ПОЕДИНОК
ПОЕДИНОК
Старший инструктор боевой и служебной подготовки управления внутренних дел области Васькин Андрей Егорович уже в который раз перечитывал узкие газетные полосы второй страницы «Гражданской правды». Некий специальный корреспондент Терехин взял интервью у наемного убийцы с подробными ответами на все вопросы, связанные с его редкостной работой. Васькина неимоверно возмутил этот сногсшибательный материал, он гневно чертыхался, задыхаясь от возмущения:
— Идиот! Профан! Недоросль!… Да этого корреспондента в зону лет на пять, чтобы он понял уголовный мир, его традиции и авторитеты. Такую чушь в газету и на все Содружество! С ума сойти…
— Ты опять за свое? — не удержалась от обычной воскресной дискуссии супруга. — Какой умник! Скажите пожалуйста, вот возьми сам и напиши, разъясни, что нельзя такое публиковать. А то все кругом дураки, только я самый умный. Ты еще хуже!
— Я профессионал! Я больше знаю, чем все журналисты вместе взятые. Они своими публикациями только создают проблемы, новые проблемы в борьбе с наглеющими преступниками. И я это докажу, напишу лично главному редактору, и немедленно…
В тот длинный, тягостный выходной капитан внутренней службы сдержал данное слово и, охваченный необычным творческим возбуждением, сочинил прямое и резкое послание. Из нескольких черновых вариантов родилось буквально следующее:
«Уважаемый господин редактор/
В статье „Исполнитель“ от второго августа сего года Ваш корреспондент не просто познакомил читателей с наемным убийцей, не только интервьюирует его о делах и чувствах, но, сам того не ведая, создает чудовищную рекламу для подобного рода преступлений.
Страдая вышколенным недомыслием, Вы создали супермодель убийцы по заказу, к подражанию которой потянется длинная череда безусых юношей и взбалмошных девиц. Этой публикацией Вы породили монстра, ввели его в подсознание миллионов соотечественников, приняли непосредственное участие в подготовке очередных покушений и убийств.
Вы явно и зримо нарисовали преуспевающего подлеца, этакого супермена-потрошителя, показали изощренное зло, но не в камере смертника и не в колонии особого режима, а на свободе, в деле. Прибыльном и перспективном.
Рекламируя отъявленное душегубство, газета его стократ умножила, посеяла и уже, повторяю — уже, взрастила!
За три года службы в зоне особого режима я познал многих убийц, беседовал с ними и даже рассуждал о жизни и смерти. Могу заверить, в местах лишения свободы все они выглядят затравленными зверьми, людьми без будущего и прошлого. И заслуживают только исключительной меры наказания, то есть расстрела, либо длинного, изнурительного срока, отбирающего все силы и здоровье. Такими их можно и нужно показывать обществу, даже по телевидению, ибо это разлагающееся зло в своем самоуничтожении. Но культивировать убийство тиражом в несколько миллионов экземпляров — это тоже преступление. И Вы в нем приняли непосредственное участие. И будете его жертвами. Если еще не стали.
А. Васькин, капитан внутренней службы».
* * *
Всего через месяц с небольшим эту эмоциональную реплику без каких бы то ни было правок и сокращений, к неописуемому восторгу автора, опубликовала та же «Правда» в разделе «Переписка с сердитым читателем», положив начало довольно неожиданной и запутанной криминальной истории.
Андрей Егорович, еще только отправляя свое грозное послание, где-то уже интуитивно чувствовал, что ступает на тропу войны с жестоким и наглым противником. Так и случилось. Он не ошибся, ибо спустя некоторое время получил краткую и жуткую угрозу, не лишенную, однако, юмора и сарказма.
«Ваше превосходительство!
Господин капитан!
Дорогой мент!
В первых строках своего письма спешу сообщить, что Вы оскорбили меня. Мне не понравился Ваш тон, стиль и упреки. Я до глубины души обижен, возмущен и хочу отомстить. Тем не менее, хотел бы знать, что подтолкнуло Вас под прицел моего пистолета? Глупость или смелость? Впрочем, мне все равно, кого убивать. И дурак и умник одинаково лишние в текущей скорбной действительности. Хотя, признаюсь, мне больше импонируют достойные противники.
Короче, считаю своим кровным делом поставить в известность, что застрелю тебя, козел вонючий, днем, с третьего выстрела в спину, под левую лопатку. Защищайся, если сможешь.
