчивали дни своей земной жизни подвижничеством на этом "православном Олимпе".
Что касается общего для всех духовно-рыцарских Орденов обета нестяжания, то общепринятым самоназванием запорожских козаков было "сиромахи", "сирома", "сиромашня", т. е. "сироты", "бобыли", "бесприютные", одним словом — сирые (убогие, нищие, бедняки), а в более широком контексте — бедное рыцарство, сознательно расточающее отнятое у врагов Христианства богатство во исполнение обета нестяжания. Подобная, непосредственно связанная с обетом нестяжания, установка и самооценка имела место и в военно-монашеских Орденах Западной Европы. Не случайно Гроссмейстер (Великий Магистр) Ордена госпитальеров-иоаннитов именовался "попечителем нищенствующей братии Христовой {21}", а убогих и больных иоанниты именовали "своими господами".
О фактическом принятии козаками на себя обета целомудрия говорилось выше{22}. Следует лишь добавить, что запорожцы, уклоняясь от связей с женщинами, в то же время, подобно рыцарям-монахам Запада, горячо почитали Пресвятую Богородицу. Главным храмом Сечи был собор Покрова Пресвятой Богородицы, чей праздник имел для «степных рыцарей» двойное значение. Под омофором Богоматери они не боялись ни вражеского оружия, ни грозной морской стихии; под покровительством Приснодевы они сохраняли девственность и исполняли принесенные обеты.{23} Но самое главное, что роднило православных «степных рыцарей» с их западноевропей скими собратьями по духу, заключалось в их основном жизненном предназначении — защите Христианства от натиска исламских орд{24}. Связанные, подобно членам католических духовно-рыцарских Орденов, тройными узами общины (societas), веры (religio) и призвания (vocatio), заключавшегося в вечной, духовной и телесной «брани против мира сего{25}», они являлись рыцарями-крестоносцами в полном смысле этого слова — «по гроб жизни». Характерно в этом смысле обычное воззвание, с которым запорожцы обращались перед походом на татар или турок к рассеянным по расположенным вокруг Сечи селам женатым козакам-«гнездюкам» («вассалам» Запорожского Ордена{26}): «Кто хочет за Христианскую веру быть посаженным на кол, кто хочет быть четвертован, колесован, кто готов принять всякие муки за Святой Крест, кто не боится смерти, приставай к нам!». Как видим, это не сборы корсаров, а прежде всего поход в защиту Веры.{27} Те немногие, кому выпадало редкое счастье не «сложить буйную голову на копье бусурманское» в «Диком поле», «земле незнаемой» нашего славного «Слова о полку Игореве», и впрямь уходили в монастырь, в «святую браму», как об этом повествуется в многочисленных козацких «думах»{28}. Так и престарелые рыцари-монахи Запада доживали свой век в инфирмериях (богадельнях) своих крепостей-монастырей. Как известно, католические рыцари-монахи отважно сражались с врагами Христианства не только на суше, но и на море. Флот военно-духовного Тевтонского Ордена очистил Балтийское море от пиратских шаек «витальеров» («виталийских братьев» или «ликеделеров») и в 1396 г. уничтожил главное разбойничье гнездо — г. Висби на о. Готланд. Флот рыцарей-иоаннитов, именовавшихся в разные периоды своей истории также «кипрскими», «родосскими» и «мальтийскими рыцарями», был грозой мусульманских корсаров Средиземноморья, главным образом турок-османов, отправив на дно морское за несколько столетий бесчисленное множество турецких кораблей и покрыв себя неувядаемой славой в морской битве при Лепанто{29}, где был сломан становой хребет турецкого могущества в Средиземноморье. Запорожские козаки также отважно бились с турками на море. На своих юрких многовесельных лодках-«чайках» {30}, прямых преемницах однодеревок-«моноксилов» древнерусских князей Олега Вещего, Игоря Старого, Святослава Игоревича и Владимира Святого, запорожцы захватывали многопушечные турецкие корабли-«катарги»{31} и не раз, по выражению Н.В. Гоголя, «шарпали» берега захваченной пришедшими из глубин Азии турками древней христианской земли Анатолии, являвшейся некогда сердцем православной Византийской Империи. Любопытно, что сами запорожцы, по описаниям современников-западноевропейцев, охотно называли себя «мальтийс кими кавалерами» и носили на шее восьмиконечные мальтийские крестики с «ласточкиными хвостами» на концах, символизировавшими восемь категорий блаженных из Нагорной проповеди Спасителя{32}. Разумеется, запорожцы могли заимствовать мальтийские кресты не только напрямую у рыцарей Мальтийского Ордена, но и опосредованно, через воинов польско-русско-литовской Речи Посполитой. Дело в том, что отборные войска этого государства, чьими подданными, а вернее — союзниками, на протяжении столетий являлись козаки, тяжеловооруженные гусарские и панцирные хоругви, состояли из рыцарей, украшавших свои кирасы и флюгера (флажки) на копьях «кавалерскими» мальтийскими крестами {33}. Сходство с символикой Мальтийского Ордена усиливалось еще и за счет одинаковой — красно-белой — цветовой гаммы. Не случайным в этой связи представляется и тот факт, что все основные ордена Речи Посполитой — Святого Станислава, Белого Орла и «За военные заслуги» («Виртути милитари») представляют собой в основе мальтийские кресты. Это говорит о том, что все воинское сословие этого пограничного с миром воинствующего ислама христианско го славянского государства, в котором находилось крупнейшее в Европе Приорство Державного Ордена рыцарей-госпитальеров Святого Иоанна Иерусалимского, Родоса и Мальты (Мальтийского Ордена) — Острожский майорат — в целом воспринимало себя в качестве братства рыцарей-крестоносцев, «поборающих на поганых» и служащих щитом Европы от воинствующего ислама. Поэтому не удивительно, что и запорожское козачество, православное «лыцарство», на протяжении столетий являвшееся неотъемлемой составной частью воинского сословия Речи Посполитой, привыкло считать эти «крестоносные» духовные ценности своими{34}. Положение изменилось лишь в начале XVII в., при польском короле Сигизмунде III Вазе — фанатичном католике и выученике иезуитов, заклятых врагов Православия (и Мальтийского Ордена!), вознамерившихся помочь Ватикану (между прочим, всегда стремившемуся подчинить своему влиянию козаков и мальтийских рыцарей — причем эти попытки долго оставались безуспешными!) насильственно окатоличить все население Речи Посполитой (считавшейся дотоле, по сравнению с другими современными европейскими государствами, настолько веротерпимой страной, что ее даже прозвали «убежищем для еретиков» {35}!) с целью последующего использования ее огромных материальных и людских ресурсов в целях Контрреформации. {36} Изменилось, кстати, самым роковым образом — в конечном итоге, как для самой Речи Посполитой, так и для козачества в его традиционной форме существования {37}!