В ПРЕТОРИИ КАЗНЯТ ПО СРЕДАМ

Когда во время процесса в Луанде (1976 год) одного из англичан, бывшего рабочего, которому по иронии судьбы досталась фамилия Уайзмен (Мудрец), спросили, ради чего он отправился воевать в Анголу — из-за денег или по идейным соображениям, он сказал: "Мне трудно ответить на этот вопрос". И это была действительно правда. По разным причинам люди принимали участие в "необъявленных войнах".

"Николай Федорович Пестрецов родился в 1944 году. «Отбарабанив» срочную, остался на сверхсрочной. До больших чинов не дослужился (прапорщик), но дело свое (чинит автомобили) знает хорошо. Видимо, поэтому и предложили Пестрецову поехать в далекую Африку. Сначала говорили о Ливии, но в конце 79-го пришла разнарядка на Анголу.

— Вы предполагали, что вас ждет?

— Нет. Я знал только: ангольский народ выбрал социалистический путь развития, надо помочь. Я и не думал, что окажусь на войне. Локальные стычки с юаровцами, артобстрелы, вертолетные налеты — ко всему этому за полтора года привык.

Привык, что, ремонтируя машину, нужно быть готовым схватить автомат и отстреливаться… Но то, что случилось 25 августа 1981 года, иначе, как кровавой бойней, не назовешь.

В этот день войска Южно-Африканской республики без объявления войны вторглись в Анголу.

Вокруг городка, где они стояли, сжималось кольцо. Мост через реку взорван. Уходить некуда. Сколько выстоят два ангольских батальона? Час или сутки?

Двенадцать советских людей — семеро мужчин и пять женщин — были обречены. Их могло спасти лишь одно "- сдача в плен. Сопротивление означало гибель.

Эх, сюда бы московских генералов, чтобы взглянули на их арсенал. Зенитно-пулеметная установка образца 1943 года, бьющая на три километра разрывными пулями. ППШ — легендарные автоматы Великой Отечественной. Не менее легендарные танки Т-34, латаные-перелатанные.

— А что же ангольцы? Они нас бросили… — Понимаете, какая штука. У нас были очень добрые отношения. Мы им помогали техникой, консультациями… Но все равно, когда доходило до дела, я мог рассчитывать, что прикроет меня только русский. Ангольцы воевать совершенно не могут и не хотят. Когда началась эта страшная бомбежка, они быстренько скинули военную форму (под ней — цивильные шорты!) и — по домам.

Русские выбирались из-под огня на двух автомобилях — «уазике» и «ГАЗ-66». Вещи бросили, взяли автоматы и боеприпасы.

Начало смеркаться, однако жара по-прежнему под шестьдесят. Пришлось оставить машины — слишком заметная мишень.

Разделились на две группы. Пешком по саванне. От зноя земля потрескалась, в щель рука проходит, желтая пыльная трава выше метра.

Их обстреляли внезапно — по-видимому, били в упор из зарослей. Ядвигу, жену Пестрецова, и старшего по званию Евгения Киреева с женой прошило на месте.

Шок — секунду-другую. Опомнились, разобрались: кто убит, кто ранен, кто может стрелять. Пестрецов распластался там, где лежал, и огрызался короткими очередями.

Когда прекратилась стрельба, было уже совсем темно. Он, судя по всему, остался один. У мертвых вытащил документы и пошел, сам не видя куда, продираясь сквозь жесткую траву, ничего не соображая, руки не слушались, щеки покрылись волдырями. Ни еды, ни питья. Никого кругом.

Вернувшись среди ночи, содрогнулся от увиденного. В неестественных позах лежали обезображенные трупы. У женщин вырваны серьги, отрублены безымянные пальцы с обручальными кольцами.

Гады! Сложил на машину убитых, двинулся по саванне в сторону городка.

Утром кончился бензин. Куда деваться? Тяжкий груз — в ров, нагнулся, накрывая плащ-палаткой. Слаб так, что голова кружилась, перед глазами бордовые крути. Шагов сзади не слышал, но почувствовал: приближаются и, разгибаясь, полоснул из автомата по уже обступившим его юаровцам.