Я не против публикации этого уведомления. Сам понимаешь, реклама— дело прибыльное.
С глубочайшим почтением, Ваш
покорный слуга, убийца по заказу
Иван Меткий»
Все это было написано ровным, красивым почерком без единой ошибки, на белом стандартном листке бумаги. Васькин еще и еще раз перечитывал полученное письмо, проваливаясь в общем-то не свойственное ему замешательство. Из хаоса чувств выделялась только одна бессвязная мысль: «Вот так влип…»
Беззвучно шевелил губами, повторяя про себя одни и те же слова. Больше всего пугал конверт с точным адресом места назначения. Жирный, расплывшийся штемпель указывал на 302-е московское городское отделение связи, откуда и прибыло это роковое послание.
— Как он узнал твой адрес? — не своим голосом спросила жена, заглядывая через плечо.
— Черт его знает, наверное, в редакции дали. Он же их автор, герой дня, человек года.
— Что же теперь будет?
— Да что-что, кино будет. Американский боевик, выстрелы, лужа крови, плачущая вдова, пышные похороны, траурные речи. Потом поминки и очень уважительные и длинные тосты. Главное, чтобы ты не подкачала. Платочек держи все время у глаз и не забывай повторять, какой я был в жизни любящий и терпеливый. А теперь отстань, пожалуйста, я хочу побыть один.
— Ты и так всегда один со своими глупыми шуточками, а мне теперь что делать? Ты всегда только о себе думаешь! — заголосила жена и выбежала в кухню, хлопнув дверью.
Андрей стиснул зубы, закрыл глаза, откинул голову на спинку кресла. Задумался. В растревоженном сознании пробежала вся его жизнь, представ ничтожно краткой и незначительной. Детский сад, средняя школа № 9, армия, Афганистан, училище МВС, служба в органах.
«Что я успел в свои тридцать пять? Жениться, получить квартиру, дослужиться до капитана. Ну а дальше? До половины земного срока не дотянул, вроде и не жил. Неужели все, неужели финиш? Ведь убьет, как пить дать убьет» — сверлили скорбные мысли.
Васькину вдруг стало удивительно жалко самого себя. Он представил в гробу свое простреленное тело, не потерявшее интереса к утехам жизни, и съежился.
Нелепые сравнения не покидали всю бессонную ночь. Сперва не мог заснуть сам, затем будила жена, которая вздрагивала, ворочалась и плакала до самого утра.
На следующий день капитан УВД доложил рапортом о полученной депеше начальнику своего отдела, а тот, не мешкая, передал все это в управление уголовного розыска.
Оперативники и эксперты долго мусолили конверт и письмо, советовались между собой, беседовали с заявителем.
— Ты не волнуйся, — успокаивал его начальник Липин, — мы тебя охранять будем, пост у дома выставим.
— На всю жизнь, что ли? — попытался улыбнуться Васькин. — Это ни к чему. Он будет ждать подходящего момента и ровно столько, сколько ему захочется.
— А мы будем ждать его.
— Да не надо. Я уже бывал под пулями и днем и ночью, даже убивать доводилось, воевал все-таки.
— Знаю-знаю, в Афгане ты достойно сражался, медаль «За отвагу» получил. Молодец.
— Куда больше, еще героем назовите.
— Не заводись, Андрей, и не обижайся, это наше общее дело. Или нет?
— Да все правильно, Сергей Иванович, к чему уговоры. Я принимаю его вызов. И не от избытка смелости, просто деваться-то некуда.
* * *
Прошло три месяца. Жизнь у Васькина потекла по особым законам. Уже не мешал табельный пистолет под мышкой, не тянули спину ремни, привычен стал и страх, превратившись в длинное, тягостное ожидание. Он уже смотрел на свое существование свысока и как-то сбоку. Ему даже казалось, что это уже где-то было. Увлекся Библией. Читал, перечитывал, восхищаясь ее глубиной и мудростью. Цитировал Соломона, Екклесиаста, Иова, поражая жену и знакомых знанием древней христианской философии.
— Нет, вы только послушайте: «Все произошло из праха, и все возвратится в прах», или вот это: «И возненавидел я жизнь, потому что противны мне стали дела, которые делаются под солнцем».
Растворяясь в пророческих истинах, расслаблялся, смеряя свою жизнь с вечностью. Капитан внутренней службы уже не боялся смерти. Убеждение в личном противостоянии злу пополняло силы, рождало уверенность в правоте и нужности затеянного поединка.
