Глава пятая Китай-город
Глава пятая
Китай-город
Китай-город не Китай. – Падение Зарядья
Китай-город не Китай. Никто не знает точно, от чего произошло название Китай-города. Дело темное. «Происхождение названия неясно. Наиболее правдоподобно толкование, производящее “Китай” от прежних земляных укреплений – “китов”», – сообщал справочник 1917 года «По Москве» под редакцией профессора Гейнике. Известная знатокам «Старая Москва» считает Китай-город «загадочным по названию, о происхождении которого до сих пор еще спорят историки». Иван Кондратьев, автор славных песен «По диким степям Забайкалья» и «Седая старина Москвы», ни с кем не споря, высказался: «По мнению некоторых, это слово значит „средний“, вероятно потому, что Китай, то есть, Китайская империя, известен как срединное государство». На каком языке значит? Брокгауз и Эфрон отвечают: «Название Китай-города от татарского слова “китай” – укрепление». У москвоведа Петра Сытина иная версия: «Наиболее правдоподобным является объяснение, что “китай” по-монгольски значит “средний”, “город” на древнерусском языке означает “крепость”; “Китай-город” значит “средняя крепость”». К другому языку отсылают «Имена московских улиц»: «В этом названии могло отозваться тюркское слово “китай” – стена, но вероятнее, что словом “кита” обозначались связки жердей, образующих стены».
Дальше – глубже. Лингвисты в слове «китай» выявили древнейший для праязыков Европы корень, у разных народов означавший – жилье, кров, убежище, укрепленное поселение. Так, по-английски «cot» значит «хижина», по-итальянски «cita» не что иное, как город, от этого корня близкая нам украинская хата.
Итак, какому языку мы обязаны названием Китай-город? Татарскому, монгольскому, тюркскому, древнерусскому или корню праязыков Европы? Или китайскому? Ясно, не знаем мы, почему «нарекоша» громадную крепость Китаем, как не докопаться нам, почему назвали другую крепость Кремлем, отчего зовется Москвой река, давшая имя городу, где мы живем.
Но о Китай-городе известно многое точно. Он такой же древний, как Кремль, только песен о нем не поют и стихов не слагают. Потому что «под горой», у пристани на Посаде жили ремесленники и гости, купцы. Торговцы – отверженные искусства, даже Гоголю не удалось создать образ положительного дельца. С ХII века укоренились здесь мастеровые и торговцы разного калибра, истинные «герои нашего времени». Кто их воспевал? Не будь купец Калашников бойцом, не стал бы песню о нем сочинять Лермонтов.
Обойденный вниманием классиков, Китай-город и посадские люди сыграли главную роль в пьесе, поставленной историей на подмостках Москвы. Здесь начали переписывать и печатать книги, издавать газету, ходить в театр и ресторан, учить на самом высоком уровне.
Древняя красота заполняла Китай-город. За его стенами звонили колокола массы церквей, купола и колокольни виднелись на всех углах. При Ломоносове львиной частью дворов владело духовенство, служившее в четырех монастырях, десятках храмов, счет которым утрачен.
Но не священники главу «взводили к высоте». Это делали те, у кого были деньги, кто ими ворочал. Их оборот производили не в кузницах и гончарных мастерских, раскопанных археологами, а в гостиных дворах и лавках. На Рынке. Здесь бурлила жизнь массы людей, сходившихся на огромной площади, звавшейся Торгом. В кипящем котле купли-продажи закипал пар, согревавший всю Москву и Россию. В топку бросали поленья именитые купцы, переселившиеся с Посада в Замоскворечье. Они ушли туда, чтобы не уйти из дела. На месте купеческих усадеб размножились торговые ряды, лавки, подворья, конторы, банки, заполняя до краев Китай-город. Даже церкви отошли на второй план, уступив натиску капитала. Они спрятались за фасадами доходных домов, скрывших храмы в каменных колодцах. Дороже, чем здесь, аренды не взымали. Говорили, асфальт покрывает тут не землю, а чистые деньги.
