Игорь Евгеньевич Тамм
Игорь Евгеньевич Тамм
Физик-теоретик.
Родился 26 июля 1895 года во Владивостоке.
Из Владивостока семья Таммов переехала на Украину в Елизаветград.
В 1913 году, чувствуя приближение революционных событий, отец отправил Тамма в Эдинбургский университет (Шотландия). Наверное, ему казалось, что это достаточно далеко, но в 1914 году Тамм перевелся в Московский университет, сразу оказавшись в центре активной политической жизни. Очень скоро он стал одним из заметных меньшевиков. Летом 1917 года он представлял фракцию меньшевиков на Первом Всероссийском Съезде Советов и единственный из меньшевистской делегации выступил против участия России в мировой войне.
В 1918 году окончил Московский университет.
Оказавшись на юге, отрезанном от столиц фронтами Гражданской войны, Тамм до 1920 года преподавал физику в Таврическом университете, затем – в Одесском политехническом институте.
В 1922 году вернулся в Москву.
С этого года до самого начала Великой Отечественной войны Тамм работал в Московском университете. С 1934 года он – руководитель теоретического отдела Физического института Академии наук СССР. Этим отделом руководил до самой смерти.
Научные труды Тамма посвящены квантовой механике и ее применениям, теории твердого тела, физической оптике, ядерной физике, теории элементарных частиц, проблеме термоядерного синтеза, прикладной физике. В 1930 году он разработал полную квантовую теорию рассеяния света в кристаллах, для чего осуществил квантование не только световых, но и упругих волн в твердом теле, введя не существовавшее до того понятие звуковых квантов – фононов. В том же году дал последовательный вывод формулы Клейна-Нишины для рассеяния света на электроне, что имело важное значение для утверждения релятивистского волнового уравнения Дирака для электрона. В 1931 году, совместно с физиком С. П. Шубиным, разрабатывая квантовую теорию металлов, построил теорию фотоэффекта на металлах и теоретически указал возможность особых состояний электронов на поверхностях металлов – так называемые «уровни Тамма». В 1934 году предложил и математически развил количественную теорию ядерных сил, в которой впервые показал возможность переноса взаимодействий – электронами и нейтрино. В 1934 году (совместно с С. А. Альтшулером) высказал идею, что нейтрон имеет магнитный момент, а в соавторстве с Л. И. Мандельштамом дал общую трактовку соотношению неопределенностей Гейзенберга в терминах «энергия – время».
Поразительный факт: кто бы ни писал о Тамме – писатели, или физики, или историки науки, все писали о нем с восхищением. Его мужество и глубокая принципиальность отмечались всеми, кто его знал. В 1936 году, например, на сессии Академии наук СССР, отвечая на вопрос профессора В. Ф. Миткевича, резко отрицавшего теорию относительности, Тамм заметил, что вообще-то действительно существуют вопросы, на которые невозможно дать разумный ответ. Например, такой вопрос – какого цвета меридиан, проходящий через Пулково: красный или зеленый? Разъяренный Миткевич с неприкрытой угрозой прокричал на весь зал: «Вот я и спрашиваю моих идеологических противников: какого цвета их меридиан? Цвет моего меридиана достаточно хорошо известен всем здесь присутствующим! Но я думаю, что столь же хорошо известно присутствующим, какого цвета меридиан профессора Тамма. Однако что еще не ясно – так это цвет меридиана Иоффе или Вавилова: красный он или зеленый?»
О Тамме сохранилось множество воспоминаний.
«…То, что мы увидели, – писал один из бывших его студентов, – совсем не походило на все виденное мною раньше и на то, что строило мое воображение. В аудиторию вбежал или, точнее, даже влетел человек небольшого рост. За ним из двери влетели искры от брошенной за дверью папиросы. Он пробежал до противоположной стены, быстро вернулся, снова дошел до середины аудитории и только тогда повернулся лицом к студентам. Мы увидели доброе, подвижное, улыбающееся лицо.
…Во время выступлений он быстро передвигался по аудитории и говорил о физике с таким зажигательным энтузиазмом и подъемом, что никто не мог оставаться безразличным. Когда доска оказывалась исписанной и оставался только ее верх, до которого он не доставал, Тамм подпрыгивал, чтобы на лету написать букву или снабдить ее штрихом».
«…В научной среде вопросы приоритета играют немалую роль, – вспоминал академик В. Л. Гинзбург. – Но не помню, чтобы у И. Е. Тамма и в созданном им отделе, где я работаю с 1940 года, когда-либо возникали какие-нибудь существенные споры, а тем более дрязги, связанные с приоритетом. Не помню, чтобы И. Е. когда-либо даже упоминал о своем приоритете, думаю, что он считал это ниже своего достоинства».
