Соблазн

Соблазн

«Только если уж слишком была невыносима шутка, когда толкали его под руку, мешая заниматься своим делом, он произносил: „Оставьте меня, зачем вы меня обижаете?“»

Н. В. Гоголь. Шинель

Чем занимался Мел Шпильман первые сорок лет своей жизни, история умалчивает. Можно только предположить, что выдающиеся свершения, творческие озарения и коммерческие прорывы благополучно его миновали, поскольку к середине 80-х годов Шпильман состоял на должности рядового конторщика в отделе наследования и завещаний при офисе окружного судьи Тома Викерса. Перманентное пребывание на галерке жизни оставило неизгладимый след на образе нашего героя: говорил он исключительно тихим бархатистым голосом, переходящим в шепот, никогда не спорил, избегал конфликтов, со всеми соглашался, одевался очень скромно, но со вкусом, дружил со всеми. Именно последнее качество – патологическое дружелюбие – могло бы сойти за визитную карточку Шпильмана.

За долгие годы государственной службы Мел обзавелся каким-то невообразимым количеством знакомых и приятелей во всех без исключения общественных структурах: в суде, полиции, прокуратуре, судебной экспертизе, моргах, больницах, авиакассах, супермаркетах, автосалонах, банках, стадионах, на бензоколонках и даже в доме для престарелых. Сан-Антонио – городок небольшой, но жутко криминальный (мало того, что Техас, так еще и граница под боком с полным джентльменским набором: ночными караванами нелегалов да трафиком наркотиков, оружия и проституток). Поэтому все мало-мальски честные и уважаемые люди давно взяли за правило держаться друг за дружку и помогать в трудную минуту. Думаю, такая взаимовыручка и товарищеский дух – единственное объяснение того, что Мел Шпильман умудрился шмонать своих покойников на протяжении четырнадцати лет (!!!), и никто – ни единая душа! – не поймал его за руку, даже не заложил дядюшке Сэму.

В офисе Викерса Шпильман занимался чистой и не хлопотной работой: разбирал и систематизировал бумажки по делам наследования. Так бы и просидел он Акакием Акакиевичем до пенсионного возраста, и уж точно не видать ему своей «шинели» (а что за «шинель» была у Шпильмана, читатель скоро узнает!), если бы не случайное стечение обстоятельств.

Как-то раз сослуживец слег с гриппом и попросил Мела подменить его на «черной» работе: нужно было похоронить одного бесхозного старикана за государственный счет. Мел получил в офисе свидетельство о назначении временным администратором, проставил печать окружного судьи в канцелярии и отправился на кладбище. Сама процедура оказалось делом плевым и не произвела на Шпильмана глубокого впечатления: никаких плачущих родственников, никаких священников: паупер[19] – он и в Техасе паупер: хоронят без почестей, спасибо, что не в общей могиле. После погребения Шпильман решил заскочить в дом старичка, чтобы опечатать окна и двери и подготовиться к инвентаризации имущества. Хотя сослуживец и не просил Мела заниматься этими делами, любопытство взяло верх. Шпильман открыл входную дверь и стал прохаживаться из комнаты в комнату. Бог ты мой, сколько же тут было всякого добра! Старинные серебряные подсвечники, фарфоровые вазы, резной секретер XVIII века. «С ума можно сойти! – подумал Шпильман. – Тут настоящая антикварная лавка, а деда хоронят за общественный счет. Теперь все имущество распродадут на аукционе, а вырученные средства переведут на счет окружного совета».

Взгляд Шпильмана упал на золотые часы с цепочкой, лежавшие на письменном столе в кабинете: «Аудемарс Пигет», – на свой лад прочел Мел название на циферблате. – Что еще за Аудемарс? Ролекс знаю, а вот Пигет…» Несколько минут Шпильман простоял в нерешительности: брать или не брать? Вспомнил, как наставляла в детстве мамочка: «Мелвин, никогда не трогай чужого и не кради у людей». «Так ведь то ж – у людей! – осенило Шпильмана. – А старичок-то преставился, значит, уже не человек. И потом, тут и красть не у кого: родственников нет, знакомых тоже, завещания не нашли». Дальше Мел Шпильман не колебался: решительным жестом смахнул тридцатитысячедолларовые (как потом оказалось!) часы Audemars Piguet в карман плаща и, насвистывая патриотическую «Born in the USA»[20], вышел из дому. Он думал о своей «шинели».