Ремесленники остались жить под горой, за торговыми рядами, в Зарядье, а Китай-город стал неким подобием лондонского Сити. Мало кто постоянно в нем жил, но с утра до вечера улицы заполнялись народом. «Это центр, где особенно сильно бьется пульс хозяйственной жизни страны, это основа, создавшая и возвысившая Москву над другими городами». Оборот банков достигал миллиарда, оборот торговли – двух миллиардов рублей. Так было в начале 1917 года. В конце 1917-го за колесо истории схватились коммунисты, поселившиеся в Кремле. Они закрыли в Китае Биржу, Верхние, Средние и Нижние ряды, Старый и Новый Гостиные Дворы, прибрали к рукам все банки, склады, забитые товаром. Большевики отдали «Славянский базар» на растерзание конторам, захватили первоклассную гостиницу «Боярский двор» и превратили ее в штаб ЦК партии.
От того удара Китай-город не оправился. При советской власти строили здесь только здания партии. И – ни одного магазина. Под торговлю использовалась малая часть «купеческой Москвы».
Пока не удалось возродить то, что так долго разрушалось. Кое-что сделано. Восстановили Казанский собор, взлетели орлы над шатрами Иверских ворот и часовней. Прикрыл наготу изуродованного тела города кусок стены длиной несколько метров.
Была она длиной 2567 метров! Толщина и высота – почти одинаковая – три сажени, шесть метров! Стена начиналась от Угловой Арсенальной башни Кремля, по склону холма поднималась к Никольской, откуда спускалась к реке и шла вдоль воды на стыковку с Водовзводной башней Кремля. На этом пути насчитывалось 14 глухих и проездных башен с воротами. Самые красивые из них, Вознесенские, они же Иверские, вели к Торгу, рыночной площади, получившей позднее название Красной.
Построил твердыню Петрок Малый в 1538 году. Приехал он служить московскому князю из Италии. Представился Василию III архитектором Папы Римского. Договорился послужить года три-четыре, но в Москве, несмотря на морозы, ему так понравилось, что задержался надолго. За это время поменял католичество на православие, женился, по всей видимости, на московской красавице.
К тому времени Москва так разрослась, что Кремль не мог укрыть при осаде всех жителей Посада. Пришлось городить кирпичную стену по линии рва и земляного вала. Дело начали с молебна и закладки крепости. Эта церемония видна на миниатюре ХVI века. Священники окружают митрополита, кропящего землю. Петрок Малый показывает каменщикам, куда им класть кирпичи. За стеной Кремля взирает на это действо великая княгиня с отроком, будущим Иваном Грозным. Как сказано летописцем: «Даниил митрополит ходил со крестом и место освятил и по молебне заложил Петрок Малый, новокрещеный фрязин, стрельницу, врата Сретенские на Никольской улице, да другую стрельницу, врата Троицкие, с тое же улицы к Пушечному двору, да третии врата Всесвядские на Варварской улице, да четвертые врата Козьмадамианские на Великой улице».
Разберемся, что к чему. Фрязинами москвичи звали итальянцев. Они построили Кремль, соборы, Ивана Великого. Три яруса звонницы этой колокольни возвел все тот же Петрок Малый перед тем, как покинул Москву.
Теперь сориентируемся на местности, где ходил «со крестом» Даниил. Никольскую и Варварскую, под именем Варварка, все знают. Названия стрельниц-башен с вратами восходят к именам святых, в честь которых строены были храмы Николы, Варвары, Троицы, Козьмы и Дамиана.
В Китай-городе к тому времени на Никольской поселились бояре и князья. Они потеснили купцов, когда в Кремле им стало тесно. Боярские палаты и княжеские дворцы Воротынских, Голицыных, Шереметевых столетия спустя превратились в доходные дома, гостиные дворы и подворья. Та же участь постигла владения богатейших купцов Никитниковых, Светешниковых, Шориных. Их роскошные дома не уступали боярским и княжеским. Где они? За исключением палат бояр Романовых, на улицах не видно ни одного старинного дома знатных фамилий. Нет ни одного особняка вроде тех, что повсюду встречаются в Замоскворечье. Шеренга зданий нового времени расступается на метр перед храмами, чтобы затем сомкнуть строй, как в городах Европы, утративших красоту Средневековья.