При этом Тамм выступал против любой несправедливости, которая становилась ему известной. Он, например, горячо протестовал против несправедливого решения Нобелевского комитета, присудившего премию за открытие комбинационного рассеяния света индийскому физику Чандрасекару Раману, а не советским физикам Л. И. Мандельштаму и Г. С. Ландсбергу, в чьих работах это явление описано было несравненно более полно, и более правильно физически истолковано. Кстати, это повлияло на уход из Нобелевского комитета знаменитого физика Макса Борна, как и Тамм, возмутившегося несправедливым решением.
В Казани во время эвакуации лаборатория Тамма была размещена в помещениях этнографического музея. Огромный выставочный зал разделили фанерными перегородками, в некоторых местах даже не доходивших до потолка. К большому своему удовольствию физики быстро обнаружили, что многие исторические экспонаты нисколько не потеряли былой реальной ценности. Например, горстки ржи, иногда выдаваемые в скудных военных пайках, физики размалывали на примитивных жерновах, снятых прямо с экспозиции. Об этом с улыбкой не раз позже вспоминал Тамм.
«…Человек увлекающийся, – писал о нем физик В. Карцев, – он спорил с друзьями о том, что „уже к осени“ найдут снежного человека, развил бешеную энергию, чтобы получить разрешение раскопать несколько курганов, расположенных в пяти километрах от его дачи в Жуковке, организовал (практически за свой счет) экспедицию для исследования труднодоступной пещеры, где, как он полагал, могли оказаться неисчислимые сокровища (там действительно обнаружили большие археологические ценности). Человек, считавший, „как же без альпинизма“, был большим любителем розыгрышей, ребусов, шахмат, головоломок, шарад, произведений Хайяма, Пастернака.
…Тамма отличала бескорыстная доброта – получив Государственную премию, он вызвал одного из ближайших сотрудников и сказал: «Эти деньги мне совершенно не нужны. Не знаете ли вы каких-нибудь молодых людей, которым необходимо помочь, чтобы они могли заниматься наукой?» Среди тех, кому досталась анонимная «стипендия» Тамма, оказалась дочка дворничихи, ухаживавшая за слепой сестрой. Благодаря помощи Тамма ей удалось окончить институт, но она так никогда и не узнала, кто ей помог».
Еще до войны, в 1937 году, Тамм разработал (совместно с И. М. Франком) теорию излучения быстро движущегося в среде электрона, так называемый «эффект Черенкова – Вавилова». За эту работу, вместе с Франком и Черенковым, он был удостоен Государственной премии – в 1946 году, а в 1958 году – Нобелевской.
«Насколько мне известно, – вспоминал профессор Фейнберг, – для Игоря Евгеньевича эта награда оказалась совершенно неожиданной. Услышав о решении Нобелевского комитета, я бросился к Игорю Евгеньевичу в кабинет и стал возбужденно поздравлять его. Спокойно и даже несколько медленнее, чем обычно, расхаживая по комнате с заложенными за спину руками, он серьезно ответил: „Да, конечно, это очень приятно… Я рад… Очень рад… Но, знаете, к этому примешивается и некоторое огорчение…“ Догадаться было нетрудно: „Потому что премия присуждена не за ту работу, которую вы сами считаете лучшей своей работой – не за бета-силы?.“.
Тамм кивнул».
«Он был легок, быстр, всегда торопился, будто боялся опоздать. Увлекался многими видами спорта, был великолепным альпинистом, играл в теннис, – вспоминал научный журналист В. Губарев. – Ну, а шахматы – это постоянная страсть. Причем Тамм зачастую был непредсказуем. К примеру, прогуливался по берегу Женевского озера (там проходила международная конференция) и вдруг увидел, как катаются на водных лыжах. Оказывается, за плату это мог сделать каждый. Игорь Евгеньевич тут же покупает себе „тур“. Первая попытка, и маститый, известный на весь мир ученый плюхается в воду – не смог удержаться на лыжах. Но вторая попытка была уже успешной. Тамм гордился тем, что ему так быстро удалось встать на водные лыжи».
В 1945 году Тамм организовал кафедру в Московском инженерно-физическом институте, где начал исследования по проблеме термоядерного синтеза. Тогда же он дал приближенный метод трактовки взаимодействия ядерных элементарных частиц – «метод Тамма». А 1950 году, совместно с Сахаровым, предложил применить электрический разряд в плазме, помещенной в магнитном поле, для получения управляемой термоядерной реакции.
С 1954 по 1957 год Тамм – профессор Московского университета.
Учебник Тамма «Основы теории электричества» выдержал много изданий. Среди учеников Тамма – В. Л. Гинзбург, М. А. Марков, С. А. Альтшуллер, Д. И. Блохинцев, А. С. Давыдов, С. И. Пекар, Л. В. Келдыш, Е. С. Фрадкин, С. З. Беленький, А. Д. Галанин, Д. А. Киржниц, В. Я. Файнберг, В. П. Силин, Е. Л. Фейнберг.
