Королевский Версаль

Королевский Версаль

Король-строитель Жак-Анж Габриэль • Мадам де Помпадур • Наш Великий, наш нищий Версаль

Почти всякий из моих друзей-иностранцев, приезжающих поглядеть Париж и Францию, помнит, что в программе у него обязательный Версаль, великая столица королей, столица французского абсолютизма, его символ… Иногда, не успев охватить всю свою обширную парижскую программу, друзья меня спрашивают в последние, полубезумные дни визита: «А что, можно без Версаля? Все-таки за город ехать…» Я испытываю в этих случаях затруднение. С одной стороны, как же так – без Версаля? С другой – я помню, что многие, вернувшись после поездки в Версаль, говорят почти разочарованно: «Ну да, конечно… Хотя вот в Царском Селе… Или вот в Петергофе… А то вот еще в Потсдаме… Или в Виланове… Да и в Венгрии…» Короче, Версаль несколько разочаровывает, особенно тех, кто видел его имитации в разных странах (прежде всего – под Петербургом). Смущает ощущение уже виденного («d?j? vu»). Конечно же, после Версаля загородные и даже иные столичные дворцы строили в разных странах «под Версаль», «а-ля Версаль», ибо Версаль был образцом царственной роскоши. Да и содержатся местные Версали, надо сказать, лучше, чем испоганенный революцией французский, нескончаемо реставрируемый. Похоже на то, как иные любители искусств, насмотревшись на роскошные репродукции какого-нибудь де Кирико, разочарованно вздыхают перед оригиналом… Впрочем, есть и такие, что, вглядевшись в скромный оригинал, находят в нем не замеченные на репродукции красоты, новую прелесть. То же и с Версалем, великим музеем французского искусства и всяческой истории – политической, экономической, дипломатической, религиозной, любовной. Ну да, любовной, ибо Версаль – это не только заповедник архитектуры, но и свидетель иных нравов, хотя и странных, а все же наложивших отпечаток на последующую жизнь Франции. И еще Версаль – это летопись женских характеров. Есть люди, которые всем Версалям предпочитают романный, есть поклонники Версаля мадам дю Барри, или маркизы де Помпадур, или Марии-Антуанетты. Одни во время визита вспоминают забавы и слезы бедняжки Марии-Антуанетты, другие говорят: «Вот здесь король бросил платочек этой безродной Жанне Пуассон-д’Этиоль, которая стала маркизой де Помпадур…»

В Версале есть о чем вспомнить, хотя он сравнительно молод (по сравнению с каким-нибудь замком Блуа): настоящая история его уходит лишь в глубь каких-нибудь двух-трех веков. В начале XVII века здесь была крошечная деревушка, где жили лесорубы да стоял старенький замок. Людовик XIII купил здесь землю, а Филибер ле Руа построил здесь для него в 1624 году не слишком внушительный замок из камня и кирпичей (Сен-Симон назвал его «карточным домиком»). Король, бывший, как все Бурбоны, фанатиком охоты, заглядывал в него иногда, сушил у огня промокшие во время охоты сапоги, жарил на огне яичницу и заедал ее луком. Впрочем, в ноябре 1630 года замку этому суждено было войти в историю: король принял здесь Ришелье и назначил его полномочным министром. Чуть позже король приказал разрушить старый замок, а во времена Регентства места эти пришли в забвение: Анна Австрийская и Мазарини предпочитали Пале-Руаяль, Сен-Жермен, а позднее и Венсен. Однако наследник не забывал это прибежище, и о своем желании обустроить его и отстроить заново он заявил сразу после смерти Мазарини – в 1661 году.

Людовик XIV больше полувека возводил свое любимое детище Версаль, прерывая строительные работы лишь тогда, когда война окончательно опустошала королевскую казну. Однако, едва заключив мир, король снова принимался за строительство: отмечено, что самые крупные начинания почти точно совпадали по времени с заключением очередного мира. Король вникал во все подробности строительства и требовал того же от своих помощников, в первую очередь – от Кольбера. Он даже написал особое руководство по устройству версальских садов. Он был фанатик версальского строительства и умело выбирал художников и архитекторов: наряду с Ле Бреном, с Луи Ле Во, с Ле Нотром (замеченными уже Фуке) Версаль возводили талантливые итальянцы и фламандцы. В Версаль шли парижские ковры с холма Шайо, конкурировавшие с коврами Леванта, ткани, серебро и шелк из Лиона, не уступавшие венецианским и флорентийским, кружева из Алансона, теснившие на рынках венецианские кружева, фаянс из Руана, зеркала и стекло из парижского предместья Сент-Антуан. Тысячи мастеров съезжались сюда с северного побережья Франции, из Нормандии, а также из Лимузена. В 1680 году здесь было занято больше 36 000 рабочих. Сюда везли светлый камень, везли и мрамор – из Юрских гор, из Лангедока, из Прованса…

Сперва обновлен был старый замок. Вместе с королевой-матерью Анной Австрийской, с молодой еще Марией-Терезией и дофином король устраивал здесь пышные празднества.

С 1668 года в Версале строится новый дворец, который был позднее соединен со старым Зеркальной галереей. Новый дворец Ле Во строил в итальянском стиле – с каменным фасадом и балюстрадами. Ле Нотр неустанно трудился над садом (место было болотистое, пришлось строить террасы, подводить воду со стороны), над бассейнами, кустарниками, фонтанами.