Лицом к Кремлю в начале ХХ века возвысились громадные Верхние, Средние, Нижние торговые ряды, покрытые стеклянными крышами. С ними соседствовали Никольские ряды, «Славянский базар», гостиница и ресторан, банки Ильинки, Биржа… То была Европа.
За рядами спускались к реке переулки самого густонаселенного уголка Москвы. В Зарядье царили теснота и бедность, напоминающая города Азии. Тут осели разные народы, образовавшие некий Интернационал.
Помянутая летописью Великая улица вела к речной пристани, церкви Николы Мокрого, названной так за близость к воде. Где названный летописцем Никола, где стрельницы и ворота? Не ищите, их больше нет и не будет никогда. В подземном переходе станции «Китай-город» видны остатки «врат Всесвядских», камни, раскопанные археологами. Сретенские, Троицкие, все другие древние ворота сломаны. Кому они мешали?
…Царевна Софья приказала кирпичные стены выбелить, чтобы они выглядели красивыми. После Петра крепость роль защитницы города утратила. В ХVIII веке начали ее ремонт, но не довели до конца. Чтобы не обременять себя расходами, московские власти собирались стены Китай-города разобрать, как это сделали со стенами Белого города, где на их месте протянулись бульвары. Помешал задуманному император Александр I, повелев «сохранить все древние строения в Москве в их первобытном виде». В ХIХ веке украсили башни шатрами, подражая Кремлю.
В руки большевиков Китай-город попал, насчитывая в своих стенах четыре монастыря. Самый древний из них, Богоявленский, появился раньше, чем первый монастырь в Кремле. Кроме них действовало 18 храмов, в их числе Василий Блаженный на Красной площади. К стенам и башням Китай-города и Кремля примыкало 10 часовен. Самой известной была часовня, где поклонялись чудотворной иконе Иверской Божьей Матери.
Как только весной 1918 года правительство Ленина въехало в Кремль, началась борьба с иконами и часовнями. «В те дни мне пришла в голову мысль избавиться от икон, торчавших на Кремлевских башнях и соборах и постоянно мозоливших глаза, решил, однако, спросить Владимира Ильича», – читаем в «Записках коменданта Кремля» Павла Малькова, бывшего матроса. И спросил вождя в тот самый майский день, когда с товарищами свалил Ильич крест в Кремле на месте гибели великого князя, убитого Иваном Каляевым. Что ответил Ленин на вопрос коменданта?
– Правильно, совершенно правильно. Обязательно следует. Только не все: старинные, представляющие художественную или историческую ценность, надо оставить, а остальные – убрать!
Убрали все до одной, висевшие над воротами. Закрыли все часовни. Потом все десять – уничтожили. За часовнями пришла пора церквей, стен и башен Китай-города. Сигнал дала статья «Китайгородскую стену надо снести!». То был приказ: «Мешающему нормальной жизни столицы каменному наследию дикого средневековья, уродующему новое строительство из железобетона и стекла, новую архитектуру, не должно быть места в столице».
Начали с Ильинских ворот, самых близких к зданиям ЦК, МК и МГК партии. Ворота, как писали газеты, «мешают уличному движению, создают хвосты автомашин. Подвергают опасности пешеходов». Заботились, как всегда, о благе народа. Затем пали Варварские ворота. Реставраторов, протестовавших против вандализма, арестовали за «неправильную линию в области охраны памятников архитектуры Москвы». Полтора года сокрушали неприступные крепости. Спустя 400 лет после закладки стен и башен Петроком Малым с ними расправились вандалы с партбилетами, посчитавшие себя героями, свершившими чуть ли не подвиг: «То, о чем мечтали лучшие инженеры и архитекторы дореволюционной Москвы, при большевиках, при власти Советов, стало явью. Старая грязная стена волею пролетариев красной столицы сметена начисто и уступила место широкому блестящему проспекту».