Первая пуля просвистела у его головы в субботу, в девять часов утра, когда он, не спеша, позевывая, шагал в гастроном за продуктами. Сбила мохнатую кроличью шапку, слегка задев волосы, и врезалась в кирпичную стену жилой девятиэтажки.
«Ни фека себе сходил за хлебом» — неожиданно вспомнился ему анекдот, в котором такую фразу произнесла голова, выкатившаяся из-под колеса трамвая.
Капитан молниеносно вычислил траекторию выстрела и рванул через дорогу к строящемуся офису. Задыхаясь от нервного шока, выбежал по ступенькам на второй этаж и как ищейка стал рыскать по будущим подсобкам и кабинетам. В одной узкой комнате не выдержал и нажал на курок, целясь в кучу мусора затемненного угла. Пришел в себя, когда выпустил всю обойму.
Впоследствии самым интересным оказалось то, что именно из окна этого помещения и был произведен одиночный выстрел. После тщательного обыска здесь нашли гильзу от мелкокалиберного патрона. Кто-то очень умело и прицельно стрелял из пистолета Марголина. Но это все, что удалось определить экспертам.
— Покушался, как минимум, перворазрядник, — резюмировал Липин, — с тридцати метров в самый центр шапки. Мог убить, но только попугал. Редкостный экземпляр, играет в кошки-мышки, как циркач. Одно непонятно, почему пользуется мелкашкой? И почему не выбросил оружие? Это на профессионала не похоже. Ну ладно, посмотрим, посмотрим. Теперь, по идее, должен дать о себе весточку. Жди письма, Егорыч.
— Или вторую пулю, — вздохнул Андрей и нервно засмеялся.
* * *
Полковник почти не ошибся. Ровно через неделю, поздним вечером, «охотник» позвонил своей жертве.
— Алло, это Васькин?
— Я.
— Жить хочешь?
— Хочу.
— Тогда не натягивай шапку на глаза, а то, чего доброго, вторая пуля станет последней. Мне это неинтересно, да и тебе ни к чему.
— Ты мразь и подонок! Из-за угла стреляют только трусы!
— Нет, так стреляют наемные убийцы.
— Ты меня убьешь, но рано или поздно захлебнешься чужой кровью!
— Это вряд ли, до скорой встречи, герой.
Связь оборвалась через двадцать секунд. Удалось выяснить лишь то, что снайпер звонил из Москвы и записать на пленку этот короткий, лихой диалог.
Однако Липин заметно оживился. Десятки раз прокручивал запись, вслушиваясь в голос таинственного преступника.
— Все-таки псих и шизофреник, — размышлял он, — говорит быстро, буквы глотает. И голос дрожит. Блефует, боится не меньше того, кого пугает.
В информационный центр МВД опять полетели запросы о некоем «спортсмене», как условно назвали охотника за капитаном УВД. Медленно и упорно собиралось все, имеющее отношение к одинокому маньяку. Досье заметно распухло, вмещая множество сведений о кражах мелкокалиберного оружия за последних два года и широкий круг подозреваемых лиц, имеющих стрелковые достижения.
* * *
Прошло еще несколько месяцев. У Васькина добавилась седина на висках и напрочь пропал сон.
Только родедорм и тазепам позволяли отключиться от кошмарно-назойливых мыслей. Особо мучил голос убийцы. Измененный, приглушенный, но чем-то и кого-то напоминающий. Андрей улавливал в нем до боли знакомые нотки, прокалывающие ноющее сердце, раздирающие его на части под аккомпанемент легкой, мажорной музыки в исполнении дерзкого и талантливого музыканта.
И вот как-то под утро ему приснился странный сон. Он уныло брел по городскому кладбищу под тягостные звуки похоронного марша к могиле своего отца и матери. Его конвоировал щуплый подросток в темно-синем спортивном костюме с автоматом Калашникова на груди. Подошли к памятнику. Андрей перекрестился и рядом с семейным захоронением начал копать яму. Лопата удивительно легко входила вглубь и отбрасывала в сторону черную, как сажа, землю.
«Куда я спешу?» — ловил себя на мысли Васькин, но лопата не подчинялась. Как экскаватор, быстро и мощно выгребала землю, углубляя могилу.
— Хватит, — остановил его конвоир, — ложись в яму.
— А гроб?
— Собаке собачья смерть, — процедил палач и нажал на курок.
Из ствола вырвалось пламя и дым, выедающий глаза, проникающий в рот и ноздри…
В холодном поту Андрей вскочил с кровати, задыхаясь от кашля.