В 1677 году король Людовик XIV объявил о своем намерении сделать Версаль королевской резиденцией. Двор должен был теперь перебраться в Версаль, хотя работы по расширению дворца, которые вел племянник великого Франсуа Мансара, Жюль Ардуэн-Мансар, еще шли полным ходом. По завершении этих работ площадь дворца увеличилась в пять раз. В дополнение к двум дворцовым зданиям, соединенным галереей, выросли два обширных новых крыла – Северное и Южное, закончено было устройство Больших апартаментов, построена была великолепная Оранжерея с лестницами. В центральной части дворца началось строительство новых апартаментов для короля, королевы и дофина, в южной части – апартаментов для придворных, в северной – апартаментов для принцев крови. Со стороны города пристроено было крыло для министров. Дворец теперь расходился лучами…

Аристократ без лошади все равно что нынешний бизнесмен без машины: были построены Большие и Малые конюшни. Последним и, пожалуй, самым великолепным из сооружений времен Людовика XIV в Версале была Королевская часовня, сооруженная Ардуэн-Мансаром и его зятем Робером де Коттом (при участии лучших художников и скульпторов Франции). Часовня была освящена в 1710 году, за пять лет до смерти короля.

Говоря о строительстве Версаля (и о правлении Великого Короля в целом), его часто разделяют на три этапа, для обозначения которых (каким бы странным это ни показалось иностранцу, склонному недооценивать роль женщины, да еще и не жены, а фаворитки) упоминают роль дамы, наиболее часто разделявшей в то время королевское ложе. Скажем, первый период – от смерти Мазарини в 1661 году до 1668 года – связывают со строительными усилиями Луи Ле Во, с трудами Ле Нотра и с любовными успехами Луизы де Ла Вальер (в этой же связи попутно упоминают, впрочем, актерские успехи Мольера).

Во второй период для решения извечной проблемы тесноты в Версале Ле Во замышляет пристройки и здание в виде подковы, Франсуа д’Орбэ завершает постройки со стороны парка, а царит в этом Версале победоносного короля красавица мадам де Монтеспан.

И, наконец, третий период, когда Ардуэн-Мансар (этот «Людовик XIV архитектуры») строит разнообразные пристройки, король переселяет всех в Версаль, на месте террасы центрального корпуса дворца Ардуэн-Мансар строит Зеркальную галерею, которую считают шедевром пропаганды абсолютизма, Оранжерею, конюшни и прочее. Этот Версаль, в котором царит при стареющем Людовике мадам де Ментенон, считается высшей точкой строительства Версаля и вершиной королевской власти… Ле Нотр сооружает в то время бассейны Аполлона и Нептуна, роет большой канал (по нему плавают гондолы, ведомые гондольерами из Венеции). Воду в Версаль гонят теперь отовсюду, и машина в Марли качает ее неустанно… Ах, зачем нас с вами не было в том прекрасном саду!

По смерти творца Версаля в нем наступает затишье на каких-нибудь семь лет. Но вот подрастает новый король, Людовик XV, и тогда король и регент – оба начинают ощущать потребность в Версале, в его четкой организации жизни двора. Версаль был железной раковиной абсолютизма, которую выковал Великий Людовик и опустошить которую смогла лишь безжалостная Революция, а пока…

Людовик XV и двор возвращаются в Версаль, и здесь появляется новинка – личные апартаменты короля. Иные историки сообщают, что это для того, чтоб удобнее было водить девок. Другие намекают, что королю нужен был покой для государственных мыслей. Согласимся, что личные апартаменты могут сгодиться и для того, и для другого. Появляются во дворце апартаменты королевы Марии Лещинской, а также апартаменты мадам Аделаиды (король любил всех сестер Лещинских по очереди).

Уже с 1668-го значительной частью построек руководит архитектор Жак-Анж Габриэль. Это он пристроил к северному крылу дворца великолепный театр… Конечно, он зазря разломал Посольскую лестницу Ле Брена (деньги на ее замену как раз кончились), но заслуги его все же многочисленны. Он чуть ли не 30 лет корпел над достройкой салона Геркулеса, а ведь надо было еще завершать декор всех этих начатых салонов, залов, апартаментов, коридоров… Собственно, и нам не хватило бы остатка жизни, если б я вознамерился подробно рассказать о роскоши версальского декора или, на худой конец, хотя бы о его символике, вовсе уж непонятной иностранцу и нашему современнику, но бывшей, вероятно, вполне понятной, очевидной для человека того времени, впитавшего классическую культуру… Ну, возьмем, к примеру, солнце, что уж проще – любимый символ «короля-солнца». Или этот вот символ юной силы и красоты – бог Аполлон: в Версале он повсюду – вдоль главной оси дворца и на оси парка, да и на западной оконечности парка можно увидеть колесницу Аполлона. В ныне не существующем гроте были фигуры, представлявшие рождение Аполлона. В апартаментах короля салон Аполлона служил тронной залой. В салонах Войны, в салоне Мира и салоне Планет, сооруженных вместе с Зеркальной галереей, та же символика отражена была в фигурах богов и в стилизованных изображениях короля…

Но, оставив в стороне символику, обратимся к немаловажному сюжету – как жил королевский Версаль, этот высочайший образчик абсолютной монархии: L’Etat c’est Moi (Государство – это Я).

Подданные современной бюрократической демократии (или демократической бюрократии), мы с удивлением читаем о том, что Версаль был открыт для широкой публики. Всякий подданный короля мог прийти по делу к своему королю или просто прийти, чтоб иметь удовольствие лицезреть монарха. Конечно, подданный этот должен был при входе в парк (подобно верующему еврею или мусульманину при входе в синагогу или мечеть) иметь на голове шапку и вдобавок на бедре – шпагу, но их можно было получить напрокат у дворцовой стражи (как получают напрокат кипу или тюбетейку при входе в синагогу или мечеть).

