Классика

Классика

Квадрат и крест – простейшие геометрические фигуры, с незапамятных времен сопряженные с представлением о четырех странах света и о четырех стихиях. Не удивительно поэтому, что прямоугольная решетка становится базисной планировочной конструкцией. Античные греки приписывали изобретение сетки улиц математику из Милета Гипподаму, но, разумеется, эта схема применялась давно. Всюду, где возникали государства, где строились города, служившие опорными пунктами государственной власти обширных царств, либо города-государства. В городах-государствах Двуречья мы сталкиваемся с сочетанием обоих начал. Дворцы, храмовые комплексы и дороги для храмовых процессий возводились на прямоугольных ячейках разбивочных сеток, те же сетки прослеживаются в рисунке кварталов, тогда как каждый квартал представлял собой своего рода многоквартирный дом-лабиринт. Необходимость экономить дерево для балок перекрытий породила достаточно остроумное решение: проемы в стенах из кирпича-сырца то заделывали, отделяя помещения, то пробивали заново, если помещения выкупали и присоединяли. Крошечные световые дворики впускали свет внутрь, а плоские кровли служили садами. Вся реконструктивная деятельность, подчиняясь рыночной логике спроса и предложения, не нарушала целостности квартала и была строжайшим образом регламентирована писаными законами.

Планировка малоазийского Милета эпохи элленизма – после III в. до н. э. Первичная планировочная схема, приписанная Гипподаму, была сохранена, но размер кварталов новой части города увеличен, тогда как городской центр на перешейке был организован в системе площадей-агор за счет «вынутых» групп кварталов. Сочетание простой сетки улиц и сложно изрезанной береговой линии дает весьма живописынй эффект.

Древний Египет, почти не знавший рыночных отношений, регламентированный традицией и волей фараона, использовал планировочную сетку всегда, отступая нее редко – при строительстве пограничных крепостей в условиях горного рельефа. Такая же сетка применялась при ежегодном межевании полей после разлива Нила, так что не удивительно, что искусство геометрии сложилось именно здесь, и именно из Египта его заимствовали и критяне, и греки.

Уже к VII в. до н. э. греки превратили в стандарт не только саму Гипподамову решетку, нередко нуждавшуюся в сломе и сдвиге из-за горного рельефа, но и кратность размеров квартала и дома. Поскольку у каждого греческого полиса был собственный бог-покровитель, свой календарь, свои меры веса и длины, то и кратность оказывалась своя в Афинах, в Коринфе, в Сиракузах… Единым был только принцип – от века заведенный порядок, согласно которому концентрация усилий и капитала требовалась для публичных сооружений, тогда как жилищу приличествовала скромность. Различие достатка можно было обнаружить только внутри дома, где качество посуды и оружия различалось существенно, хотя и это порицалось ортодоксами, так что создание библиотеки свитков на дому уже осуждалось, и великому драматургу Еврипиду пришлось публично оправдываться такую новацию. Порядок, согласно которому прибыль частного гражданина перекачивалась на удовлетворение публичных нужд, вел к тому, что над казарменным единообразием стен домов, обращенных на улочку маленькими окнами (комнаты освещались через внутренний дворик), поднялись беломраморные портики храмов. Площадь размечалась простейшим образом – это несколько вынутых из решетки кварталов, что получило широкое развитие только в эпоху эллинизма, когда в новых империях осталась лишь тень от былой свободы полисов.

Эпоха эллинизма, сохраняя Гипподамову решетку, привнесла в планировку города новое качество, позднее подхваченное Римом. Теперь в богатых городах главные улицы превращались в протяженные колоннады, выводившие на площади, также окруженные колоннадами. Принцип почти глухого, нейтрального фасада домов сохраняется, но часть домов внутри прямоугольного квартала разрастается в размерах, их внутренние дворики получают свои портики, превращаются в ухоженные сады. В городах меньшего размера улиц-колоннад нет, но углы каждого квартала снабжены водоразборными кранами, а комнаты по первому этажу превращены в лавки, таверны или закусочные на вынос. Внутренние стены домов покрывают фрески, в зависимости от достатка заказчика великолепные или скромные, полы комнат, публичных зданий и даже тротуары покрывают мозаиками. К окруженным портиками форумам обращены теперь храмы, базилики, где шли публичные судебные процессы, и рынки, специализированные по группам товаров.

