XVII ВЕК ДВОРЕЦ ИНВАЛИДОВ Цена Великого века
XVII ВЕК
ДВОРЕЦ ИНВАЛИДОВ
Цена Великого века
Станция Инвалидов производит несколько грустное впечатление. Она выводит нас к блеску и великолепию Великого века, но по серым темным коридорам. Это ничего не меняет, едва оказавшись наверху, мы открываем роскошь и открытые пространства, которые Людовик XIV желал видеть в Париже.
В этой зоне на левом берегу, довольно удаленной от центра столицы, некогда были лишь грязные заболоченные участки, принадлежащие аббатству Сен-Жермен-де-Пре. Название этой равнины Гренель и близлежащей станции метро Варен означают, впрочем, то же самое: местность, заселенная дикими кроликами, земля для охоты, непригодная для земледелия, чем объясняется то, почему эта обширная пустошь так долго оставалась заброшенной.
Сам Людовик XIV считал создание дворца Инвалидов на этом нетронутом участке «великой идеей царствования»… И в том, что касается величия, Королю-Солнце можно довериться: он знал в этом толк! Он понял, что культ его личности — это культ Франции, и стал самым щедрым заказчиком памятников, построенных в его честь.
В 1669 году Жан-Батист Кольбер, главный интендант королевских построек, набросал на бумаге несколько общих идей о Париже: «Все планы повсюду продолжать — Триумфальная арка для завоеваний на земле — Обсерватория для небес — Величие и роскошь».
Однако финансировал две триумфальные арки, посвященные королю, парижский муниципалитет: они были возведены на месте двух ворот, уничтоженных в рамках общей программы украшения города и сокращения военного аппарата, ставшего бесполезным. Арка на месте ворот Сен-Дени была построена в честь побед во Фландрии; арка на месте ворот Сен-Мартен, более скромная, возведена в память завоевания Франш-Конте.
Но было бы несправедливо видеть в работах этой эпохи — начатых муниципалитетом или королем — только памятники, предназначенные воспевать величие трона. Настоящие усилия были предприняты, чтобы сделать город более безопасным и более приятным для жизни…
В Париже XVII века самые красивые особняки, утонченные творения искусства и архитектуры, соседствовали с ветхими домишками, грязными переулками, лачугами, в которых гнездились нищета, преступления и болезни. Здесь сплетались в опасной сложной архитектуре деревянные конструкции шатающихся каминных труб. В этих кварталах, где царят убожество и уродство, сталкивались и вступали в борьбу за грабеж растерянного буржуа банды грабителей. Банда Рыжих в красных плащах, банда Серых в серой одежде, банда Плюмажей в широких шляпах с хохолком внушали ужас беднякам и наводили свои законы.
Париж суетился и волновался, лавируя между бочками носильщиков воды, большими ивовыми корзинами торговцев дичью, тяжелыми тачками с зерном, которые загромождали улицы. Чтобы пройти, нужно было пробивать себе путь между фиакрами и каретами, перегруженными телегами, процессией быков, которых вели на бойню, и в любую минуту бедного прохожего могли опрокинуть. Один художник по имени Герар изобразил на гравюре беспорядок, царивший на улицах Парижа, и выразил в нескольких стихотворных строках опасения прогуливающегося:
Когда ходите по Парижу, смотрите в оба,
Уши всегда держите открытыми,
Чтобы вас не толкнули, не сбили с ног, не ранили,
Ибо если вы не слушаете в общем гуле:
Осторожно! Осторожно! Эй вы, осторожно,
Посторонитесь, осторожно!
Все, что гремит сверху или снизу, вас раздавит.
На берегах реки продолжались и развивались тогда долговременные работы, которые, кажется, принадлежат парижскому пейзажу уже целую вечность — набережные Сены. За прошедшие столетия произошли значительные улучшения в их обустройстве: Генрих IV и Людовик XIII в свое время укрепили берега, в частности, вдоль Лувра и на площади де Грев, благодаря насыпям из камня, позволявшим прогуливаться не слишком пачкаясь и, главное, способным удерживать воды во время разлива.
