Джеймс Джойс (1882–1941)

Джеймс Джойс

(1882–1941)

Ирландский писатель Джеймс Джойс мало известен в России. Его уже более полувека нет в живых, а его самый знаменитый роман «Улисс» (1922) только недавно вышел в России книгой. До этого в журналах публиковались лишь отдельные главы.

Джойс, представитель модернистской и постмодернистской прозы, выступил открывателем новой поэтики, новых способов письма, в которых художественная форма по сути замещает содержание, кодируя в себе идейные, психологические и другие измерения.

Основные произведения Джойса — сборник рассказов «Дублинцы» (1914), пьеса «Изгнанники» (1918), роман «Портрет художника в юности» (1917), упомянутый уже роман «Улисс» и роман «Поминки по Финнегану» (1939) — невозможно пересказать, их даже трудно комментировать. Это так называемый поток сознания. «Улисс» полупародийно соотнесен с «Одиссеей» Гомера, «Поминки по Финнегану» написаны на основе кельтской мифологии. Стилизация переходит в пародию, символические слои смысла почти не имеют никакой связи с реальной жизнью — это процесс языкотворчества, писатель создает новый экспериментальный язык. Джойс ломает этимологию слов, разрушает смыслы и воссоздает их вновь. «Аналитическому разложению языка и текста сопутствует разложение образа человека, новая антропология, близкая к структуралистской и характерная почти полным исключением социальных аспектов», — так отозвался о художественном методе Джойса критик. Думаю, что нормальному человеку трудно вникнуть в смысл этих слов, но текст «Улисса» читать еще трудней.

Существуют писатели для писателей, то есть мастера, которые путем сложных экспериментов обновляют сам инструмент писательского творчества — слово, художественные приемы. Джойс оказал огромное влияние именно на писателей и много пищи для размышлений дал теоретикам литературы.

Если читатель знаком с романом Андрея Белого «Петербург», то он увидит в Белом предтечу Джойса. Это те же ассоциативные процессы подсознания, бесконечная игра с языком текста, обоих писателей объединяет глубокий интерес к Ибсену, Вагнеру, Ницше.

Джойсом восхищался Набоков. Точнее, восхищался «Улиссом», а к «Поминкам по Финнегану» относился презрительно.

Советская критика выбрала Джойса символом модернизма и подвергла его массированной атаке на съезде писателей в 1934 году. Это тот съезд, на котором социалистический реализм был провозглашен официальным художественным принципом советского искусства. Мало кто из советских писателей читал «Улисс», но нападки их были довольно резкими. Особенно усердствовал Карл Радек, идеолог подчинения литературы целям пропаганды советского строя.

Дело в том, что идея «Улисса» представлялась как уход от действительности, как формализм, как искусство для искусства и тому подобное. Искусство — по мысли Радека и ему подобных — должно помогать создавать нового человека и новое общество, а не заниматься якобы рукоделием, баловством, да еще баловством заразительным — если не бить по рукам, то и молодые советские писатели начнут подражать изыскам Джойса.

Одним словом, советские студенты слышали только хулу на ирландского писателя. В 1937 году переводчики Стенич, Мирский и Романович, которые сделали коллективный перевод первых десяти глав «Улисса» и опубликовали их в журнале «Интернациональная литература», были репрессированы.

Джойс очень далек от реализма, но тогда, когда он складывался как художник, на него оказали большое влияние русские реалисты Толстой и Достоевский. О позднем рассказе Толстого «Много ли человеку земли нужно» Джойс говорил своей дочери, что это величайший рассказ из всех на земле написанных. «Братья Карамазовы» Достоевского произвели на него глубокое впечатление, особенно линия «отцов и детей» и образ Грушеньки, «проститутки и девы непорочной одновременно». Тема отцов и детей вообще всю жизнь волновала самого Джойса.

Джойс даже брал уроки русского языка, чтобы в оригинале читать русских писателей.

Читатель вправе спросить — о чем «Улисс», хотя бы в общих чертах. Но для рассказа об этом произведении не подходит ничего, что мы привыкли выносить из беллетристики в широком смысле этого слова. Здесь сам язык как бы живет своей жизнью. Переводчик по этому поводу замечает: «Любители лингвистической тяжелой (весьма) атлетики приглашаются!»

Прочитав русский перевод «Улисса», критик Дмитрий Бавильский писал: «Хулиганская сущность „Улисса“ (комичность или космичность) сама невольно (вольно! вольно!) провоцирует на со-творчество, делая любого читателя автоматическим комментатором, толкователем, точнее, перетолковывателем».

Читатель видит, что и критики пишут об этом произведении каким-то особым языком. Вот, например, что говорит этот же критик о композиции «Улисса»: «Принцип воронки. Композиция выстроена так, чтобы наглядно продемонстрировать основной вектор движения от макро к микро. „Улисс“ и распадается, пущей демонстративности ради, на три части, три круга „схождения в ад“ индивидуального сознания (и даже под), на пути которого, собственно, и происходит „распад“ привычного эпоса и воссоздание из пепла буквально чего-то вовсе иного. У Пикассо есть серия из нескольких гравюр, смысл которых в демонстрации превращения некоего быка (или коровы) из жизнеподобного, как-то соотносимого с прообразом изображения через самые различные мутации к совершенно абстрактному сочетанию линий, черточек, пятен, уже ничего не говорящих о модели. Пикассо шел от общепринятого копирования действительности, постепенно углубляясь в собственном сопереживании объекта и превращения его в субъект художнического своеволия, к единственно правильному „я так вижу“. То есть от общих мест, мимесиса к воссозданию создания… Нарастание измельчания изображения, нагнетание этого движения есть драматургический стержень, дающий книге ощущение сверхединства и, может быть, основной прием, заставляющий сюжет не стоять на месте».

Переводчик романа С. С. Хорунжий, обращаясь к читателю, пишет: «Любой свежий читатель быстро осознавал, как много в „Улиссе“ скрытого, не лежащего на поверхности, не учитываемого моноидейными трактовками. Роман изобиловал загадками всех видов и всех масштабов от крохотных до крупнейших».

А вот критик считает, что «Улисс» паразитирует на свойствах человеческого восприятия, особенностях устройства памяти, внимания-невнимания и т. д. «Змея, пожирающая свой хвост, — вот что такое партия читающих „Улисс“ и, тем самым, подсознательно впадающих в зависимость от мистически окрашенных культов смерти—воскрешения…».

Об этом романе написаны горы текстов. Сам роман — тоже гора, да еще и айсберг. Большинство читателей, начав читать, тут же и отложат его. Чтение очень трудное. Но это явление мировой литературы и явление творческого духа человечества вообще.

В России, точнее, в Советском Союзе, одним из самых страстных защитников Джойса был режиссер Эйзенштейн. Он намеревался перенести внутренний монолог Джойса в искусство кино и «в манере Джойса» запечатлеть при помощи кинокамеры внутреннюю жизнь толпы на Красной площади.

Геннадий Иванов