Набор публичных сооружений достаточно велик: амфитеатры для гладиаторских боев, театр, нередко ипподром, термы мужские и женские, базилики. Крупнейшие города унаследовали от эллинизма создание больших парков развлечений – с каналами, насыпными островами, беседками и павильонами, формируются города-курорты при целебных источниках. Эстетическая организованность городов обретает полноту, задав образцы, которым, после средневековой интермедии, стремились подражать долгие века. Стремились к этому тем более, что от множества построек оставались не только руины, системные раскопки которых начали лишь в XVIII в., но и текстовые описания, которые пробуждали воображение – властителей, и архитекторов. Достаточно напомнить, что два письма Плиния Младшего, в которых он дал детальные описания собственных вилл, были, и по сей день остаются, темой теоретической реконструкции в учебных заданиях хороших архитектурных школ.

Европа, обезлюдевшая и обедневшая после варварских набегов, с трудом осваивала руины римских городов – нередко, как во французском Арле или в ныне тунисском Эль Джеме, в римских амфитеатрах долго умещались целые города. Прибавочный продукт экономики, медленно выходившей из затяжного кризиса, более чем наполовину расходовался на сооружение соборов и замков, и казалось, что идеи планирования городов забыты. Это не так. Во всяком случае, после того, как в 1000 году всеми ожидаемый конец света так и не наступил, Европа будто очнулась от сна, и начался поистине бурный процесс градостроительства. К старым городам прибавляли новые части – их так и именовали повсюду: Новый город. Флоренция приобрела такой новый город, выстроенный аббатством Цистерцианского ордена, славившегося своей ученостью, и это была классическая решетка кварталов. То же происходило с небольшими городами, будь то Губбио или Фано в Италии, или Труа во Франции.

Средневековый французский (вернее провансальский, так как единой Франции еще не было) Арль целиком уместился в древнеримском амфитеатре. Аркады внешнего периметра прежних трибун были заложены камнем, преобразовавшись в могучую оборонительную стену. Однако уже в VIII в. жители арлезианского амфитеатра восстановили римский акведук, обеспечив себя питьевой водой.

По мере того как удалось отбить натиск арабов с юга, а норманны приняли христианство и от набегов перешли к созданию собственных королевств, строительство новых городов началось на юге Франции и на севере Испании, в Англии и Уэльсе, даже на Оркнейских островах, к северу от Шотландии. Такие города именовались бастидами, от старофранцузского глагола бастир – строить. Это города военного наступления и освоения территорий, и обнаруживается, что старый принцип четкой организации посредством создания строгой планировочной решетки отнюдь не был забыт. Таких новых городов были многие сотни, и до нашего времени почти в неприкосновенности сохранился Эг-Морт, заложенный Людовиком Святым. Это отсюда отправлялись в Иерусалим Крестовые походы 1248 и 1270 годов. Более того, при закладке некоторых городов во Франции были использованы чрезвычайно изощренные схемы. Уже при создании города Монпазье лишь центральная ячейка плана, отведенная под рыночную площадь, стала правильным квадратом, тогда как остальным кварталам была придана форма прямоугольника. При разбивке кварталов бастиды Гренад-сюр-Гаронн (город заложен около 1300 г.) была применена схема, ранее изображенная на рисунке в знаменитом Путевом альбоме Вийара д’Оннекура. В основе один исходный квадрат квартала, затем его диагональ откладывается на линии улицы, образуя длину следующего, прямоугольного квартала, затем уже его диагональ переносится циркулем на горизонталь, и возникает длинная сторона следующего квартала. Это весьма изысканная схема пропорционирования, использовавшаяся в античности и… в допетровской Руси.

Мало известно, что римские городские законы, преобразованные в Византии, применительно к ее условиям, прибыли на Русь вместе с церковными книгами. Эти тексты со временем перевели на русский язык, и их включили в состав Кормчей книги, служившей своего рода универсальным руководством. «Чин» (порядок) закладки городов, дошел до петровского времени в неизменном виде и включал, среди прочего, систему «прозоров», разрывов между соседними домами. В исходном византийском тексте это правило объяснялось необходимостью сохранения за каждым домовладением права видеть море (ссылки на вид на море аккуратно сохранялись в русском тексте), однако при сплошь деревянной застройке русских городов, у расстановки домов в шахматном порядке на параллельных улицах было иное основание. Полагали, что эта мера способствует защите от пожаров, что помогало слабо, но упорно воспроизводилось вплоть до Петра Первого, повелевшего застраивать улицы «сплошной фасадою».