Пестрецов очнулся в вертолете. Не шевельнуться. Пальцы перебиты, ребра, кажется, сломаны. Не в силах вырвать у него оружие, юаровцы били прикладами по рукам. Кололо в ногах, не заметил в горячке боя, что осколок гранаты пробил высокий ботинок и угодил под косточку, в мякоть. Сознание то уходило, то приходило. Слабость. Безразличие. Пустота. Главное — жив.

— Лечили меня неделю в Намибии, в госпитале. Документы: сертификат, водительские права, офицерский жетон — отобрали. С первого дня приступили к допросам — кто, откуда? Но быстро поняли: толку от меня никакого и, подлечив, отправили в южноафриканскую тюрьму.

Тюрьма и за границей тюрьма. Камера — полтора на три метра. Теснота, духота, два окна, почти сплошь закрытого металлическими пластинами, не достать.

Как кормили? Вареный рис, красный морской окунь, растворимый фруктовый напиток.

— Над вами издевались?

— Не так чтобы очень… Но случалось всякое. Если на допросах замечали в моем поведении какую-то вольность, то надевали японские наручники — легкие, из «нержавейки». При резком движении человека складывает пополам, туловище к ногам притягивает.

Не раз я в первые недели получал и нунчаками по голени.

Причем били умеючи. Чтобы не раздробить кость. Тут же прижигали йодом.

Чуть ли не в первый выходной капрал решил похвастать — показать друзьям пленного русского: прежде русских тут видеть не доводилось.

Жара. Пестрецов сидел на койке в плавках и кожаных башмаках на деревянной подошве. Капрал небрежно ткнул его в подбородок-"Красный коммунист!" У «красного» хватило силенок врезать ему так, что тот вылетел в коридор и, изрыгая ругательства, схватился за кобуру. Если бы не друзья капрала, одиссея прапорщика завершилась бы, не успев начаться.

Обошлось: посадили в угол на цепь, чтоб до двери не доставал. Рацион, и без того скудный, сократился.

Допросы — ежедневно.

— Пытки применяли?

— Один «мордоворот» мне втыкал нож в икры, выворачивал руки, ломал в суставах пальцы.

Но тяжелее всего я переносил «шуточки» солдатиков (они тоже меня иногда стерегли, не только профессиональные охранники). Несколько раз они вводили мне в вену снотворное. Большими дозами. Заставляли громадными порциями глотать психотропные таблетки. После этого два дня встать просто невозможно, как выжил — не знаю.

В тюрьмах ЮАР (а я их сменил несколько) казнят по средам. По двору идет человек в плавках. Раздается щелчок. И человек проваливается сквозь землю. Незаметные постороннему взору створки срабатывают автоматически. Подъезжает цистерна с надписью «Кислота», группа людей сливает жидкость куда-то вниз, машина уходит. Во дворе уже ждет своей очереди следующий… Процедура повторяется. Видя это, можно было сойти с ума.

— Что с вами было потом? Боролись ли вы как-то за свою жизнь, за свое достоинство?

— Объявлял голодовки. Один раз ничего не ел две недели.

Дошел примерно до сорока пяти килограммов, после чего меня стали насильно "восстанавливать".

По, сказать по чести, отношение ко мне вскоре переменилось. Мне повезло — меня нашел международный Красный Крест. Эти замечательные люди вселили в меня надежду, стали за меня бороться, объяснили мне, как надо вести себя, сообщили обо мне на родину. Они, кстати говоря, отговорили меня от побега (я уже всерьез задумал бежать). Сказали: "Не вздумай, пристрелят тут же, они только и ждут повода. Потерпи! Мы добьемся, что тебя обменяют!" Вскоре из Женевы прилетел господин Муравьев, потомок декабриста, давно эмигрировавший из СССР. Попросил написать письмо родителям. Пестрецов черкнул, что жена погибла, а сам он в плену.

Надежда зародилась в Пестрецове, когда получил письмо от старшего брата Виктора. Оказывается, после того как Николай «потерялся», Виктор обратился в Москву, в Красный Крест. К матери, Ульяне Даниловне, в поселок Первомайский прибыли из военкомата, расспросили. Сказали: наведем справки. Она извелась, ожидая. Наконец ее известили, что Николай Федорович Пестрецов пропал без вести.

