МНОГОЕ, ПОЧТИ ВСЁ

МНОГОЕ, ПОЧТИ ВСЁ

Проще забыть свое имя, чем этот город.

Воздушный, светлый, его камни раскалены

              добела Богом.

Он дрожит от осенних праздников от песен

покаяния, радости и прощения,

от флагов, полощущихся ветром, от стаи

              скворцов,

певучей тучей развевающейся над

              черепичными крышами.

На улицах порой некуда упасть яблоку,

будто вся Франция, весь Манхэттен

прибыли сюда насладиться отчизной;

каменистыми пляжами Кинерета,

песчаной подушкой Средиземноморья.

И чернильно-синее море предстает взгляду,

который направлен из глубокой

обдуваемой тени древнего портового сарая:

безупречно резкая линия горизонта и снопы

              солнца,

завалившие пляж до неба. Там и здесь стучат

пляжным бадминтоном: «В Багдаде все спокойно!»

И море выглядит в точности как на картинах

Юрия Егорова — ослепительным шаром обратной,

усеянной бликами волн перспективы. Закат

затопляет горизонт, и красные флажки на тросе

в запретных для плаванья местах трепещут

              языками

прозрачных ньюфаундлендов, стерегущих

              купальщиков.

Я жил там — в этом воздухе, полном ангелов,

в этом щекочущем, будто пронизанном стаей

              стрекоз,

воздухе. Временамй оказывался под полной луной

              на горе

в одиночестве, спускаясь, чтобы подняться

              на другую

иерусалимскую гору, чье подножье облеплено

              горящим

планктоном окон; в каждом хотелось пожить.

Что мной было взято на память об этом городе,

что хранит ручей времени? — н

а дне его — камушки воспоминаний. Не скоро

время обточит их. Я спускаюсь к ручью и

становлюсь на колени, чтобы,

задыхаясь от жажды, напиться всласть

ослепительного забвенья.

Никогда не привыкну к мысли,

что мертвых так много: Мамаев курган,

поля подо Ржевом, Аушвиц, Треблинка, Дахау —

сгустки молчания. О, какой неподъемный

монолит молчания! Ни голоса, ни шепота оттуда.

Как трудно молиться в такой тишине.

Как непомерна тяжесть слова.

Так, значит, вот как выглядит небо

со дна древней могилы, заросшей маками!

Я плыву в тишине, и тлеющие закатом

              верблюжьи горы

пропадают во тьме востока.