Школьное знание о средневековье не верно: все новые города планировались, не только строго следуя античной рецептуре, но и нередко с композиционными изысками. Это доказывает схема разбивки кварталов французского Гранд-сюр Гаронн.

Как раз внутри городов, унаследованных от Рима, дело обстояло иначе. Здесь давний, решетчатый рисунок с трудом, только сверху, прочитывается в путанице новых владений внутри кварталов, что и сейчас можно увидеть на аэросъемке Болоньи или Флоренции. Однако утрата геометрической упорядоченности сопровождалась выработкой развернутой системы правил, менявшихся и уточнявшихся по мере того, как города богатели и в значительной степени высвобождались из-под феодального господства. Нет жесткой геометрической системы, но есть структура. Собор как средоточие единства всех горожан, ратуша как средоточие сил именитых горожан, биржа как средоточие сил капитала, приходские церкви и залы собраний ремесленных цехов – все это, наряду с ограничениями по высоте домов и минимальной ширине улиц и улочек, стало по-своему совершенной системой. Между городами Европы шло неустанное состязание, мастера, владевшие искусством строительства, перемещались туда, где возникал спрос на их услуги, так что элементы структуры заимствовались, совершенствовались и снова заимствовались. Их описывали путешественники, их пытались точно отобразить картографы, так что планировка средневекового города оформилась в отчетливо опознаваемый тип, с которым, к счастью, можно знакомиться воочию по сей день. Прорывались каналы как наиболее удобные транспортные коммуникации, устраивались каскады мельниц при плотинах, что вынуждало к отработке сложного законодательства о правах владельцев мельниц, расположенных ниже по течению. Законодательно принимались схемы зонирования для размещения производств, менее и более загрязнявших воды рек и каналов, с учетом господствующих ветров. Во избежание безудержной спекуляции городской землей вводились и, в ответ на изобретательность частных владельцев, постоянно редактировались ограничения на операции с земельными участками. Болонья, на которую время от времени обрушивались ветры с холодным дождем и снегом, век за веком наращивала свою систему крытых портиков, создавших комфортные условия для торговли. Здесь непрерывные галереи за семь веков растянулись в общей сложности на тридцать километров, даже к отдаленному храму на вершине горы тянется непрерывный портик, и именно отсюда Наполеон привез идею парижской улицы Риволи, по первым этажам зданий которой тянется бесконечная аркада.

Старинные «наивные» изображения городской планировки обладают замечательной информационной насыщенностью. Однако этот план германского Лейснига исключителен. На плане видны не только замок и все городские укрепления, не только все кварталы и все общественные здания. В каждый дом вписано имя и занятие владельца, так что план служил полезным опорным документом для городских властей, тщательно следивших за пополняемостью городской казны.

Иными словами, представление о стихийности жизни средневекового города было типичной идеологической ложью, сочиненной ренессансными писателями, жаждавшими доказать преимущества новых моделей обустройства жизни перед прежними, которые были объявлены «варварскими».

Итальянское Возрождение, будучи чисто идеологической доктриной, которую охотно взяло на вооружение торгово-финансовое сословие богатых городов, не могло оставить город вне сферы своего пристального внимания. В реальных «кулисах», образованных средневековым городом, живописцы начали изображать город будущего, стремясь, как им казалось, возродить античный город – точнее, формы античной архитектуры. Заново был прочтен римский компилятор Витрувий. Леон Батиста Альберти издал замечательный трактат, где, пересказывая того же Витрувия и других римских писателей, впервые вводил нормативные представления об идеальных пропорциях сечения улиц и площадей. Чуть позже Антонио Аверлино (Филарете) опубликовал свой трактат, написанный в занимательной форме для чтения вслух семейству миланского герцога Сфорца. Это было нечто новое. Филарете подробнейшим образом описал идеальный проект Сфорцинды – города, в котором рациональной по тому времени регламентации было подвергнуто все: ширина улиц и дублирующих их каналов, предназначенных для перевозки грузов, размеры домов для разных сословий, планы площадей и публичных построек, рынков и тюрьмы. Новый город на новом месте – эта модель закрепляется в сознании, и хотя трактат Филарете был утерян на многие века, его идеализированный подход к планировке города закрепился в культуре, тем более что он замечательно соответствовал уже входившей в свои права эпохе абсолютизма.

