Албания

Албания

Если вдруг по какой-то причине вам понадобится это знать, то международный аэропорт Тираны носит имя Матери Терезы. Мрачновато и символично, что албанцы назвали место отлета за границу именем женщины, всю жизнь помогавшей людям отходить в мир иной, к тому же еще и католички — и это в стране, где 70 % населения исповедуют ислам. Мать Тереза — единственная из граждан страны, снискавшая международное признание. У остальных албанцев слишком дурная репутация.

Здесь, на бетонной площадке, можно заметить пару самолетов компании Albatross Airways, опять же с албанской неумолимостью названной именем той единственной птицы, которая общепринято считается предвестником несчастья, да к тому же никогда не летает над Адриатикой.

Вообще, любое упоминание об Албании вызывает смех. Албания — это смешно, нечто из анекдота, вроде страны из комических опер Гилберта и Салливана[148], какая-нибудь Руритания[149] с ее бандитами, вендеттой и потешным королевским двором.

Здесь происходят трагедии, но там, где по замыслу автора вам положено рыдать, вы с трудом сдерживаете хихиканье.

Недаром любимый всеми албанцами комик — Норман Уиздом[150]. Смешно — потому что не смешно. Столица страны Тирана — редкий пример города, где смешались архитектурные стили эпох фашизма и коммунизма. Тоталитарные здания-соперники выстроились плечом к плечу вдоль улиц в рытвинах, словно танцуя некое диктаторское танго в мраморе и бетоне.

Итальянцы, авторы наиболее приятной взгляду фашистской архитектуры, выстроили здесь футуристически классическое здание университета, школу искусств и правительственные здания, в то время как коммунисты возвели шаткие стелы в честь триумфа рабочих и ужасающие спальные районы для этих самых рабочих-победителей — серые бетонные коробки в пятнах мочи.

Некоторые кварталы Тираны напоминают маленькие южные итальянские городишки с тут и там пестреющими деревцами и кофейнями, а другие — запущенные и разрушенные участки городского пейзажа — словно сектор Газа.

Однако прежде всего вы замечаете другое. Цвет. Он притягивает взгляд и завораживает, как завораживает ребенка простейший фокус. Мрачные многоквартирные дома и общежития выкрашены в разнообразные цвета, краска положена широкими полосами, и дома смотрятся как гигантские копии декоративных подушечек с Карибских островов.

Разноцветные здания — яркая, даже слишком, идея мэра Тираны, по мнению местных жителей, человека самоубийственно деятельного и темпераментного. В 1992 году, когда сугубо албанская идея «герметичного коммунизма», наконец, провалилась, новая власть заявила, что хотя денег на то, чтобы изменить действительность, нет, но после 50 лет нескончаемых невзгод можно попытаться внести в нее немного яркости при помощи краски. Очевидно в ход пошла краска таких оттенков, которые магазин Homebase[151] никогда не мог сбыть в Чешире. Получилось и креативно, и смешно, но главное — очень по-албански: похоже на клоунский грим, который только подчеркивает несовершенство лица, на которое нанесен.

В течение жизни всего одного поколения Албанию подвергли всевозможным политическим, социальным и экономическим экспериментам. Страна вступила в XX век в качестве колонии Оттоманской империи и вскоре стала площадкой для политических игр всех своих соседей на Балканах и Адриатике. В один из периодов ни много ни мало семь соперничающих армий пытались урвать куски ее территории. За короткий период Албания побывала и монархией по указке Германии, и жалким австрийским протекторатом. В 1913 году Лондонский договор установил границы страны, удовлетворив противоречивые требования Сербии, Греции, Италии, Австрии и России. Это привело к тому, что половина албанцев оказались за пределами своей территории, в основном в Косово.

При подписании Версальского договора албанский трон был абсурдным образом предложен некоему Чарльзу Фраю, британскому игроку в крикет, который слыл таким образчиком маскулинности, что фотографировался в Оксфорде нагишом во время занятий спортом. Закончил он тем, что вместе со своей мужеподобной женой-садисткой стал чрезвычайно жестоким директором подготовительной военноморской школы.

А потом у албанцев появился король Зог.

Вообще албанскую историю не понять. Зог стал последним «сделавшим сам себя» европейским монархом и человеком, который выглядел смешнее Чарли Чаплина. Он любил легкую оперетту, белую гусарскую униформу, носил набриолиненные усы и достаточно посредственно танцевал танго. А также поддерживал итальянцев в их желании строить в Албании дороги и кофейни. К сожалению, итальянцы оказались сторонниками Муссолини, так что Зогу пришлось удирать и править уже в гостиной отеля «Риц».