— Ты чего? — испугалась жена.
— Это он, я узнал его, это он звонил и стрелял! — выкрикивал взъерошенный супруг, мотаясь по комнате. — Я его во сне видел и слышал, как тебя, это его голос!
— Кого его?
— Да этого, как его, Кочкина! Помнишь?…
* * *
Эта старая банальная история больше смахивала на сентиментальную мелодраму извечного любовного треугольника. Так вот, в 10-Б классе скромный и застенчивый Павлик Кочкин влюбился в красивую и высокомерную Клавдию Каменеву, а ей нравился рослый и задиристый Андрей. Васькин тоже был к ней неравнодушен, хотя и признать себя по уши влюбленным не мог. Так себе, приударял за одноклассницей, как и за другими девушками, кои души в нем не чаяли. А прилежного и аккуратного Павлика Клавдия использовала, дабы раззадорить самовлюбленного Андрея. И ее кокетство не раз достигало поставленной цели.
Однажды после школьного танцевального вечера, где Каменева пылко прижималась к Кочкину, пригласив его на последнее дамское танго, Васькин ревниво вскипел и решил проучить своего хилого конкурента.
Павлик провел Клавдию домой, долго и нежно прощался, держа ее руку в своей, и даже неумело поцеловал в щечку. Девушка капризно прыснула и скрылась в подъезде, но не убежала домой, а прилипла к стеклу входных дверей, с восторгом наблюдая за спором своих поклонников.
— Ты что это, стрючок, мою подругу обижаешь? — съехидничал Андрей, загораживая Павлику дорогу.
— Это моя девушка, — тихо, но твердо ответил тот.
— Что? Твоя телка, говоришь? Да она же выше тебя в два раза и шире в четыре! Клоп ты несуразный!
Кочкин, не желая ввязываться в неравную драку, молча оттолкнул соперника и хотел рвануть прочь, но зацепился за подставленную ногу и растянулся на асфальте.
— Куда же ты от своей возлюбленной? — гоготал обидчик. — А защищать ее кто будет?
У Павлика слетели очки, он шарил руками вокруг себя, пытаясь нащупать оправу. Васькин первым увидел ее и раздробил подошвой. Стекло хрустнуло и заскрежетало, издавая душераздирающий скрип.
Кочкин медленно встал, отряхнул пыль с почерневшей белой рубашки и отутюженных брюк, поднял голову и неожиданно встретился взглядом с Каменевой, наблюдавшей за этой сценой. Ему показалось, что она улыбается и даже смеется над его неуклюжей слабосильностью.
После такого случая Клавдия начала избегать Павлика и встречалась только с Андреем. Впечатлительный и легко ранимый Кочкин глубоко переживал, мучился, серьезно заболел, утопая в болотистой почве несостоявшейся любви.
И только однажды, после окончания школы, он попытался выяснить свои отношения с любимой девушкой. Собрал воедино все свои крохи смелости, однако разговора не получилось, Она сухо и холодно ответила на его наивные вопросы:
— Скажи честно, я был очень нелепым и смешным?
— Да, — хмыкнула Каменева, — ты знаешь, как в кино. Я давно так не смеялась.
— А я чуть не умер от стыда. Тебе меня совсем не жалко?
— Ну что ты, не всем же быть сильными. Ты зато умный, добрый.
— Ты не хочешь со мной больше встречаться?
— Нет.
— Никогда-никогда?
— Извини, пожалуйста, но мне почему-то нравятся грубые и сильные парни. Может, я — дура, но ничего с собой не могу поделать. Такая уж я есть.
Спустя год Клавдия вышла замуж за Андрея, и с тех пор они не встречали Кочкина. Его родители обменяли квартиру и переселились на окраину Москвы. Где-то в район Останкино.
Все это с неподдельной горечью и досадой вспомнили в то раннее утро супруги Васькины. Он не сомневался: снайпер и его одноклассник — одно и то же лицо. Она не верила и упросила мужа самому найти и встретиться с ним. Свои домыслы и решение они оставили в тайне.
* * *
Хмурым мартовским днем с грязного купейного вагона ночного поезда капитан Васькин сошел на длинный перрон Киевского вокзала Москвы. В центральном городском адресном бюро удивительно быстро нашли место жительства Кочкина Павла Алексеевича. В его квартире, как и ожидалось, был телефон.
Дребезжащий старческий голос сбивчиво, но мягко и доброжелательно поведал все, что интересовало школьного друга.