Филарете – автор не только полновесного проекта идеального (для его времени) города, но и техники предъявления проектного замысла: от функциональной и композиционной схемы к разработке структуры центрального ядра, квартала, жилищ для всех сословий, рынков, гимназии, госпиталя и тюрьмы. Заметим, что ученик Филарете Аристотель Фьораванти проектировал Московский Кремль.

Новый город на пустом месте. Вполне естественно, что при таком исходном условии внешний контур города вычерчивался в виде правильной геометрической фигуры – в случае Филарете это восьмиугольная звезда, получаемая наложением двух квадратов. Идеальный город, управляемый идеальным, просвещенным государем – следовательно, внутренняя конструкция планировки получает радиальную форму, расходясь к воротам во все стороны. Идеальный город – следовательно, его размеры и формы предопределены раз и навсегда. Несколько попыток воплотить эту идею предприняли (городок Пальманова, проект 1593 г.) однако их неуспех, прежде всего, по соображениям экономики, нимало не повлиял на закрепление проектной идеи как таковой. Впрочем, достаточно долго ограниченность ресурсов даже абсолютной королевской или папской власти не позволяла всерьез приступать к работе над структурой города как целого. Начиная с Людовика XIV, французские короли, подражая римским императорам, удаляются из парижского Лувра в загородный Версаль, и именно версальский принцип планировочной схемы, подчиняющей себе исходный ландшафт, пробуют перенести в город – хотя бы в его центральную часть. Ясность геометрической формы, переживаемая сугубо эстетическим образом, привносится в ткань существующего города, без колебаний вспарывая его плотную ткань.

Это уже эпоха барокко, стиля избыточности в декоре, но также и принципа тонкой игры с архитектурным пространством. Если говорить о городе как целом, то первенство принадлежало, конечно же, Риму. Здесь впервые следовало решить задачу перемещения толп паломников от одной католической святыни к другой, и здесь возникает по единому проекту трехлучие прямых улиц от площади Пьяцца дель Пополо. Здесь Микеланджело осуществляет проект создания ансамбля на Капитолийском холме как своего рода театральной сцены. И здесь, уже в начале XVII в. разыгрывается драматическое состязание проектных идей на пространственное оформление авансцены перед собором Св. Петра и Ватиканом. С сугубо функциональной точки зрения надлежало расчистить большую площадь, способную вместить десятки тысяч людей. Следовательно, оставалось решить вопрос – как именно это сделать, передав дело в руки архитектора-художника, которому надлежало поместить по центру площади обелиск, в свое время вывезенный Помпеем из Египта. Папирио Бартоли в своем проекте выложил перед фасадом собора квадрат, с двух сторон фланкируя его двойными портиками, а с третьей, входной – разросшейся непомерно в ширину триумфальной аркой. Мартино Феррабоско повторил прием Микеланджело, придав площади очертания трапеции, расширяющейся к фасаду собора, чтобы, за счет эффекта искаженной перспективы, добавить ему величия. Карло Ринальди придал площади граненые очертания, окружив ее тяжелой аркадой, и отгородив от суеты города длинным зданием. Наконец Лоренцо Бернини, опробовав и круг, и прямоугольник, нашел решение, в котором соединил лучшее из идей соперников. Обратная трапеция авторства Микеланджело переходит в две дуги грандиозных портиков, словно руки самой Церкви обнимающих гигантскую толпу и в наши дни. Возник совершенный ансамбль, благодаря величию которого, никто уже не замечает художественные слабости фасада собора.

Эпоха барокко – эпоха абсолютных государей, которые могли позволить себе трактовать сложившийся город как загрунтованный холст, на котором можно было живописать новый рисунок. Микеланджело решительно перестроил Собор Св. Петра в Риме, но перед ним был лишь пустырь и руины. Бернини сумел создать грандиозный аванзал под открытым небом, охватив его «руками» могучих колоннад. Важно, что столь значимые для всего города решения с XVI в. начали принимать лишь после обязательного открытого конкурса, в котором участвовали все заметные профессионалы – тогда различий между архитектором и художником никто не проводил.