Потом итальянцы проиграли войну, и власть захватили партизаны. В этом не было бы ничего плохого, если бы партизанами не руководил Энвер Ходжа, ужаснейший из коммунистических диктаторов периода холодной войны, садист и параноик, который решил, что доверять он может только двум союзникам, расположенным на противоположных концах света, — Китаю и Кубе. И Албания стала единственным в Европе маоистским государством.

В конце концов, когда во всем остальном мире человечество заводило кредитки и мобильные телефоны, Ходжа приобрел лишь рак. Он умер, и его уникальный хронический коммунизм умер вместе с ним. Албании радостно раскрыл свои дружеские теплые объятия свободный рынок. Что должно было стать хорошей новостью, но на деле, конечно, оказалось плохой.

В центре Тираны есть парк, разбитый рабочими для собственного отдыха. Они вырыли огромное озеро, выстроили амфитеатр и устроили небольшой зоопарк с бешеным медведем. Внутрь можно попасть, пройдя через туалет для бомжей, мимо жутко исковерканных бюстов албанских героев и маленького, аккуратного британского кладбища героев войны.

На тенистом лугу мужчины косят траву, а юноши расположились на трех пеньках, уставившись взглядом в пустоту. На озере еще несколько мужчин удят рыбу без особых надежд на улов, а другие, сидя на корточках, наблюдают за происходящим. Наблюдение за рыбалкой — наследие коммунистической эпохи, сублимация действия, позволяющая убить время. Старики сидят на солнцепеке, играя в домино. Их морщинистые тела цвета арахисового масла блестят, как кожа на старых башмаках. Они сидят на картонных коробках, надев на себя удручающе откровенные трусы-«треугольники», которые в коммунистической стране еще могут сойти за привлекательные плавки, и ухмыляются сквозь гнилые зубы.

Эти люди — обломки развала административно-командной системы, чьи зарплаты и пенсии — очередной албанский анекдот. Человек, который раньше был профессором истории, смотрит поверх воды на (предположительно) незаконно выстроенные в народном парке дворцы и рассказывает, как в Албанию пришла благая весть капитализма.

«Мы ничего не знали про рынки и деньги, и вдруг все изменилось. Внезапно появились возможности, все перепуталось. А потом возникла финансовая пирамида. Слыхали про такую? Мы вкладывали деньги, они возвращали в десять раз больше. Вкладываешь больше — получаешь еще больше. Это было потрясающе. Капитализм! Как в сказке. Все этим занимались. Может, 70 %, а может, и все 80 % населения. Люди бросали работу, чтобы жить на деньги с „пирамид“. Это были два самых лучших года в истории Албании. Все пили, ели, веселились и были счастливы. У всех были деньги и надежда». Он замолкает, глядя на рыбаков. «Но все оказалось обманом. В конце концов люди потеряли все — не только сбережения, но и дома, фермы; теперь они живут в долг, и государство им не помогает. Это хуже, чем просто ничего не иметь. Я потерял и свои сбережения, и работу. Не понимаю».

«Вы смеетесь. Да, мы были дураками, но что мы знали о капитализме? Это была сказка, а когда она кончилась, люди стали сводить счеты с жизнью, сходить с ума, драться, кричать и плакать. Они захотели мстить. Понимаете — албанцы очень, очень, (он подыскивает подходящее слово) эмоциональны.»

Албанцы оказались нацией простофиль, не готовых к тому, что их захотят надуть. А когда такое произошло, им это совсем не понравилось. Все, что вы знаете или думаете, что знаете об Албании и албанцах, следует рассматривать через призму того, что с ними произошло. После скандала с финансовой пирамидой Албания продала единственное, что у нее оставалось: своих граждан. Они отдали свои паспорта и стали ждать. В мире 4 млн албанцев — меньше, чем население Шотландии. Из них 3 млн живут собственно в Албании, а оставшаяся четверть — за границей, занимаясь в основном нелегальным бизнесом. Албания — ключевое звено в европейской секс-торговле: именно отсюда девушек из Молдовы и Украины тайно переправляют на Запад.

Говорят, что они промышляют и нелегальной продажей оружия — самые дешевые автоматы Калашникова именно здесь, что-то типа дешевых распродаж для бандитов. После стольких лет рабства, унижения, обдираловки и лжи албанцы научились быть страшными. Не коварными: месть, контролируемая агрессия и скрытые угрозы — это не для них. Албанцы, как мне сообщили, оказались на верхушке криминального мира в Милане. Теперь они экспортируют в Италию cosa nostra, что еще удивительнее, чем продавать песок арабам или холодильники эскимосам.

В центре Тираны существует район, известный в народе как Квартал. При Ходже это был закрытый, благополучный район-заповедник для партаппаратчиков, который патрулировали солдаты и куда всем прочим обычным албанцам вход был заказан. Теперь это популярный среди молодежи квартал ночных заведений: кафе, бары и клубы выросли как грибы на запруженных улицах.