Москва казалась большевикам, оседлавшим Китай-город, уродливой, недостойной быть столицей мирового пролетариата. Они хотели все сломать и внушали народу: «Кварталы в Китай-городе несуразны по очертаниям и разнокалиберны по размерам. Кривые, узкие и темные переулки. Каменные глыбы сооружений разнообразных типов. Мрачные и грязные дворы-колодцы».
Не все думали так, протестовали, писали в защиту «ядра древнерусского упорного труда и торгово-промышленной деятельности» вещие слова: «Китай-город сохранить надо целиком в музейной неприкосновенности. Если в результате перепланировки будут снесены чрезвычайно ценные здания и весь старинный план и облик Китай-города жестоко пострадают, то это даст полное право иностранцам и нашим потомкам обвинить современное поколение руководителей и исполнителей такого проекта в вандализме».
Тем руководителям и исполнителям было глубоко наплевать на древнюю столицу и на тех, кто ее защищал. Они были убеждены: «Такой город, как Москва, нельзя перестраивать без хирургичеcкого ножа». Дав рабочим «Мосразбортреста» ломы и кирки, они начали крушить Москву, как кедр, «пречудну в древней красоте».
Падение Зарядья. В прошлом путеводители непременно описывали Зарядье. Им было о чем рассказать. Люди там жили с того времени, как на Боровицком холме заиграла жизнь. В «Прогулках по Москве», вышедших в 1917 году, сказано: «Здесь ряд больших, малых и мелких торговых и промышленных предприятий и лавок, принадлежащих представителям всех национальностей: тут и персы, и армяне, и евреи, и русские. Прогулка по этому совершенно своеобразному кварталу Москвы, имеющему громадное значение в торговой жизни нашей столицы, очень интересна и поучительна». Сейчас «прогулка» возможна только в воображении.
Исчезнувшее урочище отличалось от других тем, что оно целиком находилось на склоне холма за торговыми рядами Китай-города. Отсюда произошло его название – Зарядье. От минувшего осталась единственная церковь с названием «Зачатия Анны, что в углу». Белокаменный маленький храм пощадили. Он помянут впервые в летописи по случаю опустошительного пожара, пронесшегося над всей Москвой в 1493 году: «Из города торг загорелся и оттоле посад выгорел возле Москва-реки до Зачатия на востром конце. А летописец и старые люди сказывают: как Москва стала, таков пожар на Москве не бывал». Под Зачатием подразумевается церковь в честь праздника Зачатия Анною (от еврейского имени Ханна, что значит – миловидная) Девы Марии, матери Христа, которая родилась после двадцатилетнего бесплодия в браке.
Два придела Анны хранят память о событиях русской истории. После стояния на Угре монголы отступили 11 ноября в день святого Мины, о котором известно, что казнили его за веру в царствование императора Максимилиана в 298 году. В честь той победы и святого покровителя появился придел Мины. Другой придел, Екатерины, славившейся ученостью, также замученной при Максимилиане, основан царем Алексеем Михайловичем по случаю рождения дочери, названной ее именем.
Помянутого «угла», где сходились стены Китай-города, давно нет, как и всего, что находилось за ними. Такому беспощадному уничтожению не подвергалось в советской Москве ни одно древнее образование. На старых планах видно, что с холма спускались к берегу Кривой, Псковский, Малый Знаменский, Зарядский переулки. И протяженная Москворецкая улица. От 39 ее владений остались единственные Средние ряды, начинавшие под номером 1 счет домам, выходившим к проезжей части. Сколько насчитывалось их во дворах – не счесть. Поперек холма шли Масляный, Большой Знаменский, Мытный, Ершов и Мокринский переулки. То есть насчитывалось десять городских проездов, заполненных капитальными строениями!