В более практичной Генуе прямая Новая улица (ныне улица Гарибальди), рассекая старые кварталы, создала протяженные кварталы палаццо знатнейших фамилий города. Это была первая частная улица, вход на которую был перекрыт охраняемыми воротами. Но эпоха делала акцент не только на дворцах. Первенство переходит к Парижу, столице самого сильного и самого тогда богатого из государств Европы. Еще при Марии Медичи началась реконструкция дворца и парка Тюильри. При Генрихе IV возникают первые жилые площади: треугольная Пляс Дофин и квадратная Королевская (Вогезов). Это пространство как таковое, обстроенное единым фасадом, будто обтянутое сплошной декорацией. Стоит заметить, что в случае площади Вогезов результат, дошедший до наших дней, существенно отличался от первоначального замысла. Король, будучи прагматиком, хотел сформировать единый комплекс текстильных мануфактур, пристроенных к уже поднятым фасадам, а в аркадах, окружающих площадь, должны были разместиться магазины тканей. Однако стоимость аренды не устроила текстильщиков, и проект был переработан на ходу – теперь к фасаду были пристроены жилые дома знати, а из единого строя фасадов слегка выступили напротив друг друга т. н. павильоны короля и королевы.

Закрытый для городской полиции комплекс Пале-Рояль с его типографиями и ресторанами оказался замечательно приспособлен для формирования клубов, из бурной деятельности которых родилась Французская революция.

Возник еще один образец, который не замедлили воспроизвести в постоянном сопернике Парижа, Лондоне, где по такой же схеме был возведен комплекс площади Ковент-Гарден. Правда, здесь частный инвестор экономил, так что превосходный художник и архитектор Иниго Джонс должен был придать фасаду приходской церкви, обращенной на площадь, невиданную простоту, заложившую основание специфического лондонского стиля застройки.

Наконец третий образец был заложен еще кардиналом Ришелье, но воплощен в жизнь уже при Людовике XIV, которого увлекли идеи архитектора Франсуа Блонделя: на месте старых укреплений был устроен протяженный бульвар Сен-Антуан, в четыре ряда деревьев, тогда как на месте снесенных ворот Сен-Антуан и Сен-Мартен были возведены триумфальные арки. В отличие от более ранних бульваров, устроенных в Антверпене и в Лукке, по парижскому бульвару можно было ездить в экипажах. В 1679 г. королевский эдикт запретил въезд грузовых повозок на бульвар, в результате чего сложился новый тип городского пространства – променад. За бульваром Сен-Антуан последовали другие. За эти работы отвечал великий создатель Версальского парка Андре Ленотр, что ясно ознаменовало: весь город стал теперь восприниматься как рукотворный ландшафт.

Реконструкция города всегда обходилось дорого, и при Людовике XV, когда экономика Франции была подорвана непрерывными войнами, попытка повторить успех Королевской площади окончилась плачевно. За счет казны были выстроены фасады вокруг запроектированной площади Людовика Великого к северу от парка Тюильри, но желающих пристроить к ним дома так и не нашлось. Фасады простояли десяток лет вокруг конной статуи короля, установленной в 1692 г., но еще через семь лет казна продала их городу. Город перепродал фасады частному девелоперу, который их разобрал и использовал камень для возведения построек вокруг компактной Вандомской площади, которую завершили к 1720 г. Во время революции статую короля уничтожили, а при Наполеоне на ее место была установлена бронзовая колонна, отлитая из трофейных пушек. По проектам Клода Никола Леду были воздвигнуты полсотни парадных городских застав для таможенных сборов – до нашего времени дошли только несколько из них, так как большинство этих символов королевской власти было разрушено революцией.

При всей грандиозности работ, осуществленных при Бурбонах, Париж оставался средневековым городом, с узкими, без тротуаров, улицами, грязью и грохотом колес по булыжнику мостовых. Однако, наряду с формальными жилыми площадями, бульварами и замкнутым комплексом коммерческой площади Пале-Рояль (девелоперский проект принца Филиппа Орлеанского), Париж задал еще один образец, вызвавший волну подражаний по всей Европе. Это Отель Инвалидов, построенный к 1676 г. по приказу Людовика XIV для четырех тысяч раненых и искалеченных ветеранов. Уже Филарете построил в середине XV в. подобное сооружение в Милане – госпиталь с чрезвычайно изощренной системой оборудования, включая проточную канализацию. Однако парижский комплекс зданий, вместе с храмом, куда позднее был перенесен прах Наполеона, и огромной (200 х 400 м) Эспланадой перед ним, привнес в городское пространство новый масштаб публичных сооружений, повлиявший на облик всех крупнейших городов мира.