На правом берегу простиралась между набережной де ла Грев и набережной де ла Межисери длинная полоса сыпучей земли, которая превращалась в грязевое поле при малейшем дожде: телеги, спускавшиеся к реке, регулярно там застревали. Чтобы покончить. с этим отвратительным болотом, король в 1644 году потребовал у маркиза де Жевр обустроить набережную между мостом Нотр-Дам и мостом Менял — эта набережная носит сегодня имя своего создателя, а платформа станции Шатле на седьмой линии была построена из поддерживающих ее аркад. Посмотрите на эту платформу в направлении Мэрии Иври-Вильжюиф, своды там более низкие: это фундамент XVII века.
Через одиннадцать лет после строительства эта набережная была дополнена другой, между мостом Нотр-Дам и площадью де л’Отель-де-Виль, которую назвали именем Ле Пелтье, тогдашнего прево торговцев (обе набережные будут объединены в 1868 году под единственным названием де Жевр). На левом берегу подобные работы были проведены, в частности, посредством обустройства набережной Конти.
* * *
Людовик XIV инициировал и продолжил эти преобразования по долгу суверена, но без большого энтузиазма. В сущности, он не любил Париж. В любом случае, он никогда не доверял парижанам. И не случайно он, в конечном счете, отдалился от столицы, устроив свою резиденцию в Версале, где пребывало его правительство и двор. Он слишком хорошо помнил, как был унижен в Париже в детстве… Тогда под воздействием Фронды качался трон, и никто не верил, что этот одиннадцатилетний мальчик в один прекрасный день будет править. Его мать, Анна Австрийская, регентша королевства, решила бежать из угрожающего ей Парижа…
В ночь с 5 на 6 января 1649 Париж отмечал Епифанию[84]. Улицы были безлюдны в эту холодную зиму, но окна — ярко освещены. Всюду радостно отмечали праздник. В Пале-Рояле банкет продолжался до позднего вечера. Королева съела свою часть пирога и нашла боб, тогда ее увенчали картонной короной, и все очень веселились.
Чуть позже полуночи королева удалилась в свой кабинет, как обычно, совершила приготовления ко сну и официально легла… Но сразу же поднялась и разбудила обоих мальчиков. Вскоре Анна Австрийская в сопровождении Людовика и Филиппа спустилась по потайной лестнице, вышла в малозаметную дверь и оказалась во дворцовом саду. В этом месте ожидали экипажи: три нагруженные кареты, призванные увезти подальше от Парижа юного монарха, его брата и мать.
Новость об этом стремительном отъезде быстро распространилась среди придворных и посеяла панику, ибо каждый получил приказ следовать за королевой в ее бегстве. В ту же ночь через несколько часов по сельской местности понеслись кареты, увозившие наспех одетых мужчин, плохо причесанных женщин и сонных детей.
В конце утомительного пути перед уехавшими возникла обширная ферма при замке Сен-Жермен-ан-Лэ: на фоне зябкого пейзажа она казалась темным кораблем с зубчатыми башнями, качавшимся на волнах застывшего от холода моря. Внутри ничего не было готово для приезда королевских гостей: по обычаю, мебель на зиму вывезли. Комнаты были пустыми, ледяными. Только для короля, его брата, королевы и кардинала Мазарини нашли скромные походные кровати, всем остальным пришлось удовольствоваться обыкновенной соломой, разложенной прямо на полу.
В коридорах, заполненных растерянной и очень недовольной толпой, можно было встретить самых знатных людей королевства. Придворные, нагруженные пожитками, несвежие, растрепанные, встревоженные, оплакивают потерянный комфорт своих парижских жилищ и доверительно обмениваются последними новостями столицы. Говорят, там известие о бегстве королевы с сыновьями вызвало шок. Несмотря на свой юный возраст, Его величество считается отцом подданных, защитником нации, сувереном по божественному праву, одно присутствие которого в своем добром городе утешает и успокаивает. Как только он исчез, воцарился страх — страх перед неизвестностью, страх перед неизбежными бедствиями. Со своей стороны, парламент бесконечно обсуждает, какую линию поведения избрать. В конечном счете, было решено послать депутацию в Сен-Жермен, чтобы молить регентшу вернуть короля в Париж. Но когда эти господа явились в замок, королева сухо отказалась их принять, даже не пытаясь спасти внешние приличия и пресечь слухи.