Любопытно, что, подобно академику Ландау, Тамм чувствовал себя крайне неуютно при виде ручки и чистого листа бумаги. Он мог выразить устно любую самую сложную мысль, но изложить ту же мысль на бумаге было ему всегда чрезвычайно трудно. За ночь он мог исписать формулами кипу бумажных листов, но вот выразить ее словами на бумаге – это для него являлось работой почти непосильной.
Академик с 1953 года.
Всю жизнь Тамм был на редкость здоровым человеком, никогда не болел серьезно. И вот этот подвижный человек, из-за перерождения нерва, управляющего диафрагмой, был подвергнут тяжелой операции и переведен на искусственное дыхание. В трахею, перпендикулярно шее, снаружи была вставлена металлическая трубка, которая равномерно, в ритме естественного дыхания, вдувала воздух в легкие.
«…Я часто навещал Игоря Евгеньевича, – вспоминал известный историк науки Б. Г. Кузнецов. – Он лежал на специальной кровати, иногда перебирался в кресло (авиационное кресло с регулируемым наклоном, подаренное, если не ошибаюсь, А. Н. Туполевым) и все реже – к рабочему столу. В комнате круглосуточно дежурили сиделки. Время от времени беседа с Игорем Евгеньевичем прерывалась, сиделки поворачивали кровать так, что тело больного принимало почти вертикальное положение: работа искусственных легких требовала таких крайне болезненных операций.
Тамм знал о неотвратимом финале болезни. Ожидание смерти – «жестокий эксперимент». Но иногда такой «жестокий эксперимент» выявляет не противоречия бытия и сознания, а их гармонию. Ожидание смерти может опустошить душу, но может, освободив от всего преходящего, направить ее целиком на вне личное и тем самым наиболее глубоким образом выявить личность в ее индивидуальной неповторимости.
Написанные только что слова «освободив от всего преходящего» применительно к Игорю Евгеньевичу отнюдь не означали ослабление интереса к деталям жизни отдельных людей, к повседневным событиям, к судьбам окружающих. Все это не было для него «преходящим». Он интересовался не только Всем с большой буквы, но и всем с маленькой буквы – всеми людьми, всеми сторонами их жизни. Его реплики в беседах, иногда произносимые с трудом, стоившие усилий и боли, относились по-прежнему не столько к тому, что Спиноза назвал «творящей природой», сколько к «сотворенной природе». Вернее, Игорь Евгеньевич опять-таки не столько понимал, сколько ощущал единство Космоса и Микрокосма – столь характерную презумпцию науки.
Я вспоминаю одну из бесед, происходившую под аккомпанемент искусственного, машинного дыхания – не умолкающего напоминания о быстротекущем и недолгом времени. Игорь Евгеньевич рассказывал о разных разностях, о великих ученых, но отнюдь не об их идеях, а о деталях жизни и о совсем простых людях.
О Нильсе Боре: Игорь Евгеньевич ездил с ним по Дании и с Бором вежливо и почтительно здоровались незнакомые люди. «Это потому, – объяснял Бор, – что меня знают как родственника известного футболиста». (Брат Бора действительно был профессиональным футболистом, даже играл за сборную страны).
О Дираке: просидев вечер вместе с Игорем Евгеньевичем в гостях, по обыкновению молча, Дирак, рассматривая, как вяжет хозяйка, на прощанье негромко сказал: «Кажется, я нашел конечное число различных методов вязания и могу доказать это».
О внучке шведского короля: после вручения Нобелевской премии на банкете Игорь Евгеньевич сидел рядом с принцессой. Она жаловалась, что бегать на лыжах можно на севере Швеции, где у них небольшой замок, но ведь его нужно заранее отапливать. Игорь Евгеньевич рассказывал ей о соответствующих преимуществах своей дачи в Жуковке».
И дальше:
«…Скажу прямо, Игорь Евгеньевич принадлежал не к столь обширному кругу физиков, у которых никогда по отношению к кому бы то ни было не проскальзывала хотя бы малейшая покровительственная нотка, не чувствовался некоторый внутренний пьедестал, некоторое гелертерское самомнение, сознание преимуществ своей профессии, своей области исследования, своей непричастности к менее признанным областям, своего ранга.
Однажды, когда речь шла о некоторых признанных достижениях в физике, Игорь Евгеньевич сказал: «Вероятно, я мог бы сделать нечто подобное и даже кое-что, кажется, сделал. Беда в другом: то, что я могу сделать, меня меньше интересует, чем то, чего я пока не могу сделать».
Научная работа Тамма была отмечена множеством премий и наград.
Он – Герой Социалистического труда (1953), Лауреат двух Государственных премий (1946, 1953). Он награжден орденами Ленина, орденом Трудового Красного Знамени. В 1958 году удостоен высшего научного мирового отличия – Нобелевской премии.
Умер 12 апреля 1971 года в Москве.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.