САХАЛИНСКИЕ ДЕВКИ: ЗАПИСКИ С КАТОРГИ
САХАЛИНСКИЕ ДЕВКИ: ЗАПИСКИ С КАТОРГИ
Женской каторги в царской России никогда не существовало. Преступницы, сосланные в Сибирь или на Сахалин, распределялись на поселениях, и только особо опасных, склонных к побегу, держали за высокими тюремными стенами. Очень редко каторжанку запирали в камеру или надевали кандалы. На этот счет имелась строгая должностная инструкция, которая рассматривала ссыльную женщину не как рабочую единицу, а как главный предмет для ведения домашнего хозяйства и, разумеется, размножения.
Будучи на Сахалинской каторге, Антон Чехов заметил, что среди ссыльных на сотню мужчин приходилось полсотни женщин. Хотя это соотношение было только для населения, живущего в избах. Были еще мужики, которые ночевали в тюрьмах, и холостые солдаты, для которых «необходимым предметом для удовлетворения естественных потребностей», как выразился когда-то один из тамошних начальников, служили все те же ссыльные или причастные к ссылке женщины. Но если при определении состава населения колонии по полам и по семейному положению следовало брать в расчет и эту группу каторжан, то не иначе, как с оговоркой.
«В Сибири женщины среди каторжных и поселенцев составляют менее 10 %, — писал Антон Павлович. — А если обратиться к нерусской депортационной практике, то встретим там колонистов, уже почтенных фермеров, которые до такой степени не были избалованы в этом отношении, что с восторгом встречали проституток, привозимых из метрополии, и платили судовщикам 100 фунтов табаку за каждую.
Так называемый женский вопрос на Сахалине поставлен безобразно, но менее гадко, чем в западноевропейских ссыльных колониях в первое время их развития. На остров поступают не одни только преступницы и проститутки. Благодаря главному тюремному управлению и Добровольному флоту, которым вполне удалось установить скорое и удобное сообщение между Европейской Россией и Сахалином, задача жен и матерей, желающих следовать за мужьями и родителями в ссылку, значительно упростилась.
Не так еще давно одна добровольно следовавшая жена приходилась на 30 преступников, в настоящее же время присутствие женщин свободного состояния стало типическим для колонии, и уже трудно вообразить, например, Рыковское или Ново-Михайловку без этих трагических фигур, которые „ехали жизнь мужей поправить и свою потеряли“. Это, быть может, единственный пункт, по которому наш Сахалин в истории ссылки займет не последнее место.
Начну с каторжных женщин. К 1 января 1890 г. во всех трех округах преступницы составляли 11,5 % всего числа каторжных. С колонизационной точки зрения эти женщины имеют одно важное преимущество: они поступают в колонию в сравнительно молодом возрасте; это, в большинстве, женщины с темпераментом, осужденные за преступления романтического и семейного характера: „за мужа пришла“, „за свекровь пришла“… Это все больше убийцы, жертвы любви и семейного деспотизма. Даже те из них, которые пришли за поджог или подделку денежных знаков, несут, в сущности, кару за любовь, так как были увлекаемы в преступление своими любовниками.
Любовный элемент играет в их печальном существовании роковую роль и до суда, и после суда. Когда их везут на пароходе в ссылку, то между ними начинает бродить слух, что на Сахалине их против воли выдадут замуж. И это волнует их. Был случай, когда они обратились к судовому начальству с просьбой походатайствовать, чтобы их не выдавали насильно.
В былые времена каторжанки, прибывшие на остров Сахалин, сразу же поступали в местный бордель, который уже тогда назывался домом терпимости. Участник экспедиции на Сахалин и автор „Краткого очерка неустройств, существующих на каторге“ по этому поводу писал: „На юге Сахалина женщины за неимением особого помещения помещаются в здании пекарни. Начальник острова Депрерадович распорядился обратить женское отделение тюрьмы в дом терпимости“.
О каких-либо каторжных работах речь заходила лишь тогда, когда женщина в чем-то провинилась или уже не заслуживала мужской благосклонности. Да и то она попадала на кухню. Остальные дамы продолжали служить для низменных удовольствий, пить водку и быстро спиваться. Случалось, что каторжанки, находясь в невменяемом состоянии, продавали своих детей за штоф спирта.
Спустя двадцать лет порядки несколько изменились. Скажем, по прибытии партии женщин в Александровскую тюрьму ее торжественно вели с пристани в допр. Каторжанки, согнувшись под узлами и котомками, брели по дороге. Они еще не отошли от морской болезни и выглядели удручающе. За вялой процессией следует толпа местной братии. Как правило, никто не гоготал и не отпускал грязных замечаний. Мужики-поселенцы шли за колонной с честными, простыми мыслями: им была нужна хозяйка. Бабы высматривали в колонне землячек. Лица, причастные к канцелярии, шли со строгими чиновничьими лицами. Писарям и надзирателям нужны „девочки“.
Это обычно случалось под вечер. Картина, по словам очевидца, походила на ход сельдей в Аниве, когда вслед за рыбой идут целые полчища китов, тюленей и дельфинов, желающих полакомиться икряною селедкой. Женщин запирали на ночь в камере и начинали обсуждать судьбу новобранцев. В первые сутки, пока пароход не ушел с местной пристани, их распределяли по округам. А так как сортировкой занимались александровские чиновники, здешний округ получал львиную долю. И в смысле количества, и в смысле качества. Чуть похуже контингент шел в ближайший Тымовский округ.
На севере происходил тщательный выбор. Молодые и привлекательные оседали при первой же фильтрации. К югу доходили уже старухи и те, кто „не заслуживал мужской благосклонности“. В момент распределения никто не думает о сельхозколонии. Поэтому на Сахалине женская партия расселялась неравномерно. И чем хуже считался округ, чем меньше было надежды на успехи колонизации, тем больше было в нем женщин.