Этикет дворцовой жизни в Версале был разработан до мельчайших деталей, и все, что происходило в присутствии Его Величества, этого Солнца Империи (а может быть, и Вселенной), должно было быть строжайшим образом регламентировано. Существовали тысячи знаков благоволения и почестей, которых мог быть удостоен придворный – скажем, чести держать свечу в ответственный момент, когда с Его Величества будут снимать панталоны. Или, скажем, чести собирать пожертвования во время богослужения в часовне. Почестей этих добивались с самоотверженным упорством и хитроумием. Существовало также великое множество специфически версальских правил и ограничений, множество версальских «нельзя», о которых не слышали даже в Фонтенбло или в Компьене. День короля был в Версале расписан с точностью, всегда можно было сказать, что делают в данную минуту Его Величество: Малый Подъем, Большой Подъем во дворце, аудиенция, труды в кабинете, Большой и Малый Куверты, месса, променад, охота… Кстати, и ныне, проходя по залам Версальского дворца, не следует забывать, что декор их строго подчинен этикету жизни и назначению залов. Скажем, в залах, где шла публичная жизнь (в вестибюле или Зале гвардии), там и декор был попроще, там не было мрамора и позолоты, живопись была менее ценная, чем в Палате или Большом кабинете. Допуск публики был, конечно, тоже строго регламентирован и расписан. Скажем, в Большие апартаменты публику стали допускать только с 1684 года, когда король получил в свое распоряжение внутренние апартаменты, вход в которые был ограничен гораздо строже. Существовали и свои, особые правила для входа в Салон Бычьего Глаза или в Палату Совета. Сюда могли свободно входить только члены королевской семьи и особо приглашенные. Однако жизнь была все же открыта взгляду подданных…

ЗЕРКАЛЬНАЯ ГАЛЕРЕЯ ВЕРСАЛЯ

Роскошь и блеск Версаля, которым изо всех сил подражали в ту пору все высокие дворы Европы, должны были утвердить законность и строгую преемственность трона, законность Бурбонской династии… Таким образом, детали истории Версаля и его бесценные собрания произведений искусства остались памятником французской монархии в пору ее наивысшего развития. Больше столетия жили здесь король и королева, наследник, братья короля, их дети, принцы крови и незаконные дети, кардиналы и герцоги, сановники, маршалы, конюшенные и Главные конюшие, постельничие, военные всех чинов… Всего их было семь тысяч, этих людей, из них только три тысячи могли худо-бедно ютиться во дворце, зачастую располагая комнаткой, которую Сен-Симон презрительно называл «крысиной норой». При всех неудобствах такого жилья проживание во дворце считалось большим удобством и честью, хотя у многих из здешних насельников неподалеку от дворца был собственный дом или даже замок. Чтобы чего-нибудь добиться при дворе, нужно было являться туда регулярно, а еще лучше – состоять при дворе. Людей, близких к повседневной жизни дворца, было в ту пору тысяч пятнадцать…

Для короля, как выясняется, эта привязанность самых сильных людей его королевства к Версалю была и удобнее, и важнее, чем для них самих. Король был напуган Фрондой, а здесь они все были на виду, все суетились на ковре или кусали друг друга под ковром. Бог его знает, что бы они там еще измыслили, сидя всевластно в своих могучих замках. К тому же здесь жизнь была дорога, они не могли здесь сильно разбогатеть, их благополучие зависело от его щедрости. Нет, что ни говори, собрать их здесь всех, под отеческим надзором – это была неплохая идея. Король оторвал эту опасную знать от ее окружения, от жизни страны, даже от подданных, создав для них в Версале некое искусственное, иллюзорное существование, при котором всякая мелкая дворцовая интрига казалась событием государственного значения и безмерно занимала умы…

Правда, после эпохи Регентства Версаль, оставаясь еще политическим центром Франции, перестает быть центром художественным и интеллектуальным. Жизнь интеллектуальной элиты все чаще уходит в парижские салоны, да и принцы крови начинают пренебрегать Версалем, стеснявшим их свободу.

Не спеша, однако, к событиям 1789 года, опустошившим Версаль, вернемся к временам расцвета Версаля и обратимся к частной жизни короля и двора.

Как уже было сказано, король Людовик XIV жил постоянно на виду, на публике, в течение дня отдыхая от нее лишь урывками – перед мессой, после обеда, после ужина: в лоне семьи или в апартаментах мадам де Ментенон (с которой, как всем было известно, сочетался тайным браком после смерти королевы). Чтобы ему укрыться от толпы, и были устроены два более или менее интимных обиталища – одно в Марли, другое в Версале (Большой Трианон). «Марли для друзей, – любил говорить король, – Трианон для семьи». Людовик XV и Людовик XVI, жившие в Версале позднее, строго соблюдали тот же королевский распорядок дня, однако, оставив для официальных приемов Большие апартаменты, они устроили для себя внутренние, личные апартаменты. Что до Людовика XV, то он удалялся по временам в свои дома и дворцы в Шуази, в Ла-Мюэте, в Сент-Юбере.

В поисках живых описаний версальской жизни можно обратиться к книгам современников и свидетелей, написанным вдобавок по горячим следам событий. Скажем, к изданной в 1802 году книге Сулави «Исторические мемуары и анекдоты из жизни французского двора времен маркизы де Помпадур» и к его же книге «Частная жизнь Людовика XV». Вот, к примеру, крошечный эпизод версальской жизни, описанный Сулави, – бал-маскарад 25 февраля 1745 года. Знатоки считают и упомянутый день, и описанный эпизод весьма важными не только для перемен в жизни короля и тех 10 000 человек, что обслуживали его в Версале, но и для дальнейшего развития внутренней и внешней политики Франции. Итак, что же случилось 25 февраля 1745 года?

