25. Земля из-под ног

25. Земля из-под ног

Привет, мамочка!

Я только что съела триста двадцать четвертую тарелку супа с лапшой — лучшее событие дня — и жду не дождусь, когда же приступлю к триста двадцать пятой. Мое белье покрыто обугленными черными дырами — это я сушила его вьетнамским феном, — а нос так забит соплями, что впору запускать глубинную бомбу. Хоть живот не болит, и то хорошо. Жаловаться мне не на что — вот хмонги, те спят на улице, завернувшись в целлофан, из-под которого торчат голые пятки. Вместо подушек у них кирпичи, а чтобы не замерзнуть, надо покрепче прижаться друг к другу.

Автобус полз через подернутый туманом горный перевал со скоростью пять миль в час. Мы соорудили защитное ограждение из рюкзаков вокруг вытянутой ноги Джея, используя в качестве утеплителя столь нужные нам куртки. В автобусе было полно народу, и соседи бросали завистливые взгляды на наш просторный закуток. Когда я виновато принялась объяснять, в чем дело, на нас посыпался град взволнованных расспросов, а в ногу Джея принялись тыкать пальцами со всех сторон. В конце концов я попросту встала между новыми пассажирами и местом, которое они намеревались занять. Один возмущенный крестьянин был явно не намерен сдаваться так легко, как остальные, и усадил мне на колени здоровенную свинью. Я не сопротивлялась.

Водитель резко выключил двигатель и дал задний ход, стараясь удержать автобус посреди узкой тропки. Мы катились задом, еле вписываясь в стовосьмидесятиградусные повороты. Лишь через минуту я заметила, что у него меж колен горит огонь. Он не останавливался, пока не нашел удобное место для парковки, после чего спокойно затушил костер, ударяя пламя кончиком резинового шланга. Наскоро осмотрев расплавленные провода, он отпустил тормоз и продолжил катиться вниз по склону задним ходом. Автобус дважды вздрогнул, развернулся, и мы снова отправились в путь. Из-за пожара вышла из строя функция выключения аккумулятора, поэтому водитель попросту проехал все остановки, расположенные не на холме. Гениальное решение.

Ранним вечером мы въехали в Лаокай. Нога Джея раздулась до размеров футбольного мяча, рана была красной и горячей на ощупь. Три дня мы тщательно ухаживали за ней. Я стирала белье, бегала за лекарствами и едой и носила горячий суп мимо лобби отеля. Любопытные сотрудники вскоре начали ходить за мной по лестнице, стоило мне только показаться. Они приходили целыми группами несколько раз в день, чтобы справиться о здоровье Джея и поболтать со мной на вьетнамском. Когда Джей попросил меня запереть дверь, они ничтоже сумняшеся открыли ее своим ключом, настаивая на том, что в одиночестве некому будет поднять ему настроение и так он никогда не выздоровеет. Я ужаснулась при мысли, что, помимо других обязанностей, мне теперь придется развлекать и их целый день, и стала добывать пропитание через окно, карабкаясь с подносом в руке.

Рана распухла, все три шва лопнули, потек гной. Блестящая липкая жидкость сочилась днем и ночью, насквозь пропитывая полотенца и футболки. В конце концов мне надоело стирать самодельные бинты, и я отыскала на рынке прокладки и прикрутила их к ноге Джея, невзирая на его протесты.

Наш рацион, состоявший из лапши, говяжьего бульона и иногда яиц, с каждым днем все больше приедался. Как-то вечером я вышла на охоту, надеясь раздобыть хоть пару унций мягкого плавленого сыра, который однажды видела в лавке в далеком Ханое.

— Сыр? — растерянно повторяли за мной лавочники и протягивали шматы тофу, вымоченного в устричном соусе.

Я подробно описала продукт бакалейщику: нечто мягкое, белое, как яичная скорлупа, гладкое, соленое, слегка кисловатое. Сделано из свернувшегося молока. Мне вдруг захотелось кусочек сыра больше всего на свете.

— Свернувшееся молоко? — повторил торговец, сморщив нос от отвращения. — Это та жидкость, которая вытекает из коровы, кормящей теленка, да и еще и оставленная киснуть?

В его устах это действительно казалось не таким уж вкусным. И я купила тофу.