В Александровском округе каторжанки шли в прислугу чиновникам. Поначалу они чувствовали себя на седьмом небе: после пересылочных тюрем, арестантских вагонов и пароходного трюма чистые номенклатурные комнаты кажутся женщине раем, а сам чиновник — сгустком добродетели. Многие поступали в гаремы писарей. Лучших баб получали те, кто имел больше денег и сильнее протекцию. Поучаствовать в отборе мог даже каторжанин, прибывавший на испытательном сроке, если он имел для этого финансовые возможности».
Обычаи Корсаковской тюрьмы на острове Чехов описывает так:
«Вновь прибывших женщин тоже помещают в особый барак. Начальник округа и смотритель поселений вместе решают, кто из поселенцев и крестьян достоин получить бабу. Преимущество дается уже устроившимся, домовитым и хорошего поведения. Этим немногим избранникам посылается приказ, чтобы они в такой-то день и час приходили в пост, в тюрьму за получением женщин.
И вот в назначенный день по всему длинному тракту от Найбучи до поста там и сям встречаются идущие к югу, как их здесь не без иронии величают, женихи или молодые. Виду них какой-то особенный, в самом деле жениховский; один нарядился в красную кумачовую рубаху, другой в какой-то необыкновенной плантаторской шляпе, третий в новых блестящих сапогах с высокими каблуками, купленных неизвестно где и при каких обстоятельствах.
Когда все они приходят в пост, их впускают в женский барак и оставляют тут вместе с женщинами. В первые четверть-полчаса платится необходимая дань смущению и чувству неловкости; женихи бродят около нар и молча и сурово поглядывают на женщин, те сидят потупившись. Каждый выбирает; без кислых гримас, без усмешек, а совершенно серьезно, относясь „по-человечеству“ и к некрасоте, и к старости, и к арестантскому виду; он присматривается и хочет угадать по лицам: какая из них хорошая хозяйка?
Вот какая-нибудь молодая или пожилая „показалась“ ему; он садится рядом и заводит с нею душевный разговор. Она спрашивает, есть ли у него самовар, чем крыта у него изба — тесом или соломой. Он отвечает на это, что у него есть самовар, лошадь, телка по второму году и изба крыта тесом. Только уж после хозяйственного экзамена, когда оба чувствуют, что дело кончено, она решается задать вопрос:
— А обижать вы меня не будете?
Разговор кончается. Женщина приписывается к поселенцу такому-то, в селение такое-то — и гражданский брак завершен. Поселенец отправляется со своею сожительницей к себе домой и для финала, чтобы не ударить лицом в грязь, нанимает подводу, часто на последние деньги. Дома сожительница первым делом ставит самовар, а соседи, глядя на дым, с завистью толкуют, что у такого-то есть уже баба».
На Сахалине каторжные работы для женщин не предусматривались. Иногда слабый пол мыл полы в канцеляриях, шил мешки, плел сети, копался на огороде и тому подобное. Однако постоянных рабочих мест, тяжких принудительных работ, а тем более нормативов не было. Узницу могли жестоко высечь за побег, приковать к тачке, продержать несколько лет в одиночной камере (как, например, пресловутую Золотую ручку), но загнать на рудник или таежный лесоповал не имели права.
«Когда их везут на остров, то думают не о наказании или исправлении, а только об их способности рожать детей и вести сельское хозяйство. Каторжных женщин раздают поселенцам под видом работниц на основании ст. 345 „Устава о ссыльных“, которая разрешает незамужним ссыльным женщинам „прописываться услугою в ближайших селениях старожилов, пока не выйдут замуж“. Но эта статья существует только как прикрытие от закона, запрещающего блуд и прелюбодеяние, так как каторжная или поселка, живущая у поселенца, не батрачка, прежде всего, а сожительница его, незаконная жена с ведома и согласия администрации; в казенных ведомостях и приказах жизнь ее под одною крышей с поселенцем отмечается как „совместное устройство хозяйства“ или „совместное домообзаводство“, он и она называются вместе „свободною семьей“.
Можно сказать, что за исключением небольшого числа привилегированных и тех, которые прибывают на остров с мужьями, все каторжные женщины поступают в сожительницы. Это следует считать за правило. Мне рассказывали, что когда одна женщина во Владимировке не захотела идти в сожительницы и заявила, что она приехала сюда на каторгу, чтобы работать, а не для чего-нибудь другого, то ее слова будто бы привели всех в недоумение.
Местная практика выработала особенный взгляд на каторжную женщину, существовавший, вероятно, во всех ссыльных колониях: не то она человек, хозяйка, не то существо, стоящее даже ниже домашнего животного.
Поселенцы селения Сиска подали окружному начальнику такое прошение: „Просим покорнейше ваше высокоблагородие отпустить нам рогатого скота для млекопитания в вышеупомянутую местность и женского пола для внутреннего хозяйства“. Начальник острова, беседуя в моем присутствии с поселенцами селения Ускова и давая им разные обещания, сказал, между прочим:
— И насчет женщин вас не оставлю.
— Нехорошо, что женщин присылают сюда из России не весной, а осенью, — говорил мне один чиновник. — Зимой бабе нечего делать, она не помощница мужику, а только лишний рот. Потому-то хорошие хозяева берут их осенью неохотно» (А. Чехов. Остров Сахалин).
Так рассуждали осенью о хороших лошадях, когда предвиделись зимою дорогие корма. На женственность и стыдливость каторжанки попросту закрывали глаза. Всего этого как бы не существовало, все это как бы терялось на этапах и в тюрьмах. Каторжанка бесстыдно унижалась, однако ее никогда не принуждали к сожительству и не выдавали замуж насильно.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.