В тот день в Версале решено было дать бал-маскарад в честь бракосочетания наследника с испанской инфантой. К огорчению придворных дам, король решил предстать на этом балу в маскарадном костюме, делавшем Его Величество совершенно неузнаваемым, и вдобавок допустить на версальский бал всех желающих повеселиться дочек и жен буржуа. Последнее решение монарха породило много пересудов, интриг и даже тайных угроз: придворные дамы вовсе не желали, чтобы король увлекся буржуазкой. Зато этого пожелал король, не возражавший приятно расширить свой кругозор, так что даже распускаемые придворными слухи о том, что на этом балу Его Величеству грозит некая опасность и что она даже предсказана Нострадамусом, не заставили короля переменить свое решение. Кстати, позднее говорили, что предсказание Нострадамуса оправдалось и что несчастьем явилось появление мадам де Помпадур на балу, но это все было потом, а пока…

Грянул бал, и все эти люди, переодетые турками, китайцами, пастухами, волхвами, армянами и лекарями, жадною толпой ожидали появления Его Величества из двери королевских покоев. Особенно этого ждали дамы, и здесь надо признать наперед, что в этой толпе была дама, которой гадалка еще в восьмилетнем возрасте (ах, как рано созревали француженки!) нагадала, что она станет любовницей короля (рассказывают, что после смерти дама даже оставила что-то по завещанию этой гадалке). Итак, толпа дам, рвущихся на королевское ложе, дождалась вожделенной минуты, но была озадачена и разочарована. Дверь королевских покоев наконец распахнулась, и оттуда вышло сразу восемь ряженых. Угадать, кто из них король, как восхищенно сообщает нам господин Сулави, не было никакой возможности. Впрочем, некой госпоже де Портай показалось, что она сразу распознала среди ряженых короля. Она приблизилась, самонадеянно сорвала со своего лица маску («товар лицом») и стала этого человека преследовать, как сообщает месье Сулави, ему докучая и даже его раздражая. И тогда, если верить нашему историку, случилось следующее:

«Этот человек, один из охранников короля, хорошо знавший мадам де Портай, воспользовался этой ее ошибкой, завлек ее в маленький, вполне укромный салон и там извлек из этого ее заблуждения все выгоды, какие только сумел возжелать (увы, уточнения, велика ли была выгода, в тексте не содержится. – Б.Н.). Когда все было кончено, она явилась снова в собрание, даже не потрудившись привести себя в порядок, ибо гордилась теми ласками, которые ей перепали, как она полагала, от самого короля…»

Но вот около двух часов пополуночи король все же выдал себя, отпустив королевский комплимент некой даме, обрядившейся Дианой-охотницей, и уж после этого назойливый дамский рой кружил вокруг него неустанно, однако замечено было, что одна дама, отделившись от толпы буржуазок, принялась с особой настойчивостью поддразнивать короля своими шалостями. Заинтригованный, Его Величество Людовик XV устремился ей вслед и произнес несколько галантных фраз. Тогда, обернувшись, красавица-буржуазка сбросила маску, и все узнали в ней мадам Ле Норман д’Этиоль.

«Следуя утонченности своего кокетства, – сообщает нам правдивый и осведомленный историк месье Сулави, – дама эта отошла сразу же, однако не вовсе теряясь из виду, и встала, обмахиваясь платочком, который она вдруг обронила то ли случайно, то ли имея в виду особые цели. Людовик XV с готовностью поднял оброненный платочек с земли, но, не будучи в состоянии дотянуться до того самого места, где стояла дама, бросил ей предмет со всею учтивостью, после чего ропот пронесся по всем залам и местам увеселения: «Платок брошен!», и тем все соперницы, сколько их было на празднестве, повергнуты были в отчаяние».

(В общем, «учитесь, Шура», как любил говорить в подобных случаях покойный О.И. Бендер.)

Наш осведомленный рассказчик сообщает, что это было логичным завершением многих усилий мадам д’Этиоль, которая с самого своего замужества до неполных двадцати лет делала самые разнообразные шаги, чтобы быть замеченной в Версале. Борьба была нелегкой, конкуренция, сами понимаете, огромной, но в конце концов честная буржуазка преуспела в своем мероприятии, и теперь оставалось только ждать (но ждать, понятное дело, оставалось уже недолго). Очень скоро постельничий и камердинер короля доставил трепещущую мадам в большую королевскую постель (регулярные посетители дворцов отметили, вероятно, как коротки эти лежбища, и если предположить, что знатные люди спали сидя, то над остальным все же стоит задуматься).

Передают в связи с этим визитом распаленной мадам выражение месье Морепа, известившего просвещенный мир, что в ту первую ночь король «дал маху», так что в остроумном (на свой, недоступный нам, французский лад) Версале распевали куплет про то, как

Король хотел любезным быть,

Да вот уж – не сумел.