Ландшафтный подход к пространству городского центра отлично явлен в Петербурге. Гигантский объем Адмиралтейства невозможно было заполнить одними конторами, и в его корпусах были казенные квартиры. Стрелка острова не сразу приобрела завершенный образ – за Ростральными колоннами появилось здание Биржи, которая не была биржей.

Парижская схема организации пространств была дополнительно схематизирована Джефферсоном, который сформировал проектное задание для военного инженера Ланфана при трассировке улиц и площадей Вашингтона – идеального, по замыслу, города на новом, крайне неудобном для строительства, болотистом месте. В эту эпоху в Америке не могло быть речи о жесткой упорядоченности при строительстве частных домов, но принцип совмещения Гипподамовой решетки улиц-стритов и широких диагональных авеню, при неприкосновенности красных линий застройки, был осуществлен с абсолютной последовательностью и сохранился до наших дней в неприкосновенности. Уже позднее был принят закон, согласно которому ни одно сооружение в Вашингтоне не может быть выше здания Капитолия.

Перечислять варианты подражания Парижу бессмысленно – их великое множество, так что достаточно привести наиболее, может быть, яркий пример переноса ландшафтного принципа на структуру города. Это Карлсруэ, столица германской земли Баден-Вюртемберг, где к дворцу, возведенному на месте охотничьего замка, сходятся 32 дороги, большинство из которых суть аллеи лесопарка, а девять равных по ширине улиц расходятся веером, образуя собой каркас всего города. Петербург, уже не столько петровский, сколько екатерининский и николаевский, следовал Риму и Парижу вполне последовательно. От Рима и Версаля взято трехлучие проспектов, ориентированных на шпиль Адмиралтейства. От Парижа масштаб дворцов и казенных построек, начиная с того же Адмиралтейства. От Рима гигантская дуга портика перед воронихинским Казанским собором. От обеих столиц грандиозность Дворцовой площади, замкнутой огромной дугой зданий Генерального штаба (ранее Растрелли проектировал круглую площадь перед Зимним дворцом), простор Марсова поля, Сенатской площади и эспланады, возникшей вдоль Адмиралтейства. При этом Петербург был достаточно самостоятелен при создании Летнего и Михайловского садов, в оформлении Стрелки Васильевского острова, тогда как улица Росси и парижская

улица Мадлен столь близки по времени проектирования, что их скорее следует счесть конгениальным решением проблемы создания улицы, совершенной по пропорциям: 1 х 1 х 10, если иметь в виду ее ширину, высоту корпусов и длину. Впрочем, и Мадлен и улица России восходят к одному образцу – флорентийской улице Уффиций, созданной по проекту Джорджо Вазари.

Итак, фрагментарность и формальная упорядоченность – вот наследие, созданное XVIII веком в опыте планирования городов. Собственно функционирование городов посильно регулировалось полицейскими мерами, однако осуществлялось все же скорее произвольно. Так от петровского времени сохранялось требование выводить все карнизы домов вдоль Невского проспекта под одну линию, тогда как попытки вынудить обывателей разных сословий возводить исключительно типовые дома окончились ничем, несмотря на всю полицейскую мощь царского режима.

Грандиозная перестройка российских городов, предпринятая Екатериной Второй и продолженная ее наследниками, стала примером воспроизведения Гипподамовой решетки, в губернских городах оживляемой трехлучиями или неожиданностью круглых в плане, овальных или трапециевидных площадей. Неуклонная воля, породившая эти планы, приводила к множеству забавных недоразумений. Так двухэтажные постройки по краю чрезмерно большой для них круглой площади Полтавы не были в состоянии удержать такое пространство, между торцами главной площади Тихвина существует перепад высот в две сажени и т. п. Однако если их трактовать как планы «на вырост», на века вперед, ирония, пожалуй, не вполне уместна. Планы городов утверждались лично государем, правила застройки регулировались едиными полицейскими правилами, хотя в реальности соблюдались далеко не всегда.

Томас Джефферсон был не только одним из отцов США, но и отважным планировщиком-концептуалистом. Его схема планировки города в Индиане (ныне Джефферсонвиль), с чередованием жилых кварталов и скверов, порождена стремлением укротить эпидемию желтой лихорадки.

Для знаменитого математика и начинающего архитектора Кристофера Рена трагедия 1666 г., когда выгорел весь исторический Лондон, означала возможность привести в порядок запутанный рисунок древней столицы. Вместе с Эвелином Рен в три дня подготовил схему планировки с широкими авеню, которые обеспечили бы эффективное развитие на века вперед. План понравился королю, но у британской короны не было собственных средств, а Парламент и не пытался бороться с землевладельцами, ограничившись новыми противопожарными правилами.

