XI ВЕК АР-Э-МЕТЬЕ Миф 1000-го года

XI ВЕК

АР-Э-МЕТЬЕ

Миф 1000-го года

Она очень красивая, эта станция Ар-э-Метье[45] со своим подводным обликом на манер Жюля Верна. Вся из сверкающей меди, она похожа на фантастическое средство передвижения, вынырнувшее из бреда эксцентричного ученого. Хотелось бы сесть на него ради долгого путешествия, которое увезет нас не только в другие места, но в другое время прямиком из времени нынешнего.

Несбывшаяся мечта, подземный корабль остается неподвижным. Нужно выбраться из него, оставить его, подняться по старому эскалатору с деревянными ступеньками и обойти вокруг Национальное хранилище искусств и ремесел на улице Сен-Мартен.

До революции здесь возвышалось приорство Сен-Мартен-де-Шан… Небольшая молельня, воздвигнутая на месте, где святой Мартин поцеловал и тем самым исцелил прокаженного, была преобразована в часовню, которая переместилась отсюда, чтобы появился крупный монастырь в XI веке. Он находился на пересечении нынешних улиц Сен-Мартен, Вербуа, Монголфье и Байи.

Но вернемся в 1000 год… Кругленькая дата, которая не слишком уж взволновала жителей королевства. Правда, в некоторых церквах Парижа мрачные аббаты возвещали неизбежный приход антихриста… В некотором смысле, это были Пако Рабанн[46] той эпохи. Но просвещенные теологи противопоставляли этим наивным верованиям истину текстов и убеждение, что никто не может знать день и час конца мира.

В сущности, 1000 год вовсе не был периодом страшного возбуждения, достойного Писания и Страшного суда. Миф о тысячном годе сделали популярным во Франции XIX века романтики и такие историки, как Жюль Мишле, которые желали видеть в средневековом христианстве эпоху страстной пылкой веры, период потрясений, когда человек оказывался не в состоянии контролировать свои эмоции.

Как бы то ни было, тысячный год был эрой религиозного рвения, освященного обновлением церкви. Укрепленный доверием верующих, папский престол чувствовал, что у него вырастают крылья в стремлении реформировать ритуалы, которые он осуждал. До сего времени, надо сказать, церковь была полностью включена в феодальную систему: религиозное и мирское переплеталось теснейшим образом, заботы епископа совпадали с интересами аристократии во всем, что касалось управления землями, привилегий и бенефиций, взимания налогов… Короче говоря, духовное сливалось со светским. Еще важнее, что церковные должности доставались вельможам, которые не имели никакого религиозного призвания, но считали церковные должности наследственным достоянием, предназначенным младшему члену семьи.

Для Рима и истинных христиан пришло время очистить церковь от злоупотреблений и обрести дорогу к Богу. Рим не желал больше быть игрушкой баронов и знатных сеньоров… Отдайте Богу богово!

Эти новые веяния материализовались в Клюни, бенедиктинском аббатстве в Бургундии, которое желало избавиться от всякого мирского господства и признавало власть только одного папы. Двух самых известных монахов в этой битве за чистую бескомпромиссную духовность звали Рауль Глабер и Адемар де Шабанн. Эти клюнийские персонажи всплыли в годы войн и вторжений, чтобы убедить народ Франции отдаться в руки Божии ради обретения мира и ради спасения человечества.

Со своей стороны святые отцы всегда побуждали верующих обогащать эти новые монастыри, убежища истинной веры, которые расцветают почти повсюду во Франции и в других странах Европы.

Устав, утвердившийся в Клюни и в его владениях, был уставом святого Бенедикта: иными словами, молитва, письмо, пение, переписывание рукописей — физический труд, необходимый для воспитания смирения, получил меньшее значение в сравнении с занятиями духовными. Клюни позиционировал себя как храм познаний и интеллекта.

Эта мощная конгрегация, стремившаяся взять в свои руки судьбы духа и человеческой совести, позднее укоренится в Париже. Монастырь Сен-Мартен-де-Шан будет включен в клюнийский орден в 1079 году.

Здесь во славу Господа клюнийское просвещение воссияет над Парижем и благочестивыми прихожанами.

Но прежде этого «возрождения» церкви обнаружились серьезные разногласия между ней и короной. Так, сын и преемник Гуго Капета Роберт II навлек на себя молнии Святого престола по причине несколько бурной личной жизни.

Все начинается, когда по чисто политическим причинам и по приказу отца Гуго принц Роберт женится, в возрасте шестнадцати лет, на «старой» Розалии, которой тридцать три года. Она вдова графа Фландрского и дочь короля Италии. Все это делается, чтобы получить в приданое графство Понтьё, которое, таким образом, присоединяется к королевским владениям.

После довольно тусклого супружества, которое, однако, длится около десяти лет, Роберт встречает, наконец, идеальную женщину: ее зовут Берта, ей тридцать два года, она вдова графа Блуасского, и у нее куча ребятишек… Эта женщина, настолько ослепившая двадцатишестилетнего молодого человека, является дочерью короля Бургундии и Прованса — деталь, несколько осложняющая ситуацию, ибо ее мать — сестра короля Лотаря, последнего из Каролингов. Благодаря разнообразным союзам, она представляет собой троюродную тетку неугомонного Роберта… А церковь не шутит с браками между родственниками, хотя бы эти связи были столь удаленными и неочевидными. Тем хуже, едва вступив на трон, Роберт отвергает Розалию и находит услужливого архиепископа, который освящает его союз с дорогой Бертой.