Однако в ближайшие два-три дня Его Величеству удалось восстановить силы, и урожденная мадемуазель Пуассон (по-русски это будет Рыбникова или даже Рыбина), в замужестве мадам д’Этиоль, а в недалеком будущем маркиза де Помпадур, добилась, чего хотела…

Двор был решительно против воцарения в Версале этой внучки ткача и один бог знает чьей дочери, так что хитроумной мадам д’Этиоль пришлось изобретать новую уловку (жизнь честной буржуазки, увы, нелегка). Она написала королю, что муж ее жестоко ревнует, что домашнее положение ее стало ужасным и только от всемогущего короля она может теперь ждать защиты невинности. Вот тогда-то король и поселил бедняжку прямо в Версале. Почти сразу она стала вмешиваться во все дела французского королевства, в его финансы и дипломатию, хотя некоторые серьезные французские историки, полемизируя с некоторыми недостаточно серьезными историками, утверждают, что роль мадам де Помпадур в разорении французской казны и дипломатических неудачах Франции этими другими, недостаточно серьезными историками все же сильно (насколько сильно? – Б.Н.) преувеличена. (Я же сообщаю эти подробности версальской жизни исключительно в интересах нефранцузского читателя, который может не поверить в прочность французских традиций и, скажем, в то, что совсем недавно, на исходе XX века, некая буржуазка без доклада входила в кабинет здешнего министра иностранных дел, лучшего друга социалиста-президента, лишь возвещая urbi et orbi: «Ку-ку, это я!»)

Целых пять лет мадам Пуассон – де Помпадур была любовницей короля, после чего весьма мудро, зная меру (о, буржуазная умеренность!), сама предложила ему разойтись по-хорошему и стать ему только другом (пусть даже лучшим другом). Король был в восторге (кому не надоест за пять-то лет!), сделал ее в благодарность герцогиней и фрейлиной дворца королевы, так что до самой своей смерти (в 43 года) она не расставалась с Версалем, который был свидетелем ее победы. А во дворце были устроены апартаменты другой красавицы – графини дю Барри, которая стала любовницей короля в 1769 году, пережила короля, стойко снесла монастырский затвор, прожила еще несколько счастливых лет в своем имении, а затем, сохранив верность монархии, взошла на помост гильотины в незабываемо мерзком 1793 году. Эта последняя деталь вносит иной мотив в популярное описание атмосферы Версаля, о которой некий месье Кубер писал как об атмосфере весьма странной:

«…труд и игра, великолепие и мерзость, преданность и распутство… И все это столпотворение лошадей, лакеев, клерков, священников, придворных, рабочих и бандитов».

ФАВОРИТКА ИЗ НИЗОВ, УРОЖДЕННАЯ ЖАННА ПУАССОН, ПО ПРИХОТИ КОРОЛЯ СТАЛА МАДАМ ДЕ ПОМПАДУР И ЧУТЬ НЕ ДВА ДЕСЯТИЛЕТИЯ ЦАРИЛА ПРИ ДВОРЕ

Впрочем, месье Кубер мог не разобраться в высоких достоинствах тогдашнего сексуально-монархического устройства. Более поздние книги и более серьезные авторы находят это устройство и разумным, и полезным. Признавая, что, конечно же, христианнейшие короли Франции вели полигамную жизнь, достойную мусульманских шейхов, авторы эти отмечают, что роль фавориток при дворе была скорее положительной и вносила в функционирование монархии определенную упорядоченность хотя бы тем, что они были женщины (а «феминизация» шла на пользу грубому французскому двору). Фаворитки покровительствовали художникам, поэтам, актерам, вдохновляли их на создание высокохудожественных произведений (среди прочих авторов на это обращает наше внимание месье Ги Шосинан-Ногаре в своей ценной книге «Повседневная жизнь дам короля», выпущенной лет десять тому назад престижным парижским издательством «Ашет»). Фаворитки диктовали стиль всей стране (даром, что ли, говорят о стиле Помпадур), они привлекали лучших мастеров (вроде Филибера Делорма или Бенвенуто Челлини) к созданию дворцов и парков. Даже при наличии двух фавориток у одного короля создавалось (с дополнительным участием законной и любимой супруги) равновесие монархического треугольника. Королева блюдет воспроизведение потомства и спокойствие политической жизни: она и была выбрана из соображений высокой политики. Фаворитки веселят двор и ублажают короля. Народ гордится любовными подвигами короля и вполне понимает его нужды. Именно так объясняет нам это устройство ученый автор.

Конечно, бывают срывы, кризис финансов, голод. Тогда в первую очередь стихотворный антидворцовый самиздат (он был очень распространен, и люди своекорыстные им злоупотребляли в своих целях) винит во всем «королевскую шлюху». Конечно, иные людишки (вроде кардинала Флёри) пытаются подсунуть в королевскую постель свою креатуру. Но в общем все делается правильно. И все, что делает король, этот сверхчеловек, всегда правильно. Даже после кровавого беспутства революций французы сохранили эти свои исконные чувства. Недавно при похоронах президента-социалиста оказалось, что у него не одна семья, как утверждала свободная пресса, а две, одновременно (не считая бессчетных любовниц из числа пишущих дам). Обе семьи (и часть дам) были представлены на похоронах, и свободная пресса захлебнулась от восторга: вот это был монарх… Вот это по-нашему! Понятно, что корни этих неумеренных восторгов близ сельского склепа Миттерана уходили в почву полигамного Версаля…

Занавес над старым Версалем (на поклонение которому и бредут сюда толпы паломников) упал октябрьским вечером 1789 года. Последняя сцена разыгралась, вероятно, в гроте Улитки, где в одиночестве отдыхала прекрасная оболганная королева Мария-Антуанетта. Она отдыхала после долгого осеннего дня, в течение которого она карабкалась на башню Мальборо или, надев фартук из набойки, разыгрывала пастушку в своей опереточной «деревушке», построенной по рисункам Робера Юбера, – она отдыхала, когда прибежал паж и прокричал, задыхаясь, что толпа быдла уже смела решетку дворца… Сейчас они будут здесь…

Впрочем, еще до этого (5 мая 1789 года) в Версале заседали Генеральные штаты. 17 мая депутаты составили Народное Собрание (Национальную Ассамблею – она и нынче так зовется). 20 мая в Зале для игры в мяч они дали клятву не расходиться, пока не дадут Франции конституцию. Конституцию дали, но революции ведь не конституций, а крови жаждут.