Как писал Леонид Леонов: «Что-то копошилось в этих изогнутых и узких норах, занесенных на планы под именем переулков Ершовых, Знаменских, Кривых и Мытных, – здесь когда-то стояла царева Мытная изба, где взимали дань со всех прибывавших товаров, отечественных и заморских». Что касается «нор», помянутых классиком, скажу о них чуть ниже. А сейчас признаюсь, название этого раздела позаимствовал у писателя, сочинившего по случаю утверждения в 1935 году сталинского Генерального плана очерк «Падение Зарядья».
Лучше Леонида Максимовича выполнить социальный заказ партийного издательства вряд ли бы кто мог. Во-первых, потому, что таких ярко пишущих литераторов больше не существовало, а во-вторых, потому, что автор родился в Зарядье. Там жил его дед, владевший домом и бакалейной лавкой. Там в Мокринском переулке жил отец, кассир московской конторы английского акционерного общества и поэт Максим Леонов. Отсюда он переехал в Замоскворечье, на Пятницкую, 12, когда его сыну, Леониду, исполнилось пять лет.
«Мои первые воспоминания связаны с этим домом, – записал я со слов Леонида Леонова. – У отца в комнате висели портреты писателей Шекспира, Шиллера и других, внушавшие мне своим видом большое уважение. В этом доме я жил, когда Иван Каляев бросил бомбу в великого князя Сергея. (Это случилось 4 февраля 1905 года. – Л. К.) Окно нашего дома выходило на Кремль, кажется, мы жили на пятом этаже. Был синий зимний вечер. В стекло словно ударил ватный шар».
В «Завете сыну» Максим Леонов обращался к нему с таким призывом:
…Мой сын, а если суждено
Тебе в столице жить
И даже, может быть, должно
Певцом народным быть,
То в песнях пламенных твоих
Ты не криви душой…
Все почти сбылось, как мечтал отец. Сын жил в столице. Молодым, в 24 года, прославился романом «Барсуки». Стал «певцом народным» и в пламенной песне заклеймил малую родину, где жил и учился до поступления в гимназию в Петровско-Мясницком городском училище в Кривом переулке. Один завет отца исполнил не до конца. Покривил душой, когда сочинял «Падение Зарядья». В момент взрыва представляет себя именно там и погоду рисует другой: «Однажды – мне запомнилось узкое длинное окно и, хоть был февраль или апрель? ...какие-то путаные грозовые облака за ним, – раздался гулкий удар и взволнованно зазвенели стекла. Что-то произошло. Весь день в Зарядье было тревожно, а нам, как всегда ребятам, весело от предчувствия какой-то перемены. В воздухе запахло новизной». И почему-то причисляет себя к «оборванным зарядским ребятам».
Не ходил «оборванцем» внук бакалейщика и сын кассира, в пять лет не мог «предчувствовать» грядущую революцию 1905 года, которой поспособствовал отец, издав брошюры коммунистов Карла Либкнехта, Розы Люксембург и свой сборник стихотворений «Под красным знаменем», за что отсидел срок на Таганке. Покривил душой «певец народный» и когда якобы увидел «в туманном нашем небе контуры настоящей и будущей социалистической столицы», «новые улицы, прорубленные сквозь каменную ветошь», радуясь по поводу предстоявшего уничтожения малой родины. Стал в ряд с теми, кто воспевал разрушение старой Москвы.
И лысого купола желтое пламя,
И мертвенный зов сорока сороков
Ломаются, падая в прахе и в хламе,
И окна просветов глядят широко.
Перекликаясь с певцом вандализма, наш прозаик убеждал молодых, старые бы ему не поверили: «И если вам будут рассказывать про нарядность прежней жизни, про лихие русские тройки, про румяные пшеничные блины со снетками, про душевный благовест сорока звонких московских сороков – вспомните Зарядье! Это изнанка развенчанного мифа». И вдруг буквально следом за этим приговором, за описанием «нор», заселенных жалкими людьми, представил «развенчанный миф» таким вожделенным, что, должно быть, закружилась в 1935 году голодная голова пролетариев:
«Здесь, где мы стоим с вами, когда-то шумел знаменитый Грибной рынок, что съезжался сюда со всей России на первой неделе Великого поста. Сверкало всяческое изобилие, и русские фламандцы могли бы писать с натуры расписные лари со щепным товаром, с дугами, раскрашенными фуксином, с резными ковшами, корзинами узорчатого плетенья, с кадушками всех покроев, а в кадушках пахучие меды – и гриб, одинаковая утеха нищих и богачей. Гриб – черный, и белый, и красный, – в соленьях, в маринадах и сухой».