В это время ратуша стала светским центром, куда являются взбунтовавшиеся буржуа и знатные фрондеры! Празднества и фарандолы шумят в салонах, а под звуки скрипок танцует общество, более жадное до развлечений, чем готовое воевать. Но парижанам также нужно показать свое недовольство. Они поставили пушку напротив каменных стен тюрьмы в Бастилии и произвели шесть выстрелов, не причинив большого вреда мощной крепости. Чтобы отпраздновать эту решающую победу, прекрасные дамы и великолепные господа приходят толпами, желая опустошить бутылки, хранившиеся в подвалах тюрьмы.
Регентша будет злиться на столицу семь месяцев, затем вернется в Пале-Рояль.
Через два года новое унижение в Париже. В ночь с 9 на 10 февраля 1651 года фрондирующие принцы, испуганные предположением, что Анна Австрийская и ее сын снова покинут столицу, приказывают закрыть городские ворота и мобилизуют буржуазную милицию. В эту ночь никто не войдет и не выйдет из города, но подозрение все же остается: королева и король все еще в Париже? Может быть, они уже дали деру? Чтобы всех успокоить, Гастон Орлеанский, дядя маленького Людовика, послал капитана швейцарской гвардии в Пале-Рояль с миссией удостовериться в присутствии короля…
Верно, королева решилась покинуть Париж, она боялась возврата Фронды, народного восстания, мятежных выходок толпы. К несчастью для нее, приход швейцарца помешал ей выйти из дворца. Ребенок-король, уже одетый и обутый в сапоги, должен был лечь и притвориться, что спит глубоким сном. Ему натянули одеяло до подбородка, чтобы скрыть, что он готов к бегству… Занавеси над кроватью раздернули, словно при театральном представлении, и швейцарец, сознающий важность своей миссии, заглянул в королевскую спальню. К своему глубокому удовлетворению, он увидел юного монарха… Но этого недостаточно: перед дворцом шумит толпа, которая также хочет увидеть своими глазами Людовика XIV. Все должны пройти там… Безмолвная очередь из рабочих, носильщиков, цветочниц с встревоженными лицами проходит мимо королевской кровати, разглядывая будто бы спящего ребенка. Какие-то добрые дамы крестятся, увидев светлые кудри, и шепчут молитвы, благословляя мальчика, затем все выходят на улицу, удовлетворенные и успокоившиеся.
Такие оскорбления не забываются. В конце концов, можно понять, почему Людовик XIV решил сделать Париж открытым городом — конечно, чтобы сделать его более красивым, но главное, чтобы ослабить его. Места для прогулок и бульвары сменили укрепления, город был открыт…
БУЛЬВАР — ТИПИЧНО ПАРИЖСКОЕ СЛОВО?
В 1670 году Людовик XIV приказал разрушить укрепления Карла V, которые стали вдвойне бесполезными: с одной стороны, в силу эволюции военной техники, с другой, в силу урбанизации кварталов, стоящих за крепостной стеной.
На правом берегу укрепления сменились бульваром, идущим от Бастилии до церкви Мадлен, где люди могут гулять.
Французское слово бульвар появляется в это время, чтобы обозначить это новшество. Стало быть, это типично парижское слово!
В сущности, у него двойное происхождение. Во-первых, оно происходит из голландского слова bolewerk, которое означает «фортификация» (от bol, «брус», и voerk, «сооружение»). Итак, это слово обозначало укрепление. Позднее, когда стену снесли, там возникло место для прогулок или аллея, обсаженная деревьями… Парижане называли их «boules vertes»[85], boulevert — «бульверт», потом «бульвар». И бульвар становится местом отдыха, прогулок, мечтаний…
Людовик XIV отдал Версалю свои архитектурные пристрастия и артистический энтузиазм. Но он сделал одно важное исключение, чтобы прийти на помощь множеству раненых и искалеченных на службе его военного величия солдат… Людовик XIV знал, кому он обязан своими победами: пехоте, мобилизованной для его дорогостоящих кампаний. Тогда он стал заботиться о «малых сих», и его признательность следовало выразить в камне… Он достиг этого. Даже сейчас можно увидеть издали этот освещенный золотой купол высотой в сто пять метров над широкой пустынной эспланадой, застывшим полем битвы, созданным во славу обретенного мира — дворец Инвалидов.
* * *
Когда Людовик XIV, уютно устроившись в карете, пересекает Париж, когда он проезжает по Пон-Нёф, заполненному поэтами, бродягами, продавцами газет и поводырями медведей, его сердце сжимается: он видит одноногих, безруких, глухих и слепых калек, всех этих увечных, которые оставили силы на поле чести, которые влачат нищенское постыдное существование, занимаясь нищенством.