И вот 6 октября бунт вынудил королевское семейство переехать в Париж, покинув Версаль. Это был конец Версаля. И в конечном счете даже не бунтовщики разорили Версаль, а жулики и торговцы, идущие вослед толпе и в самой толпе. Чуть позже Версаль распродали на торгах, растащили его бесценные ансамбли по французским и заграничным жилищам… Чередовались революция, контрреволюция, Наполеон, Реставрация…

В середине XIX века король Луи-Филипп стал спасать эти уже почти пустующие стены, объявив Версаль историческим музеем. Имя Версаля, впрочем, еще пыталось время от времени снова вписываться в мировую и локальную историю. Скажем, в январе 1871 года немцы, захватившие Версаль, провозгласили в Зеркальной галерее образование Германской империи. Чуть позднее французское правительство приняло здесь решение раздавить Французскую Коммуну (вполне, впрочем, кровожадную и не сулившую ничего доброго). В Версале был подписан договор, положивший конец самой кровопролитной в истории Западной Европы мировой войне (и, как считают люди, одаренные задним умом, договор, посеявший зерна новой войны). Иногда здесь проходят совместные заседания двух палат французского парламента (ни одно из которых не могло бы, впрочем, притязать на звание «исторического»). В общем, «историческим» здесь можно назвать только музей, да и то без особой уверенности. Здешний музей изящных искусств был бы замечательным, если бы Версаль был наконец восстановлен во всей своей славе. Но пока, как отважно сообщает французская газета «Фигаро», в Версале «остались только 16 гектаров изношенных кровель, которые не обновляли со времен последней войны, одичавшие кустарники, здания, грозящие рухнуть, брошенные военные полигоны, ждущие озеленения, – да еще 3 300 000 ежегодных посетителей, которые толпятся в Зеркальной галерее, апартаментах второго этажа и в каком-нибудь десятке залов, потому что остальные заперты из-за нехватки смотрителей. Этих запертых залов еще сто тридцать…».

Но как же произошло это обнищание Версаля? Очень просто. Новая власть не была абсолютной, но, как всякая власть, она притязала на обладание тем, другим, третьим (на то она и власть), в том числе и кусками Версаля. И территория, составлявшая 8000 гектаров при Людовиках, стала съеживаться, как шагреневая кожа. Осталось при дворце-музее каких-нибудь 800 гектаров, остальное растащили бюрократы (не забудьте, что Франция – страна самого мощного в Европе бюрократического аппарата): три разных управления министерства культуры, министерство обороны, министерство высшего образования, министерство сельского хозяйства и оборудования, сенат, Национальная Ассамблея, прибравшая Южное крыло дворца, вдобавок казармы, конторы, конференц-залы, квартиры, и еще, и еще…

Лет шесть тому назад правительство приняло героическое решение провести восстановительные работы и увеличить владения Версальского музея в полтора раза. Увеличить их до 1200 гектаров (то есть до 8000 гектаров будет еще очень далеко). Даже оставляя музею львиную долю средств, выручаемых за входные билеты, государству ничего не сделать без меценатов. К счастью, меценаты все же находятся. Работы идут, но, к сожалению, недавний ураган, пролетевший над Французским Островом, произвел большие разрушения в парке…

Опросы посетителей Версаля показали, что 79 % экскурсантов хотели бы видеть больше, чем показывают сейчас.

Почти треть всех экскурсантов составляют англичане и американцы, 16 % – немцы и только 8 % – японцы. Французов – 13 %, и три четверти из них – провинциалы (зачем парижанину ехать в Версаль, успеется). Зато все французы дружно идут в Зеркальную галерею, и, опасаясь за сохранность этажа, администрация придумывает отвлекающие маневры, но французов не провести…

Отмечено, впрочем, что большинство посетителей Версаль привлекает своими романическими историями. Усмехаются, сопереживают, сочувствуют. Впрочем, сочувствуют не все. Маяковский потирал руки и радовался, что Марию-Антуанетту, бедную девочку, так рано угодившую в холодную королевскую постель, все же «поволокли» на эшафот…

Надо сказать, что не одних иностранцев здесь тревожит чувство «дежа-вю». Для француза Версаль тоже лишь иллюстрированная энциклопедия, приложенная к школьной программе, Малый Ларусс (исполненный гражданских чувств Наполеон III свез сюда пять тысяч полотен): а вон и Виктор Гюго, как в учебнике, а вон и Шатобриан…

…Русскому приходят на ум в этих стенах и свои собственные воспоминания. 24 и 25 мая 1717 года Петр Великий со свитой ночевал в Версале, и свита, увы, к огорчению версальского губернатора господина Блуэна, натащила уличных девок в покои мадам де Ментенон…

Позднее посланник императрицы Анны Иоанновны Антиох Кантемир вручал здесь королю свои верительные грамоты.

В 1867 году император Наполеон III мирно гулял здесь с царем-освободителем Александром II, но мир царственной прогулки был нарушен криками: «Да здравствует Польша!»

Император Николай II посетил Версаль в 1896 году. В тот же самый год побывал здесь художник Александр Бенуа, который, как многие русские, свидетельствовал, что у него было здесь ощущение чего-то давно знакомого. Понятное дело, для Бенуа и «мирискусников» – для них «галантный век» с Версалем были родные сюжеты.

В начале XX века здесь побывали Волошин и Блок. Блоку, впрочем, здешняя помпезность показалась еще более чудовищной, чем царскосельская.