Молодой папа Григорий V продолжает гневаться: король франков своим браком бросает вызов папской власти и священным законам церкви! Чтобы показать свою покорность и слегка утихомирить страсти, Роберт посылает посла к понтифику со следующим недвусмысленным предложением:

— У нас есть некоторые спорные вопросы со Святым престолом, заверьте Григория V, что я дам ему удовлетворение по всем пунктам, если мне оставят жену.

Папа в ярости: Роберт соглашается на все, кроме того, что требуется! Григорий V не уступает ни на йоту и требует, чтобы голубки расстались. Посол возвращается в Париж ни с чем, везя с собой непримиримое послание…

— Никогда я не расстанусь с женой! — плачет король. — Она мне дороже всего на свете, и я хочу, чтобы вся вселенная об этом знала.

В ответ папа собирает синод в Павии, и собрание прелатов выносит решение: «Король Роберт, который, невзирая на апостолический запрет, женился на родственнице, должен явиться к Нам, дабы дать Нам удовлетворение… Если он откажется, то будет лишен причастия». Это самая страшная угроза — угроза отлучения от церкви!

Но Роберт, слишком счастливый в своей совершенной любви, не отвечает на папское предложение, что, естественно, не улучшает его отношений со Святым престолом. Тогда папа собирает еще один синод, на сей раз в Риме. После дебатов рождается правило, жесткий и угрожающий канонический закон: «Король Роберт оставит Берту, свою родственницу, на которой он женился вопреки законам. Он совершит семилетнее покаяние, согласно постановлению церкви против кровосмесительных браков. Если он откажется подчиниться, будет отлучен».

Сначала он не подчиняется. И вот его отвергает церковь, он изгнан из сообщества верующих. Сразу же дворец Сите пустеет. Словно по сценарию отчаянного балета один за другим уходят вассалы, советники, клирики. Легко сделать выбор между папой, который обещает рай, и королем, способным дать лишь земные блага. Последние оставшиеся слуги очищают посуду короля огнем и творят молитву после каждого использования — из опасения подвергнуться ужасному наказанию, воображая, что малейший контакт с осужденным обречет и их на вечное проклятие.

Вот так, во грехе, король и королева живут в 1000 году. На острове Сите продолжается абсурдная ситуация, в которой суверены становятся узниками собственного дворца. В конечном счете, первой сдается добрая Берта. В сущности, она не так уж и жаждет быть королевой франков; кроме того, ей внушает ужас мысль, что она останется навеки в этих стенах.

В 1001 году, после четырех лет совместной жизни, Берта и Роберт соглашаются расстаться, разлука совершается в слезах и унынии, но также в немного шумном проявлении добрых чувств и душераздирающих изъявлениях раскаяния. Берта садится на легкую колесницу, запряженную четырьмя лошадьми, пересекает Гран-Пон, проезжает по левому берегу, поднимается по долгой дороге Сен-Жак, преодолевает холм Сент-Женевьев и продолжает путь на юг, в направлении Вены, на берега Роны, где она вновь окажется при королевском дворе своего отца.

Что до Роберта, он предается благочестивому раскаянию совершенно неумеренно. Он плачет, жалуется, каждый день посещает парижские церкви, поет громче всех во время службы, проводит ночи больших празднеств в молитвах, спит на земле в знак раскаяния.

Он очень деятелен, но этого недостаточно. Повсюду по его приказу строятся монастыри. В Париже он приказывает реконструировать церковь Сен-Жермен-л’Осеруа и аббатство Сен-Жермен-де-Пре, которые так пострадали от руки викингов. Чтобы держать доброго Боженьку поближе к себе, он велит создать во дворце часовню, посвященную святому Николаю, которая полтора века спустя превратится в Сен-Шапель.

Конечно, Роберт думает о душе, но немножко также и о личном комфорте: приказывает переделать дворец Сите, расширяет его посредством Консьержери — здания, которое примыкает к резиденции консьержа дворца… Консьерж! Привычный термин для важных полномочий: полномочий бальи вершить низший и средний суд — с невероятными привилегиями, в частности, с правом взимать налог с каждой бочки вина и с каждой охапки сена.

Кстати, вырвем с корнем очень распространенное убеждение: слово «консьерж» не происходит от титула «граф свечей»[47], иными словами, тот, кто следит за свечами во дворце! Слово происходит от латинского conservius, сопроводитель рабов, обозначающий того, кто служит во дворце.

Восстанавливая дворец Сите, король Роберт возвращает Парижу роль столицы — роль, которой слегка пренебрегали каролингские короли. Но верно и то, что статус и топография агломерации еще немного расплывчаты. Графство Парижское, в конечном счете, присоединено к короне. Но где он, этот город? На острове Сите за стенами? На правом берегу, где все больше красивых зданий, но чье развитие ограничено болотами? На левом берегу, который в основном занят аббатствами, церквами и виноградниками?

КАКОЙ БЫЛА СУДