Гай Валерий Катулл Веронский (ок. 87 — ок. 54 до н. э.)

Гай Валерий Катулл Веронский

(ок. 87 — ок. 54 до н. э.)

Когда речь заходит о Катулле, то чаще всего вспоминают две знаменитые его строки:

Ненавижу — люблю

Да! Ненавижу и все же люблю. Как возможно, ты спросишь?

Не объясню я. Но так чувствую, смертно томясь.

(Перевод А. И. Пиотровского)

Катулл жил в I веке до н. э. Рим всего сто лет как стал великой державой. Все честолюбивые люди с окраин империи стремились в Рим. Катулл приехал в столицу из Вероны, жители которой еще не обладали правами римского гражданства. Отец Катулла был знатным и богатым и хотел, чтобы сын получил хорошее образование и присмотрел в Риме жену — тогда дети бы их были уже римскими гражданами и имели бы доступ к политической карьере, о чем тогда мечтали во всех знатных домах.

В Риме Катулл вел привольную жизнь, благо отец снабдил сына и деньгами, и связями, он был знаком со многими знатными людьми Рима, в том числе и с Цезарем.

Катулл сразу стал посетителем дома наместника Галлии — Метелла и даже стал любовником его жены Клодии, которую в стихах стал называть Лесбией.

Исследователи установили, что лучшие стихи о любви к Лесбии написаны Катуллом не в годы их отношений, а гораздо позже. На закате жизни Катулл как бы вспыхнул, вспомнив дни горячей любви — и переплавил этой вспышкой воспоминание в прекрасные стихи.

(5)

Будем, Лесбия, жить, пока живы,

И любить, пока любит душа;

Старых сплетников ропот брюзгливый

Пусть не стоит для нас ни гроша.

Солнце сядет чредой неизменной

И вернется, как было, точь-в-точь;

Нас, лишь свет наш померкнет мгновенный,

Ждет одна непробудная ночь.

Дай лобзаний мне тысячу сразу

И к ним сотню и тысячу вновь,

Сто еще, и к другому заказу

Вновь настолько же губки готовь.

И как тысяч накопится много,

Счет собьем, чтоб забыть нам итог,

Чтоб завистник не вычислил строго

Всех лобзаний и сглазить не смог.

(Перевод Ф. Е. Корша)

Самый крупный исследователь творчества Катулла у нас в стране академик М. Л. Гаспаров пишет: «Значение Катулла в римской поэзии в том, что он страстно любил свою Лесбию и с непосредственной искренностью изливал свой пыл в стихах. Оно в том, что Катулл первый задумался о своей любви и стал искать для ее выражения новых точных слов: стал писать не о женщине, которую он любит, а о любви как таковой. Поиск точных слов давался трудно. Нынешний поэт с легкостью бы написал „я тебя по-прежнему желаю, но уже не по-прежнему люблю“, и это было бы понятно. Но в латинском языке слово „любить“ означало именно „желать“, и для понятия „любить“ в нынешнем смысле слова нужно было искать других выражений… Это был тяжелый душевный труд, но результатом его было создание новой (для мужской поэзии) любви: не потребительской, а деятельной, не любви-болезни и любви-развлечения, а любви-внимания и любви-служения. Катулл начал, элегики завершили, а этот культ любви-служения перешел от римской „столичности“ к „вежеству“ средневековья, „светскости“ нового времени и „культурности“ наших дней. Он вошел в плоть и кровь европейской цивилизации».

Сведений о жизни Катулла осталось очень мало. Их больше выискивают в самих стихах. Некоторые исследователи считают, что роман с Лесбией-Клодией был вообще короткой интрижкой, а потом поэт уже довоображал сюжет. Возможно, такой псевдоним поэт дал возлюбленной в честь Сапфо.

Своим вдохновением прикоснулся к стихам Катулла и наш гений Александр Сергеевич Пушкин.

Мальчику

Пьяной горечью Фалерна

Чашу мне наполни, мальчик:

Так Постумия велела,

Председательница оргий.

Ты же прочь, речная влага,

И струей, вину враждебной,

Строгих постников довольствуй:

Чистый нам любезен Бахус.

В основном Катулл пишет стихи любимым своим размером — одиннадцатисложником. В его стихах соседствуют архаизмы и словечки из модного разговорного языка, галльские провинциализмы и обороты, скопированные с греческого, тяжелая проза и новые слова, сочиненные самим Катуллом. Он стремится к изяществу, легкости и соразмерности.

К сожалению, Катулла издают редко, поэтому приведем еще несколько стихотворений поэта, чтобы читатели почувствовали поэтическую прелесть и неповторимость его лирики, даже в переводах.

(83)

При муже Лесбия честит меня и кроет.

Болвану — в радость. Невдомек тебе, осел:

Когда б забыла и оставила в покое

Мое бы имя — исцелилась бы от зол.

Она ж пока меня ругает, оскорбляет,

Не только вспоминает обо мне —

Нет, много хуже: речью ярость распаляя,

Она еще горит в моем огне.

(92)

Лесбия вечно ругает меня, не смолчит никогда,

Но умереть мне на месте, коль скоро не любит, мой друг.

Как докажу? На примере своем: я кляну ее, да,

Но, коли я не люблю ее, пусть я на месте умру!

(107)

Когда нечаянно исполнится желанье,

Особо радостно бывает на душе.

Так счастлив, Лесбия, и я: ко мне нежданно

Ты возвращаешься, бесценная. Уже

Ты возвращаешься сама, со мной ты снова.

О день благословенный! Кто дерзнет

Сказать, что он меня счастливей, право слово?!

Кто жизнь мою мечтой не назовет?!

(Переводы М. Сазонова)

(70)

Милая мне говорит: лишь твоею хочу быть женою,

Даже Юпитер желать стал бы напрасно меня.

Так говорит. Но что женщина в страсти любовнику шепчет,

В воздухе и на воде быстротекущей пиши!

(58)

Если желаешь ты глаз моих свет подарить мне, мой Квинтий,

Иль даже то, что милей света чудесного глаз,

Не отнимай же того у меня, что намного дороже

Глаз и всего, что милей света чудесного глаз!

(104)

Как, неужели ты веришь, чтоб мог я позорящим словом

Ту оскорбить, что милей жизни и глаз для меня?

Нет, не могу! Если б мог, не любил так проклято и страшно.

Нам же с Тапцоном во всем чудится бог знает что!

(Переводы А. И. Пиотровского)

Геннадий Иванов