В США, где не было централизованной власти, классическая Гипподамова схема оказалась как нельзя кстати. Она соответствовала утилитарной задаче простой и ясной разбивки кварталов под застройку и, к тому же, была очевидным наследием античности, которая твердо ассоциировалась создателями новой страны с идеалами демократии. При планировке Филадельфии (1683 г.) Уильям Пенн ограничился тем, что, вынув из сетки по четыре рядовых квартала, строго симметричным образом обозначил места для центральной площади и еще четырех площадей меньшего значения. Уже при проектировании Вашингтона Джефферсон и Ланфан не могли ограничиться этими соображениями – победа в войне за независимость и утверждение нового государства взывали к тому, чтобы применить планировочные инструменты символизации власти. Иных инструментов, кроме тех, что уже были опробованы в Риме и Париже, в тогдашнем арсенале планировщика не было. Впрочем, Джефферсон, бывший одним из наиболее талантливых дилетантов, во многом определивших будущее развитие архитектуры, предпринял дерзкую попытку радикально преобразовать Гипподамову решетку. Если при создании университетского кампуса в Шарлоттсвиле он фактически воспроизвел схему римского форума, поставив в его конце подобие римского Пантеона, то проектируя план города в штате Индиана, Джефферсон проявил себя как отважный новатор. Стремясь предупредить эпидемии желтой лихорадки, он разметил рисунок, в котором жилые кварталы в шахматном порядке чередовались с малыми парками. Соответственно, вместо привычной прямоугольной сетки улиц возникло сочетание «шахматной доски» кварталов и сетки из диагональных улиц, прорезанных через зеленые скверы. Город впоследствии получил имя Джефферсонвиль, но все «пустые» квадраты были со временем застроены.

Схему Джефферсона (но без зеленых скверов) воспроизвели при строительстве пары аргентинских городов и столицы штата Миссисипи – города Джексона, но сугубо коммерческий дух Америки упорно сопротивлялся любой попытке отойти от голого прагматизма.

Город Шо, спроектированный великим мечтателем Клодом Никола Леду под развитие королевских солеварен, стал первым примером комплексной работы над схемой планировки города в опоре на градообразующее промышленное предприятие. Работы над строительством Шо были осуществлены наполовину, когда Французская революция их оборвали, а Леду, обвиненный в роялизме, был заключен в тюрьму, где написал трактат об архитектуре.

Нельзя здесь обойти внимание особый случай городского планирования, в котором можно обнаружить уникальное сочетание классического, формального символизма в работе с пространством с идеями нового времени, которые лучше всего назвать социалистическими. Социалистическими в том смысле, что, под воздействием идей Просвещения, социальные задачи привлекают внимание власть имущих. Этот случай – промышленный городок Шо, проект которого был создан Клодом Никола Леду для королевских солеварен. По проекту городок представлял бы собой полный овал, опоясанный проездным бульваром. По длинному диаметру обширного пустого пространства внутри выстроились особняк управляющего, церковь и два цеха для выпаривания соли в круглосуточном режиме. К этим цехам соленая вода от источника подавалась по узкому каналу. Парадный въезд с кордегардией и триумфальные колонны завершали композицию. По внутреннему периметру овала выстроились корпуса для рабочих (по специальностям), с комнатой на каждую семью и большой общей кухней, корпуса для служащих и охраны. За ними, вплоть до бульвара, простирались сады и огороды. Половина овала была выстроена, когда разразилась революция, а Леду был объявлен врагом народа и заключен в тюрьму, где, до освобождения, успел вчерне написать свой знаменитый трактат «Архитектура, рассматриваемая с точки зрения искусства, морали и законодательства».

В Англии королевская власть не обладала значительными ресурсами, тогда как Парламент предпочитал тратить средства на расширение колониальных владений и крайне неохотно давал согласие на финансирование крупных публичных работ. Тем не менее, Британия во всем стремилась не отставать и создала ряд собственных образцов несколько иного рода. Здесь не нашлось места для грандиозных формальных площадей, и после пожара 1666 г. амбициозные планы Кристофера Рена завершились одним лишь созданием нового собора Св. Павла. Однако у Лондона были и другие образцы для подражания и соперничества.