Он напоминает солнечную, праздничную Европу, но стоит зайти за угол, и вы попадаете в атмосферу затаившейся мрачной коммунистической разрухи, с играющими в футбол мальчишками и беззубыми стариками, сидящими на скамейках подобно городским сумасшедшим и пялящимися на гневные граффити.

Количество молодежи относительно остального населения Тираны шокирует, особенно в сравнении с городами северной Европы. Албания — страна молодых. У албанцев большие семьи, и все живут с родителями, так что стараются больше времени проводить вне дома.

Кафе в Квартале полны подростков, которых называют «студентами», хотя это скорее прозвище, чем род занятий — незачем учиться при такой безработице. Улицы кишат медленно ползущими огромными автомобилями: тут и БМВ, и порш-кайенны, и рейнджроверы с тонированными стеклами, и хаммеры, и вездесущее племя мерсов — естественно, угнанных из Германии и Италии.

Молодежь практикуется в умении «кидать понты»; парни в шутку задирают друг друга. Разница между этими ребятами и их сверстниками из соседних Италии и Греции заключается лишь в том, как они выглядят. Албанские студенты, без преувеличения, самые плохо одетые подростки на Западе. Они помешаны на лейблах и брендах, но все, что они могут себе позволить, — это жалкие спекулянтские подделки с барахолок. Магазины переполнены омерзительным, невероятно безвкусным тряпьем с трафаретными логотипами, и молодежь носит все это с показным равнодушием, напоминая ряженых из балагана.

По натуре албанцы довольно скромны. Можно встретить пожилых женщин в деревенских косынках и мужчин в традиционных белых фесках, но молодые отчаянно стремятся быть европейцами, а это значит — выглядеть сексуально. Девушки осветляют волосы, натягивают короткие юбчонки и маечки фасона «все наружу» и притворяются гангстерскими подружками. Все это похоже на школьный спектакль.

У мужчин есть странная и, надо сказать, отвратительная привычка закатывать майки кверху: издалека — будто на них верх от бикини. Албанцы низкорослые, коренастые, с острыми чертами лица, с кривоватыми ногами, похожими на ноги шетлендских пони. Мой любимый эпизод на тему албанской моды — мужчина средних лет с усами а-ля Village People[152], похожий на хоббита и расхаживающий с важным видом в футболке с надписью «Огромные яйца».

Албанский — один из тех языков, которые не родственны никаким другим. К тому же в нем есть шесть букв, которые вообще отсутствуют в латинском алфавите. Говорят, если вы не выучили албанский до двух лет, то уже не выучите никогда. Говорят, что на нем никто не может говорить, кроме самих албанцев, и это делает албанский незаменимым для преступников. Однако одновременно с этим албанский, как водится, — причем совершенно случайно — язык, удивительно смешной в фонетическом отношении. Продажа по-албански shitel, а любимая в народе рыба карп — krap[153].

Я спустился в крошечный подвал бара, где играли музыку в стиле death metal. Ну вот, наконец-то албанцы что-то могут сделать как надо. Я уселся рядом с матерью ударника, излучавшей гордость крестьянкой, которая наблюдала за тем, как ее сын эпилептически издевался над нашими барабанными перепонками вместе со своей группой «Пролитая Кровь Заводных Психов-Содомитов».

«Оттягивающиеся» тиранцы с застенчивой бравадой заваливаются в ночной клуб, где вежливо потягивают коктейли, пока самый старомодный бармен свободного мира жонглирует бутылками с видом Тома Круза[154], смешивая вышедшие из моды коктейли, а потом, вынув счет, засунутый за ремень застиранных «хипстеров», протягивает его группе хихикающих подвыпивших девиц.

Вся эта имитация, отчаянно амбициозная молодежная культура оплачивается деньгами, присылаемыми из-за границы. Албанская экономика работает благодаря существованию Western Union и пачек налички, засунутых под сиденья угнанных ауди.

Большая часть этих денег — криминального происхождения, но есть и горькие плоды временной черной работы в богатой Европе, которая выполняется тихо ненавидимыми эмигрантами на благо «черной» экономики. По каким бы крупицам эти деньги ни собирались, это самые тяжело зарабатываемые деньги в Европе.

Меня постоянно предупреждали, что нужно опасаться карманников и грабителей в неблагополучных районах. За свою жизнь у меня выработалось некое мышиное шестое чувство при любом намеке на неприятности, но Тирана, надо отдать ей должное, оказалась безопасным местом. На улицах мало пьяных, хотя пьют тут много. Из наркотиков — только доморощенная «травка», и, несмотря на то что именно отсюда проститутки экспортируются на Запад, здесь нет никаких стрип-клубов и секс-шопов. Даже на улицах Тираны проституток не встретить. Все равно как искать лобстеров в Шотландии — все на экспорт.