В плане человеческом король несколько потрясен. В плане политическом он ощущает катастрофу. Ведь эта оборотная сторона военной медали или оборотная сторона декорации уж слишком заметна. Он так любит войну, что желает сохранить только образы парадного блеска и доблести, ему хочется забыть о том, что сражения приводят к изувеченным людям, к искалеченной плоти, к разбитым жизням. Следовательно, нужно удалить этих инвалидов из центра Парижа, спрятать их как можно лучше, ибо они — черное солнце царствования, тень, брошенная на реальность королевского величия.
В конечном счете, выбор места для особняка Инвалидов на этом отдаленном пустыре Гренель королю, в общем, нравится. По крайней мере, этих калек не будет видно! Неужели этот сверкающий золотой купол имеет другую функцию кроме той, чтобы накрыть темным пологом страдающих людей?
В 1674 году Людовик XIV издает ордонанс, устанавливающий функцию зданий, строительство которых только что закончилось: «Королевский особняк, такой большой и просторный, чтобы он мог принять и приютить всех офицеров и солдат, искалеченных или старых и хворых, а также выделить фонды, достаточные для их проживания и лечения».
Король по необходимости проявляет заботу об увечных, ибо война, которая тем или иным способом продолжается на тех или иных землях, каждый день изрыгает очередную порцию калек. 11 августа этого года сорок пять тысяч человек под командованием принца де Кон-де бьются с шестидесятитысячной армией голландцев и испанцев Вильгельма Оранского. Семь тысяч французов убиты в этом сражении, которое длится один день и одну ночь рядом с Монсом, в пятидесяти километрах от Брюсселя. Но монарха тревожат не тела, оставшиеся на поле битвы, а тысячи выживших, которые возвращаются в королевство с отрезанными ногами, выбитыми глазами, вырванными руками.
Из восьми монументальных проектов, предложенных для убежища инвалидам, король выбрал проект Либераля Брюана, архитектора, который уже придумал и построил госпиталь де ла Сальпетрьер. Ибо дворцу Инвалидов, предназначенному для военных, соответствует в тот же период госпиталь де ла Сальпетрьер, открытый для гражданских лиц, дом призрения для приюта без разбора (и без особых церемоний) около сорока тысяч бродяг, нищих или больных, которые, по мнению короля, угрожают общественной безопасности. Ужасающая практика, которая напоминает, увы, другие эпохи… Вот главное наследие Людовика XIV для Парижа: город, открытый ветрам, освобожденный от бродяг, от увечных, свезенных подальше, в предместья.
Что касается дворца Инвалидов, проект прост, внушителен, очевиден: на десяти гектарах большой двор, окруженный другими поменьше, прямоугольные здания и в центре церковь, посвященная вере в короля и инвалидам.
В октябре 1674 года первые уцелевшие в боях входят в свой новый дом. Волнующая церемония: на поле гремят барабаны, когорту старых солдат встречает сам король, которого сопровождает Франсуа де Лувуа, военный министр. Инвалиды не злопамятны: они аплодируют Его величеству, вероятно, признательные за то, что отныне им обеспечены жилье и пропитание.
Жилье и пропитание — несомненно, однако не безмятежное существование… Ибо во дворце Инвалидов дисциплина остается очень жесткой: военные упражнения обязательны, вино и табак запрещены, посещение религиозных служб строго предписано. Бедные калеки, даже на пенсии они вынуждены исполнять слепые и требовательные армейские уставы!
Солдат размещают по четыре или по шесть человек в голых спальнях, тогда как офицеров размещают только по двое или по трое, и у них имеется камин. Дворец, призванный принять тысячу пятьсот жильцов, вскоре принимает уже шесть тысяч калек, несмотря на суровые условия допуска и все более строгий распорядок.
Когда проходишь сегодня по почетному двору, живо представляешь себя среди этих искалеченных войной людей, ибо ансамбль на удивление хорошо сохранился: лестницы с перилами, балки и коридоры здесь такие же, как в конце XVII века. Здание включает в себя столовые для солдат-инвалидов на первом этаже и дортуары на втором. В столовых теперь размещается музей армии, но можно и сейчас оценить их обширные размеры, а общая атмосфера тех лет чувствуется, когда с восхищением смотришь на фрески, прославляющие многие военные победы Людовика XIV.