Во-первых, это был Антверпен, который уже в 1531 г. создал новое здание Биржи. С формальной точки зрения, это только сооружение, но в действительности это площадь, закрытая для транспорта и с четырех сторон обстроенная двухэтажным корпусом. В глубине сплошной аркады, где обсуждались и заключались сделки, размещались лавки для торговли драгоценностями, а весь второй этаж был занят магазинами, торговавшими предметами роскоши и картинами. Антверпенская биржа стала образцом работы с векселями и страховками корабельных грузов, образцом работы в системе двойной бухгалтерии, заимствованной у ломбардских купцов. Рядом была построена вторая биржа, меньшего размера, где впервые осуществлялась оптовая торговля по образцам.

Создание комплекса антверпенской Биржи обозначило собой формирование нового по типу средоточия городской активности – бизнес-центра, где торговля предметами роскоши служила лишь дополнением к основному – к обращению ценных бумаг.

Во-вторых, Амстердам. В этом протестантском городе были скромные церкви, не было собора, не было университета, но здесь впервые гавань была превращена целиком в органическую часть города. Акваторию порта расчертили изгородями, обозначавшими фарватеры для разного типа судов, она была застроена бесчисленными причалами и помостами, на крупнейшем из которых была возведена зерновая биржа для торговли по образцам. Бюргерам Амстердама не приходило в голову менять очертания своей главной площади, и она сохранила средневековый характер. Однако и здесь, следуя антверпенскому образцу, к 1613 г. построили здание собственной биржи и ратушу, главный зал которой размером и пышностью убранства превзошел все европейские дворцы, а длина главного фасада на 7 футов превысила фасад ратуши Антверпена. Здесь же был возведен первый в Европе Вексельный банк, которому доверяли хранение своих вкладов все монархи континента, включая Россию. Этот банк, к изумлению путешественников, с легкостью и быстротой проводил операции выдачи денег под заклад земли, а к концу XVII в. выдавал ссуды частным лицам под три-четыре процента годовых, т. е. в полтора раза дешевле, чем в Англии. Амстердам создал на насыпных островах грандиозную систему оптовых складов с их причалами и подъемными кранами, включая склады знаменитой Ост-Индской Компании. Это нагромождение огромных зданий высотой до семи этажей создало совершенно новый силуэт города, знаменуя наступление эпохи капитализма.

Наконец Амстердам приступил к формированию новых жилых кварталов вдоль специально выкопанных каналов, рассчитывая на жителей выше среднего достатка. В этой зоне было запрещено всякое производство, а торговые лавки были допущены только на поперечные улицы, соединяющие застроенные набережные между собой. Городские власти приняли закон, по которому в новых районах ширина участка должна была составить тридцать футов вместо обычных в городе двадцати. Однако предприимчивые земельные спекулянты принялись скупать по два таких участка и делить их на три для перепродажи. Приняв это обстоятельство во внимание, власти в 1660 г. распорядились разбить следующий жилой район такого типа на участки шириной 20 футов.[24] Тогда спекулянты, уловив возросший спрос на большие дома, принялись скупать по три участка и превращать их в два, что сформировало еще более престижный жилой район – наиболее комфортабельный в северной Европе.

Амстердамский Дамм – портовый рынок на искусственной платформе – стал первым примером формирования еще одного типа городского ядра, который в наше время именуется логистическим центром.

С той же обстоятельностью, после переноса городских укреплений, был создан промышленный район Амстердама. Мастерские и мануфактуры были возведены на свайных фундаментах, над полями, лежавшими ниже города. Между осушительными канавами были отрыты новые каналы, так что транспортная связь производства могла целиком осуществляться по воде. Система шлюзов почти не пропускала соленую воду из залива, так что производства были достаточно снабжены водой, тогда как питьевую воду накапливали в цистернах и привозили барками. Иными словами, выражение Северная Венеция, с тех пор закрепившееся за Амстердамом, было оправдано во всех отношениях, отчего понятна страсть, с которой Петр Первый стремился выстроить свой Амстердам на невских берегах, в чем преуспел лишь отчасти, так как каналы, отрытые через весь Васильевский остров, предпочли вскоре засыпать.

Естественно, что Британия, выходившая на первую позицию в морской торговле, не преминула к 1644 г. построить свою биржу, точно следуя голландскому образцу, и предприняла собственные опыты по организации комфорта в жилых районах.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.