Наутро я проснулась с любопытным чувством предвкушения, как ребенок в Рождество. В тот день я пообещала сделать себе подарок — позвонить домой.

Все утро я взволнованно мерила шагами комнату. Разница во времени тринадцать часов; значит, мама проснется не раньше пяти вечера по нашему времени. Дневные часы тянулись бесконечно.

Пять часов. Ноги сами нашли дорогу к ближайшей почте. Я продиктовала женщине в окошечке родительский номер в Виргинии и залезла в крошечную душную будку, пока она звонила оператору в Ханой. Через полчаса ей наконец удалось дозвониться, и я протянула второй номер — лучшего друга в Бостоне, который, как я надеялась, мог бы приехать во Вьетнам и навестить меня. Прошел еще час. Наконец зазвонил главный аппарат.

— Бостон, — крикнула сотрудница почты, — четвертая кабинка.

Это был Ларри.

— Привет, — услышала я его голос через помехи. — Ты говорила с мамой?

Странный вопрос.

— Нет еще, а что?

— Кое-что случилось.

Мир вокруг вдруг стал серым. Он не завертелся и не поплыл перед глазами, просто все краски вдруг исчезли.

— Что такое?

Только бы не авария, пожалуйста, только не авария.

— Она упала с лестницы.

Колени размякли от облегчения. Мама сильная, крепкая. На лестнице у нас дома ковер. Растяжение, пара синяков, в крайнем случае перелом ноги — наверняка этим все и ограничилось.

— С каменной лестницы в Уильямсбурге, — продолжал Ларри. — Дела плохи. Сломаны ключица и оба запястья, а еще она рассекла голову, и у нее начались приступы. Не знаю, в больнице она сейчас или нет.

— И давно это было?

— Три недели назад.

Три недели — слишком долго, чтобы лежать в больнице. Неужели она в реанимации? Может, она была при смерти, а я в это время продолжала писать ей письма. Три недели. Впервые я осознала, как далеко нахожусь, как невообразимо далеко, в миллионе миль от того места, где мне хотелось сейчас быть.

— Ларри, пожалуйста, позвони родителям. Попроси перезвонить на этот номер. Мне надо с ними поговорить. Я буду продолжать дозваниваться отсюда.

— Будет сделано, — пообещал он и повесил трубку.

На следующие два часа время как будто замерло. Казалось, прошел месяц, год, а я все сидела и ждала, когда зазвонит телефон. Почта закрывалась в девять. В семь вечера сотрудница, что сидела в окошке, принялась запирать двери: я была единственной клиенткой, и ей стало скучно. Я стала умолять, чтобы она не закрывалась. Принялась весело болтать с ней на вьетнамском. Разглядывала фотографии ее детей и отвешивала комплименты ее мужу, но в голове все это время была сплошная вата.

Это казалось таким бессмысленным. Ведь это я бродила по джунглям, кишащим браконьерами и паразитами. Она же сидела дома в полной безопасности и ждала моего возвращения. Мне в голову не приходило, что может случиться так, что ее там не окажется. Я была в полной растерянности, не знала, что мне делать, — как воздушный змей с оборванной нитью.

Мне всегда хотелось знать, каково это — иметь дом. Мне казалось, что я не понимаю, что такое дом, ведь мы так часто переезжали, когда я росла, и в семье вечно что-то происходило. Теперь я поняла, как глубоко заблуждалась. Моим домом, моими корнями была мама; благодаря ей я с уверенностью могла сняться с места и отправиться открывать мир. Если бы я могла рассказать ей об этом…

Я должна была быть дома.

Зазвонил телефон. Все-таки зазвонил! Это была мама, голос у нее был сильный и четкий.

— Все в порядке, — весело проговорила она. — Папа вечно говорит, что я ношусь по лестнице туда-сюда. Теперь буду держаться за перила.

Она действительно сломала оба запястья и ключицу, рассекла голову и потеряла пятнадцать процентов крови и очень долго лежала без сознания. Провела несколько дней в больнице, после чего ей разрешили вернуться домой, и теперь она выздоравливала под папиным присмотром.

— Я твои письма теперь печатаю на машинке, — сообщила она. — Только медленно получается. Только один палец не забинтован.

И тут я расплакалась.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.