— Павлик? Он на работе. А из одноклассников ему еще никто не звонил. Вы, кажется, первый. Все его забыли почему-то. Я его тетя и люблю больше, чем себя. А он все сам живет, ни жены, ни детей. Никто ему не нравится, никто не подходит. Говорит, только одну любил, еще в школе, Клавдией звали, может, помните, была такая видная девица. А она ему изменила, за другого замуж вышла. Вот тогда Павлик чуть газом не отравился. Слава Богу, соседи услышали запах и спасли, еле откачали. Бедный столько перемучился, столько переболел, аж вспоминать страшно. Он очень честный и обидчивый, потому что верный. Измены простить не может, вот и страдает, бедный…
Андрей поблагодарил собеседницу, пожелал ей крепкого здоровья и почему-то долго-долго извинялся за беспокойство. В длинной, суетной толпе спустился в метро. Собираясь с мыслями, прислонился плечом к газетному киоску, пропуская грохочущие разноцветные поезда. Настроения не было, возникали и уходили самые скверные чувства и желания. Казалось, кто-то перековырнул его душу и просеял. Все доброе ушло, а злые пороки остались и прыгали в решете, как мусор из муки второго сорта. Вдруг начал мешать и больно царапать пистолет под мышкой, да и сам себе впервые в жизни показался смешным и лишним.
Подозреваемый в попытке убийства стоял за прилавком магазина «Спорттовары» в отделе настольных игр, мячей, клюшек и прочего снаряжения.
— Привет, Кочкин, — как-то резко произнес капитан и протянул руку.
Павел, такой же маленький, щуплый и светлоглазый, вздрогнул, заметно сник, но крепко сжал его ладонь.
— Здравствуй, Васькин.
Отошли в сторону, настороженно рассматривая друг друга. Павлик удивительно быстро пришел в себя. Ни испуга, ни растерянности, даже подавленности в его глазах Андрей уже не замечал. Скорее, каким-то детским любопытством и наивностью светилось лицо «кровожадного» охотника.
— Ты зачем мне прострелил шапку?
— Извини, я тебе новую куплю. Понимаешь, я — психопат, и пока не сделал тебе больно, не мог успокоиться. Долго себя сдерживал, пытался все забыть, и вдруг твое письмо в газете спровоцировало все мои обиды. Вот я и вернул долг. Если можешь — прости, если нет — я готов дать показания.
Васькин нахмурил брови и молчал, не зная, что говорить и что делать.
— Каменева с тобой живет? — прервал паузу Павел.
— Да.
— У вас есть дети?
— Нет, она все еще фигуру оберегает.
— Обо мне вспоминает?
— Да, часто, — соврал Андрей, — чуть что, сразу «какая я дура, меня Павлик любил, а я за тебя замуж вышла».
— Правда?
Лицо Кочкина покраснело и расплылось в улыбке, покрывшись множеством мелких морщин.
Они еще долго беседовали в магазине, на улице, в кафе, вспомнив все, что их связывало в детстве, но не соединило в зрелой жизни. Павел не хитрил и не лукавил, еще раз сознался, что писал, звонил и стрелял, желая отомстить за унижения. Поведал о своем тоскливом одиночестве. Провел одноклассника к вокзалу, купил билет. Прощались как старые друзья, даже со слезами.
— Ты знаешь, — откровенничал Васькин, — у меня тоже настоящего друга нет. Все так, по надобности или по службе.
— Но у тебя есть Клавдия.
— Господи, да неужели ты ее до сих пор идеализируешь? Она же истеричка и скандалистка, настоящая ведьма, хоть и моя жена.
— Да нет, я все понимаю, но ничего с собой не могу сделать. Это болезнь, у меня на этой почве галлюцинации. Куда ни посмотрю, вижу ее лицо с насмешливой улыбкой.
— Чего ж ты в нее не стрелял?
— В нее не смог, ее жалко. И тебя я не мог убить. У меня первый разряд. Из Марголина все пули в десятку вкладываю.
Расставаясь, обнялись.
— Так ты прощаешь меня? — спросил Павел, глотая слезы.
— Прощаю. А ты меня?
Кочкин прижался к широкой груди Васькина и зарыдал. Его руки судорожно сжались в кулаки, тело вздрагивало и дрожало.
«Вот псих, — подумал Андрей, — но честный и добрый. Лучше меня, намного лучше».
Данный текст является ознакомительным фрагментом.