Грибной рынок шумел в Зарядье напротив строя домов Москворецкой набережной вблизи церкви Николы Мокрого. Она возникла у речной пристани в честь святого, покровителя торговли и мореплавания. Пристань отличалась сыростью и частыми наводнениями, что и послужило причиной названия храма. Возможно, дело и в иконе, где Никола предстает с младенцем, спасенным из вод Днепра. Другой Никола – Москворецкий, появился на месте, где Москва встретила принесенную из Вятки икону Николы Великорецкого. Оба храма сломали без всякого сожаления и попыток сохранить. В адрес Никол Леонид Леонов высказался так: «И, может быть, отсюда расползалась во все концы Москвы чудацкая затейливая цвель гнилого и безрадостного времени. Ее охраняли десятки всяких московских Никол, а здесь Николы Мокрые, Мокринские, Москворецкие: даже на них сказалась близость воды».
Сохранилось и другое описание Зарядья – поэта Ивана Белоусова, переводчика «Кобзаря», автора стихов, положенных на музыку известными композиторами ХIХ века. Мастерская его отца находилась на углу Мокринского и Псковского переулков. В его доме жил в детстве сын приказчика часового магазина Иван Москвин, будущий гений Художественного театра. Как видим, не одна пьянь обитала в «норах». Описание Ивана Алексеевича не столь пламенно, как Леонида Максимовича, но уникально, сохранило нам образ Москвы у стен Китай-города, напоминавший Иерусалим у Стены плача:
«В моей памяти Зарядье в начале 70-х годов прошлого столетия было заселено евреями. Некоторые переулки представляли собой в буквальном смысле еврейские базары. По переулкам были еврейские мясные, колбасные лавочки и пекарни, в которых к еврейской Пасхе выпекалось огромное количество мацы.
Интересную картину представляло Зарядье в один из осенних еврейских праздников, когда по закону они должны были идти на реку и там читать положенные молитвы. С молитвенником в руках, в длиннополых, чуть ли не до самых пят, сюртуках, в бархатных картузах – вот такого же фасона, как носят теперь, из-под которых выбивались длинные закрученные пейсы, евреи толпами шли посредине мостовой – в этот день им запрещалось ходить около домов, потому что у стен копошилась нечистая сила. Набережная Москва-реки у Проломных ворот в этот день была сплошь унизана черными молящимися фигурами…»
В царствование Александра III не стало массы иудеев в Зарядье. Синагогу в Большом Знаменском сломали большевики. Сохранилась хоральная синагога в близком от него Спасоглинищевском переулке, которая напоминает о московском гетто.
А на месте «падшего Зарядья» распростерлась одна «Россия». «На всем моем детстве теперь стоит гостиница, как утюг поставленная», – сказал мне Леонид Леонов. Прозрение наступило много лет спустя после песнопения в честь «социалистической столицы». Не ради гостиницы задумывал товарищ Сталин колоссальную ломку. Трудящиеся должны были весело шагать мимо гигантского Наркомтяжпрома – Народного комиссариата тяжелой промышленности, «штаба социалистической индустрии». То было гигантское министерство, руководимое другом и земляком Сталина, Серго Орджоникидзе. Архитекторы в эйфории рисовали сказочные башни, рядом с которыми храм Василия Блаженного выглядел игрушкой.