В Албании самое ужасное на Западе дорожное движение. При этом албанцы игнорируют ремни безопасности, видимо, считая это первым признаком пассивного гомосексуализма. На пути к северу от Тираны вдоль шоссе в выбоинах можно видеть результат неукротимых строительных оргий, осуществляемых вряд ли с разрешения властей и вряд ли по конкретному плану.

Окраины застраиваются пустующими барами и ресторанами в деревенском стиле, а также просторными особняками без канализации, воды, электричества и жильцов.

Крупнейшая отрасль албанской экономики — отмывание денег, а строительство — наиболее простой и быстрый способ превращения порока в добродетель. Так и стоят тысячи недостроенных зданий без окон и крыш с иронично развевающимся албанским флагом, на котором очень к месту смотрится орел, одновременно глядящий в обе стороны.

Горы представляют собой пейзаж из холмистых склонов, покрытых лесами, кое-где населенных крестьянами, которые до сих пор жнут при помощи серпа. Мужчины тащат деревянные плуги за тощими кобылами, а их жены сеют зерно, доставая его из корзинок. Словно ожившие иллюстрации к произведениям Бертольда Брехта.

Крохотные деревушки укрываются в горных долинах; огромные семьи селятся на вторых этажах каменных или глинобитных домов. На первом этаже держат скотину. Лоза карабкается вверх по стенам домов, цыплята и дети копошатся в пыли, собаки прикованы цепью к плетеным конурам, куры высиживают яйца под сладко пахнущими стогами сена, женщины пекут хлеб в деревянных печах. Нас кормят обедом: шашлык из барашка, молодой овечий сыр, помидоры и только что собранные с дерева вишни. Поля вокруг утопают в диких цветах; певчие птицы и горлицы соревнуются за наше внимание, на стерне шуршат черепахи, ослы опереточно ревут друг на друга.

Едва ли можно найти другое место в Европе, где жизнь сохранилась бы нетронутой с XVI века. Правда, это не очень умно — жить в XXI веке, как в XVI. Это ясно всем, поэтому села пустеют, а крестьяне перебираются в города, ища возможности немного подзаработать на отмывании грязных денег.

По всей Албании стоят заброшенные бетонные бункеры, похожие на ульи строения с толстыми стенами, пахнущие плесенью и лисами. Они стоят рядами на склонах холмов, в лесах и садах. Их миллионы. Ходжа начал строить бункеры в конце войны, со временем они превратились в параноидальную идею-фикс и влетели Албании в копеечку. Бункеры строились не по какому-то логичному плану: на них никогда не хватило бы солдат, так что это скорее символ недоверия и страха. Албания была вечно окружена врагами, но, по сути, разделение существовало и внутри страны.

В пейзаже отсутствует элемент доверия: это место вендетты и возмездия. Здесь и по сей день есть семьи, живущие в домах без окон. В этих семьях мужчины не покидают своих домов, а новорожденные мальчики рождаются, чтобы умереть. Правила «кровников» были установлены в XV веке в своде правил «Леке» — древнем руководстве для убийц. Эта одна из причин, по которой албанцы стали хорошими мафиози. Предписания религии — ничто по сравнению с законами чести, установленными в древности: все вторично по сравнению с честью семьи и бизнесом. Все простительно, если делается ради семьи и денег.

Существует еще разделение между северной и южной Албанией. Север называется Гег, юг — Тоск. Гег — суровый, грубый и агрессивный; Тоск — образованный, цивилизованный и итализированный. Примерно как в Англии.

На побережье Адриатики стоит город Дуррес, который некогда был портом-столицей. Берег грязно-серого цвета, на жестком песке валяются сигаретные окурки, бутылочные крышки и синие пластиковые пакеты — как во всем мире. Пахучая, спокойная Адриатика лениво выкатывает на берег безымянный студенистый комок. Дети строят замки из песка, пока родители жарятся на солнце. У албанцев на удивление белая кожа, и они «зажариваются» до красноты. Меня подзывает какой-то человек. Он выглядит сердитым. «Американец?» «Нет, англичанин». «Скажи им там, в Европе, что у нас нет хвостов. Понимаешь, мы не обезьяны. Мы такие же люди. А Дуррес станет второй Хорватией». Есть над чем подумать.

Я спросил его: «Что вы думаете о Нормане Уиздоме?» «Он был популярен в 90-х. Сейчас самый популярный комик, естественно, Мистер Бин».

Сидя на главной площади Тираны, где стоят в тени менялы со своими пачками денег, где продают сомнительные мобильники и заряжают зажигалки, я наблюдаю за потоком людей и понимаю, что что-то не так. У меня уходит час на то, чтобы понять, что именно. Здесь почти никто не носит часов. А зачем, собственно? Им некуда спешить.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.