А тут приходит письмо от Николая.

— Еще сыграло свою роль то, что я белый. Чернокожих там вообще за людей не считают, бьют чем попало, куда попало.

Моя жизнь (если это можно назвать жизнью) постепенно становилась легче.

Мне разрешили гулять. В день по полчаса. Начали нормально кормить. Скоро я ел то же самое, что и мои "телохранители".

С некоторыми из них у меня установились добрые отношения.

А с одним — американцем Дании — мы подружились. Он принес мне русско-английский словарь, я стал изучать английский.

Общались мы сразу на нескольких языках. Отсюда — словечко, оттуда — словечко. Я знаю португальский (в Анголе за два года выучил). Он тоже полиглот-любитель. В общем, понимали друг друга. Он мне сигареты давал, немаловажная вещь в тюрьме. Под конец мы до того сблизились, что он мне даже сказал: "Давай доллары, и я устрою тебе побег. У знакомых есть вертолет". Но у меня уже появилось какое-то внутреннее предчувствие, даже уверенность, что меня должны спасти.

Меня начала поддерживать и русская зарубежная православная церковь. Мне присылали бандероли, письма. В одном я прочитал слова, которые запомнил на всю жизнь: "Воспрянь духом и, если ты неверующий, все равно вспоминай Бога. Все сложится у тебя, как ты наметил сам!" Потом последовали поздравления с Рождеством, Пасхой. По радующим глаз красочным посланиям он изучил церковные праздники.

Прапорщик был потрясен. Неужто кого-то там, за тысячами миль от Африки, волнует его участь. Невероятно!

Еженедельно к нему приходил капеллан в майорской форме (на территории тюрьмы располагалась церковь). Общались на португальском. Во время первого посещения капеллан поинтересовался, верит ли он в Господа и в чем нуждается. В следующий раз принес на русском языке Новый и Ветхий заветы. "Коммунист, крепись, вернешься на родину, раз не хочешь остаться у нас".

Молиться, впрочем, не заставлял и в душу особо не лез.

— Чем вы занимались в тюрьме?

— Книги читал. Библию. Проштудировал "Войну и мир" Толстого, почти всего Солженицына, Георгия Маркова… Красный Крест такие книги присылал. Потом и телевизор мне поставили.

— Вы работали?

— Нет, хотя мне предлагали неоднократно. Даже просили.

Ведь они захватили много наших машин, а разобраться в них не могли. Но я отказывался хоть как-то помогать им.

— Предлагали вам перейти на их сторону?

— Предлагали попросить политического убежища, рисовали райскую жизнь… Крутили видеокассет) про счастливую судьбу одного бывшего «нашего». Но я не согласился. Родина — это для меня не пустой звук.

— А если бы Красный Крест вас не нашел?

— Это было бы ужасно. Ведь суд ЮАР приговорил меня к ста годам. Потом скостили пятьдесят. Но и это немало, не правда ли?

Плен закончился неожиданно и как-то очень обыденно. Однажды утром ему велели одеться: синий комбинезон, туфли. Сегодня состоится суд, объявили по дороге, ты убивал военнослужащих ЮАР, на месте боя насчитали порядочно трупов.

Миновали деревянные бараки, замелькали такие же, только кирпичные, свернули к серому прямоугольному зданию. Охрана, переводчики. Больше никого. Все закрыто, закупорено наглухо.

Окон нет, свет поддерживается искусственно.

Весь «суд» длился двадцать минут. Ему сказали: ты бандит. Судили не только за убийства, за применение оружия, за сопротивление при задержании. По совокупности преступлений вынесли приговор: 100 лет каторги. Своеобразные, однако, в ЮАР законы. Приняли во внимание, что убиты его жена, сослуживцы, скинули 50 лет. Пестрецов поклонился шутливо: мерси.

Впрочем, возможен компромисс. Он — разъяснили — отказывается возвращаться в Россию, а ему даруют свободу. Сейчас же. Пусть выбирает.

Он выбрал.