Поднимаясь на второй этаж, попадаешь в бывшие спальни, выходящие окнами на галерею. Ступеньки лестницы очень низкие, и мы сразу вспоминаем, что здесь поднимались калеки. Наверху мы обнаруживаем имена и рисунки, выцарапанные на стенах, можно увидеть также следы многочисленных мелких занятий, призванных скрасить скуку инвалидов. Пойдите на северо-запад к коридору Кенуа и посмотрите на стену за статуей гренадера: вы увидите над правым парапетом изображение обуви с высоким каблуком, напоминающей о моде на красные каблуки, популярные у знати во времена Людовика XIV — это настенный рисунок Великого века. Есть и еще один сбоку, над правым парапетом в западном коридоре.
Центральный вход, административные службы и квартира коменданта находились тогда в северном павильоне. И именно перед входом деревянная лошадь. Этот пыточный инструмент представляет собой наказание, которого боятся пансионеры. Ибо за малейший проступок, за самую легкую провинность карают, унижают… Деревянная лошадь — нечто вроде позорного столба, здесь многие часы проводит наказанный пансионер, над ним смеются товарищи и его разглядывают те, кто пришел с визитом. Ибо это место для визитов! Ибо прогулка ко дворцу Инвалидов очень полюбилась парижанам, сюда приходят, чтобы утешиться несчастьем других, чтобы послушать рассказы старых солдат о своих военных кампаниях и подвигах. В сущности, дворец Инвалидов — историческая книга, постоянно открытая, приглашающая к тому, чтобы ее перелистали. Молодые посетительницы напевают модный куплет…
Скажи-ка, красотка,
Где твой муженек?
Муж мой в Голландии,
Попался голландцам в плен…
И старые бойцы вспоминают о сражениях в Голландии, о тех временах, когда готовы были умереть на польдерах[86] плоской страны или продырявить свою шкуру в войне против Англии с Голландией в качестве союзницы, ибо коалиции создаются и рассыпаются, затем снова создаются — и так без конца.
— Более восьмидесяти голландских кораблей и шестнадцать брандеров, груженных порохом, вступили в битву, — рассказывает безногий моряк. — Стволы пушек высовываются из бортов, матросы на брандерах подгоняют их вплотную к вражеским судам, поджигают порох и удирают на крохотных лодчонках, после того как воспламеняются их собственные суденышки! Все море полыхает пожаром, и в этой топке корабли сближаются, пушки палят, мачты рушатся… О милосердный Господь, вы можете мне верить, ядра летали повсюду, свисали гроздьями с лееров, и я почти оглох от ужасных воплей раненых…
Дворец Инвалидов был задействован во всю мощь, и там имеются не только дом призрения с госпиталем, но также и мануфактура по пошиву мундиров. Однако не хватает еще одного здания, которое должно завершить ансамбль — это церковь Сен-Луи[87]. Но архитектор Либераль Брюан все колеблется, медлит, не удовлетворенный своим проектом, который кажется ему недостаточно совершенным. Военный министр Лувуа раздражается, но в течение двух лет терпит. В конце концов, он посылает чудака к его химерам и заменяет одним из учеников. Это молодой человек, которому еще не исполнилось тридцати, его зовут Жюль Ардуэн-Мансар[88].
В сущности, Брюан оплошал не только в вопросе архитектурной эстетики, он не сумел разрешить проблему прерогативы и первенства: как выразить в одном культовом сооружении королевскую функцию и народное предназначение? Как почтить одновременно, но наглядно и Короля-Солнце, и самых скромных его служителей? Ардуэн-Мансар находит решение. Согласно его проекту, здание состоит из двух частей, соединенных в единый архитектурный ансамбль: неф — церковь, предназначенная инвалидам; хоры под куполом — материализация королевской часовни.
Лувуа берет дело в свои руки, предоставляет все более и более значительные кредиты для строительства, наблюдает за ходом работ. Почти каждый день он приезжает на стройку и приходит в отчаяние, ибо все идет слишком медленно. Нужно следить за мельчайшими деталями: переделывать фрески, выравнивать слуховые окна, корректировать репродукции воинских трофеев, изображенных в камне, добавлять геральдические символы…
— Поторопитесь, если хотите, чтобы я увидел собор завершенным, — тихо говорит министр архитектору.