Осенью 1927 года Марина Цветаева гуляла здесь с сестрой Анастасией (ко времени возвращения Марины на родину сестра уже была в лагере). На прогулке в Версале Марина тут же вспомнила Россию (еще без лагерей) – мол, все, как в России: и грибы, и лесная сырость.

В 1960 году министр культуры Андре Мальро (несмотря на все старания, не удостоившийся когда-то прогулок со Сталиным) водил по версальскому парку товарища Хрущева. В 1985 году в здешнем театре был дан спектакль в честь Горбачева.

На втором этаже дворца развешано немало батальных картин, на которых французская армия бьет русских. Баталии, в которых русские побили французов, художники обошли вниманием…

ПОРТРЕТ МАРИИ-АНТУАНЕТТЫ КИСТИ МАДАМ ВИЖЕ-ЛЕБРЕН

Город Версаль, довольно изрядный по меркам Французского Острова населенный пункт (чуть не сто тысяч жителей), вырос при королевской резиденции и дворце – как город администрации, аристократии, военных и дворцовой обслуги всех родов и рангов. Всего десять лет спустя после того, как он отдал Ле Во и Ле Нотру приказ заняться замком и парком (то есть в 1671 году), король Людовик XIV издал декрет о продаже земли и застройке города по плану, утвержденному Главным интендантом Королевских зданий, так что Версаль сразу строился по регулярному плану и в год смерти короля насчитывал уже 30 000 жителей. Здесь жили все, кто стремились быть поближе к власти, и те, кто были проводниками власти. Король разместил новые органы администрации в особых дворцах – во Дворце Войны, Дворце Иностранных дел, Дворце Морского флота.

В центре строгой городской геометрии находилась Плас д’Арм, от которой веером расходились авеню, поделившие город на кварталы. Между ними, прямо напротив дворца, и ныне высятся старинные конюшни, построенные в 1679–1682 годах Жюлем Ардуэн-Мансаром. В Больших конюшнях, где стояли чистокровные скаковые лошади, ныне хранятся архивные бумаги департамента Ивелин и архивы Второй моторизованной дивизии. В Малых конюшнях, где были лошади, привычные к упряжке, ныне Воздушная школа и Школа архитектуры. Главной артерией былой застройки была Парижская авеню, на которой ныне красуется обширная мэрия, включившая в постройку 1900 года старый дворец Конти, в интерьере которого сохраняются старинная резьба по дереву и скульптуры, приписываемые самому Куазевоксу и самому Пажу?. Среди множества старинных зданий на Парижской авеню – Дворец Малых Развлечений (дом № 22), в котором в 1789 году Национальная Ассамблея приняла декларацию о правах человека, дом № 15, где была старинная ямская почта, дом № 19 – былые конюшни мадам дю Барри с фасадом по проекту Леду (к ним примыкает и дворец мадам дю Барри)… Старинные, XVII и XVIII веков, дворцы найдешь чуть ли не на всех улицах Старого города, в квартале Сен-Луи и в квартале Нотр-Дам. В интерьере кафедрального собора Сен-Луи, построенного в 1743–1754 годах внуком Жюля Ардуэн-Мансара, которого называют Мансаром Сагонским, – большое количество ценных статуй (в том числе скульптуры Прадье и Фроста), а также полотен (картины Буше, Дезэ, Ван Лоо). Попав в квартал Сен-Луи, не уйдешь, не поглазев на рынок Сен-Луи (времен Людовика XV), на огород Людовика XIV или на парк Бальби. В квартале же Нотр-Дам, кроме воздвигнутого Жюлем Ардуэн-Мансаром собора Богоматери (1684 год) со всеми его замечательными часовнями, непременно захочется посетить ряды, сохранившиеся от рынка Нотр-Дам, улицу Резервуаров, где стоит дворец мадам де Помпадур (позднее здесь был отель, где живали Марсель Пруст, Анатоль Франс и мадам де Ноай), дворец Ламбине (и музей Ламбине), Королевские конюшни или Конюшни королевы (1674 год), Монастырь королевы и прочие монастыри, которых тут немало, а в северном квартале – еще и замок де ла Мэ, где жил в 1938 году герцог Виндзорский (бывший английский король Эдуард VIII). В общем, любопытному страннику стандартная полуторачасовая экскурсия в Версальский дворец – что слону дробина…

А были ведь еще незаурядные уроженцы Версаля и обитатели Версаля, по чьим следам пройдет здесь неленивый путник. В 1712 году родился в Версале Шарль-Мишель де л’Эпе, который стал аббатом, а также знаменитым адвокатом. Озаботившись однажды судьбой глухонемых девушек, он придумал для них азбуку жестов и, заручившись денежной помощью герцога де Пантьевра и самого Людовика XVI, открыл для них школу. В 1789 году, в год его смерти, ему был присвоен титул благодетеля человечества, но, живи он чуть дольше, ему, может, отрезали бы голову, как другим благодетелям.