Военно-транспортный самолет перенес пленного на самый юг страны, в Кейптаун. В газетах Пестрецов вычитал, что в нейтральных водах появился наш военный корабль «Казбек». Не за ним ли? Юаровцы отреагировали моментально, упрятали в подземную тюрьму. Разумеется, на «Казбеке» не слыхали о прапорщике. Корабль заправился и ушел.

Пятьдесят лет одиночества!

Работать не заставляли — не положено. Гулять выводили. На улице — зелень, цветы круглый год.

Через год прапорщику принесли радиоприемник, поставили видео. Камеру не закрывали. Он терялся в догадках. Неспроста все это. Неужели, несмотря на фантастический срок, освобождение не за горами?

— Чутье не обмануло. Вас обменяли… Помните тот день?

— Конечно, помню. Двадцатое ноября восемьдесят второго года…

А через неделю я уже был в России.

Пестрецова обменяли на захваченного кубинцами американского летчика. Юаровцы признавали только обмен. Раненых меняли на раненых, мертвых — на мертвых.

Обмен и вылет в столицу Замбии планировался в конце сентября.

Сорвалось.

В октябре — тоже.

Причины не назывались. Прошли ноябрьские праздники, а там — скорбное известие из Москвы: умер генсек. Было не до Пестрецова.

И вот наконец-то! С американским пилотом они встретились лицом к лицу — точь-в-точь как в кинофильме "Мертвый сезон".

Перед этим Николая проинструктировали: вы должны друг другу пожать руки. Пестрецов вскипел, сказал как отрезал: "Убийце руки не подам!". Так и прошагал мимо молча, смерив "обменную половину" испепеляющим взглядом.

— Как вас встретили дома? Может быть, наградили?

— Ничем меня не наградили. Но на работу назад, на ту же самую (командиром ремонтного взвода) и в ту же часть, приняли.

Год посчитали за три, выдали удостоверение участника войны. Вот и все.

Какой психолог сумел бы поставить ему диагноз? Хоть и взял под начало подразделение, но не до службы было Пестрецову.

Страшное, труднообъяснимое состояние — подавленность, неоправданная раздражительность, стремление уединиться — охватило его.

Разговорить его никому не удавалось. Он старался меньше показываться на людях. Одиночество — тоже своеобразный плен.

Ни семьи, ни детей. Пусто.

Подал рапорт: "Прошу направить для оказания интернациональной помощи в Афганистан…" Мстить хотелось, безразлично кому, лишь бы мстить. Тогда полегчает.

Ему дали от ворот поворот. Года не прошло, как вернулся, куда опять лезешь?

Прапорщик рвался воевать. Вытравить это желание, не такое уж, впрочем, неестественное для военного человека, могло только тихое, спокойное семейное счастье. И судьба вознаградила Пестрецова. Он встретил хорошую женщину, и огромная его радость сейчас — дети. Витя, Валера, Алеша, близнецы Наташа и Надя.

После долгих хлопот просторную четырехкомнатную квартиру выделили в Калининграде отцу семейства. Заметим, по высочайшему повелению из столицы.

На этом юарская одиссея теперь уже гвардии старшего прапорщика не закончилась. Причиной новых хлопот явилось небольшое послание капитана И.ДЖЛ.Пауэлла, главного управляющего бараков для задержанных в Воортреккерхугте: "Общая сумма денежного кредита Южной Африки на имя Н.Ф.Пестрецова составляет 1972,61 ранда". Примерно полторы тысячи долларов — плата за пятнадцатимесячный плен. Плюс проценты.

Красный Крест направил Пестрецова в Инюрколлегию, оттуда — в Министерство обороны. "Что полагалось, выплатили, а с ЮАР у нас отношений нет". И черт бы с ними, с деньгами, не крохобор Пестрецов, но слишком дорогая цена за них плачена, обидно упускать.

"Кончай скандалить, ничего не добьешься", — отмахнулся чиновник в полковничьем кителе в очередной приезд гвардии старшего прапорщика в Белокаменную. Сощурил глаза Пестрецов и, не подавая, как тому американцу, руки, вышел".

(Апресян Г., Степанов Е. В Претории казнят по средам. Совершенно секретно, № 7,1992).