Увы, он умирает в 1691 году, задолго до окончательного завершения работ.
ЧТО ОСТАЕТСЯ ОТ ЛУВУА ВО ДВОРЦЕ ИНВАЛИДОВ?
Людовик XIV занимает свое законное место: он сидит на лошади перед входом северного внешнего фасада дворца. Лицо было разбито во время революции, но полностью восстановлено во время реставрации.
Но маркиз де Лувуа нашел хитроумный способ оставить свое имя в виде ребуса на почетном дворе. Посмотрите на фронтоны крыш, составленные из воинских трофеев, олицетворяющих славу войны: на восточном фасаде, если встать спиной к статуе Наполеона, следует выделить шестой фронтон, ведя отсчет от императора… Контур слухового окна представляет собой волка, устремившего пристальный взгляд на двор! Вы поняли: «волк видит»[89]. Дражайший маркиз подписал архитектурное сооружение, которому посвятил большую часть своей жизни.
Строительство длилось больше тридцати лет. После смерти Лувуа им занимается сам король. Порой он даже посещает дворец инкогнито. В этом случае он оставляет карету в отдалении и в сопровождении всего нескольких придворных идет пешком до цели. Внимая объяснениям Ардуэна-Мансара, Его величество оценивает ту или иную скульптуру или стрельчатую арку…
В конечном счете, самый высокий собор Парижа закончен только в 1706 году, в то время, когда Король-Солнце превратился в беззубого старика с лицом цвета пожелтевшей слоновой кости.
Но обет, данный некогда могущественным монархом, сохранил свою силу: здесь по-прежнему располагается госпиталь для солдат, хотя число пансионеров сократилось с шести тысяч до… сотни с небольшим! Этот дворец, задуманный Королем-Солнце, остается видимым символом военной славы, который скрывает за своей позолотой грязь и мерзость войны, бедствия и муки людей, принесших жертву величию нации.
КАК ПОЯВИЛСЯ ВО ДВОРЦЕ ИНВАЛИДОВ НАПОЛЕОН?
Став Храмом Победы со времен революции, церковь до сегодняшнего дня сохраняет роль святилища для армии, для служащих в ней и их истории.
Наполеон относился ко дворцу Инвалидов с чисто военным пиететом. Он регулярно навещал калек, проводил в этих сценах первые церемонии вручения ордена Почетного легиона, даровал дворцу значительный бюджет.
В декабре 1840 года прах императора, доставленный с острова Святой Елены, был естественным образом помещен в церковь при дворце Инвалидов. Однако король Луи-Филипп, судя по всему, долго колебался о месте последнего упокоения для знаменитой гробницы. После двухлетнего раздумья Его величество заказал памятник архитектору Луи Висконти (создавшему также фонтан Сен-Сюльпис). Под собором вырыли громадную яму. Туда положили тело императора в зеленом мундире гвардейской пехоты.
Гробница, сделанная из пурпурного порфира, камня императоров, помещена на цоколь из зеленого гранита Вогезов, окаймлена лавровым венком и украшена надписями, напоминающими наполеоновские победы. Вокруг него, в крипте, представлены могилы некоторых членов семьи (например, Орленок[90]), а также великие военные деятели, служившие Франции — такие как Вобан, Тюренн, Фош, Жюэн или Леклерк.
За пределами церкви, на западной стороне, вы заметите, возможно, под деревом скромный заброшенный могильный камень — это подлинный камень с изначальной могилы Наполеона, привезенный с острова Святой Елены!
Наполеон царит также на втором этаже дворца, и он хорошо виден с почетного двора. Заказанная в 1833 году Луи-Филиппом скульптору Шарлю-Эмилю Сёру статуя была водружена на вершине Вандомской колонны и снята в 1863 году Наполеоном III с тем, чтобы заменить ее более достойным изображением — императором в тоге Цезаря. Статуя Наполеона в треуголке, с рукой за пазухой сюртука, была сначала выставлена на круглом возвышении улицы в Курбвуа. При падении Второй империи этот бронзовый Наполеон был сброшен в Сену. Статуя тем самым ускользнула из рук пруссаков в 1870 году и коммунаров в 1871 году. Фигуру выловили из воды в 1876 году и забыли о ней на тридцать пять лет. В 1911 году она обрела, наконец, свое место во дворце Инвалидов.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.