Жизнь взяла свое. Нарком застрелился. Наркомтяжпром расчленили на отраслевые наркоматы. Вместо «штаба» до войны задумали возвести «Второй дом Совнаркома», то есть правительства. И здесь пора нам познакомиться с Дмитрием Николаевичем Чечулиным, исполинской фигурой советской архитектуры. Станции метро первых линий – «Комсомольская» и «Киевская» – реализованные проекты молодого Чечулина. Сын пролетария, уроженец крохотного райцентра застроил Москву всем известными домами. Бывший дворец генерал-губернатора на Тверской надстроил и оснастил колоннадой. На Триумфальной площади гостиница «Пекин», концертный зал имени Чайковского и дом, где кинотеатр «Москва», – его. Высотка на Котельнической набережной – шедевр все того же автора. Белый дом на Пресне – лебединая песня Чечулина. А до резиденции правительства РСФСР появилась «Россия».
Все началось с проекта высотного здания в Зарядье. «Могучий столп 32-этажного здания поднимет на высоту 275 метров золоченый государственный герб СССР и обозначит в силуэте столицы центр государственного управления великой страной». Так описывали грандиозный проект Чечулина, удостоенный Сталинской премии первой степени. Герб столпа на сто метров превышал звезду дома в Котельниках. Из восьми сталинских высоток львиную долю – два здания – сооружал главный архитектор Москвы Дмитрий Чечулин. Смерть Сталина поставила крест на бурной стройке. Хрущев ее прекратил, металлоконструкции «столпа» разобрал, вместо высотных домов занялся пятиэтажными корпусами. Казалось, звезда Чечулина закатилась. Но она снова поднялась высоко, когда Хрущева сместили и решили построить в Зарядье гостиницу на 6000 мест.
– Почему на 6000 мест? – спросил я Чечулина.
И получил ответ:
– Столько мест во Дворце съездов. Всем делегатам должно было хватить в гостинице номеров. Я ее задумал как дворец русского гостеприимства с ресторанами нашей кухни, кафе, универсальным залом. Заказал на заводе на свой страх и риск конструкции окон, которые не позволили снизить высоту потолков, как от меня требовали по строительным нормам и правилам.
Нашелся и для громадной «России» свой пламенный поэт.
Зарядье! Под стрелою крана
Твое начало и конец.
Зарядье – щебень в котлованах,
Зарядье – мраморный дворец.
Дворец... Москва еще красивей!
Недаром славит мир ее.
Встает гостиница «Россия»,
Раскрыв радушие свое.
Когда семидесятилетний Чечулин показывал мне башню гостиницы, на его глазах загорелась бочка на плоской крыше одного из корпусов. Чечулин не поспешил к телефону и невозмутимо смотрел через стекло стены, как пламя поглощало мусор. Он верил в систему тушения пожаров и в другие автоматизированные системы, заложенные в его огромное здание. Стена «России» тянется на четверть километра над рекой.
Система не помогла в феврале 1982 года, когда случилась катастрофа. Горели, как та бочка, этажи одного корпуса и башня «России», которую Чечулину не дали поднять выше 80 метров, что на метр ниже купола Ивана Великого. Спасаясь от огня, люди выбрасывались из окон, задыхались в дыму. 42 человека погибли. И один, мастер смены радиоузла, покончил жизнь самоубийством, повесился на второй день после трагедии. То ли в знак признания вины, то ли в знак протеста против несправедливости очевидцев, утверждавших, что огонь возник в радиоузле, где замечались «посторонние люди и пустые бутылки», а также остался без присмотра паяльник, включенный в сеть.
«Я не согласен, что у вас не было ничего ценного. Вот я жил в гостинице „Россия“. Для меня отель очень интересен, – высказался недавно Рем Кулхаас, – звезда зодчества ХХ века. – Может быть, он и уродлив в чем-то. Но это не важно, эстетический аспект тривиален. В архитектуре и помимо него может быть много интересного – идеи, образы, намерения, идеализм… Архитектура ХХ века как раз интересна тем, что игнорировала такие понятия, как гармония и красота».
Давно умер автор «России». Можно что угодно говорить в адрес его зданий. Но вряд ли кто-либо поступит с ними так, как поступил с Зарядьем он и его сотоварищи, впавшие при большевиках в экстаз вандализма.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.