Среди благодетельниц рода человеческого, обитавших некогда в Версале, можно было бы назвать и последнюю возлюбленную короля Людовика XIV (с которой он обвенчался тайно) мадам де Ментенон, урожденную Франсуазу д’Обинье. Помня о нищем своем детстве, мадам де Ментенон хотела сделать что-нибудь доброе для девочек из обедневших благородных семей. Собственно, уже и король (перед лицом обогащения буржуа и обнищания дворянства) предпринял кое-какие шаги, создав, к примеру, Кадетские роты. Мадам де Ментенон создала школу для девочек в Сен-Сире (Saint-Cyr), местечке, что лежало к востоку от Версальского дворца, у конца Малого парка Версаля. В 1685 году Жюль Ардуэн-Мансар приступил к строительству этого Королевского Дома Святого Людовика. Больше года две с половиной тысячи строителей трудились над возведением этого комплекса (одной из интереснейших частей которого была до сих пор не восстановленная часовня)…

Сен-Симон рассказывал о посещении сен-сирской школы русским императором Петром I в июне 1717 года:

«…из Версаля он поехал в Сен-Сир, где осмотрел здание и видел девушек в классах. Принимали его по-королевски. Он пожелал также видеть мадам де Ментенон, которая, обнаружив такое любопытство, забралась на кровать и задернула занавеси на окнах и на кровати, из-за которых видна была только частично. Царь вошел в ее комнату, для начала открыл занавеси на окнах, а потом и на кровати, внимательно и не спеша рассмотрел мадам де Ментенон, не произнеся ни слова и ни одного не услышав из ее уст, а потом без всяких поклонов удалился… Мне известно, что она была немало удивлена и еще более того устрашена, что же до великого Короля, то он не был удивлен нисколечко».

Прошло больше века, и в здание бывшего женского коллежа была переведена созданная незадолго до этого Наполеоном известная военная школа Сен-Сир (лишь в 1945 году она была переведена отсюда в Бретань).

Кстати, о доблестных военных: в 1768 году в Версале родился известный полководец Лазарь Ош (Революция, бронза статуй, гром победы и тишком – пораженья)…

Еще одно великое имя – Бальзак. При неумеренном пристрастии низкородного Бальзака к высоким аристократическим титулам было бы даже странно, если бы Оноре де Бальзак не объявился на улицах Версаля. Папа Бальзак перебрался в дом на углу версальских улиц Морепа и Приходской в 1825 году. Там же поселились и сестра Бальзака с мужем: оба поддерживали дружеские отношения с майором Карро, занимавшим важный пост в военной школе Сен-Сир, и с его женой Зульмой, ставшей вскоре близкою подругой писателя; Карро принимал Бальзака и у себя в школе, в Сен-Сире…

На улице Королевы, во дворце Ламбине XVIII века (дом № 54), жил сам господин Ламбине, поведавший миру в своей книге «Правда о Бальзаке» (или, может, «Бальзак без фигового листка») о знакомстве Бальзака с другой знатной обитательницей Версаля – маркизой д’Абрантес. Ламбине утверждал, что они впервые встретились у… ростовщика.

В другом старинном доме Версаля, в доме № 15 по улице Шан-Лагар, где жили когда-то итальянские музыканты Людовика XIV, поселились другие знакомые Бальзака – граф Гвидобони-Висконти и его жена Сара. Дом хозяин выбрал себе удачно – он был страстный меломан. Его, похоже, ничего не интересовало, кроме музыки. Даже то, от кого его жена родила здесь 20 мая 1836 года прелестного мальчика. Многие предполагали, что отцом мальчика (он прожил на свете всего тридцать девять лет) с наибольшей вероятностью мог быть талантливый и темпераментный романист Оноре де Бальзак, к которому оба супруга были так добры. Сара выкупила вечного должника Бальзака у полиции, он прятался в парижской квартире супругов, они оплачивали его поездки в Италию… Ах, зачем великий человек уехал на Украину, венчался в Бердичеве и умер так рано? Прятался бы по-прежнему в Пасси, писал бы романы, любил бы Сару…

В Версале селились многие французские писатели. В доме № 22 по улице Резервуаров жил и умер автор «Характеров» Лабрюйер. Эрнест Ренан жил в доме № 22 по улице Мадемуазель, а в доме № 53 на Парижской авеню в гостях у поэта Робера де Монтескье бывали Анри де Ренье, Анатоль Франс, мадам де Ноай и актриса Сара Бернар.

Версаль воспевали Теофиль Готье, Альфред де Мюссе, Анри де Ренье и еще многие. И оно понятно – Версаль того стоит… Впрочем, как я уже упоминал, Александру Блоку Версаль казался уродливым и скучным. «Все, начиная с пропорций, мне отвратительно в XVIII веке, – писал Блок, – поэтому Версаль мне показался даже еще более уродливым, чем Царское Село».

У западных ворот Версаля стоит замок Тернэ, принадлежавший Саше Гитри, а дальше по департаментской 68-й дороге можно очень скоро добраться до Ле-Мениль-Сен-Дени (Le Mesnil-Saint-Denis). Мэрия этого местечка размещается в замке XVIII века, принадлежавшем некогда академику Монмору, у которого часто гостила мадам де Севинье. В XIX веке деревушка эта принадлежала поэтессе Дельфине Ге. Ну а ближе к концу XX века, гуляя однажды по этому нынче густо застроенному новыми виллами местечку, я набрел на вполне дачной авеню де Брюйер (7 avenues des Bruyeres) на одно совершенно необычное место. Деревянным заборчиком с калиткой, увенчанной православным крестом, был огорожен запущенный сад, спускавшийся куда-то к оврагу (былой лес де Фе). В саду стояли православная церковь и множество крошечных будок, соединенных трубой, по которой текла теплая вода из котельной для обогрева, так как дело было зимой. В каждой из будок, склоняясь у окна, сидел бледный молодой монах и писал икону. Монахи были французы, а былой их наставник, инок Григорий Круг, уже был к тому времени погребен в местной церкви, им же и расписанной в 50-е годы в завершение всех его иконописных трудов. Уроженец Петербурга Григорий Круг принял постриг (и сменил имя Георгия на Григория) сорока лет от роду, в 1948 году, а последние годы жизни провел в этом вот Святодуховском скиту, входящем в юрисдикцию Московской патриархии…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.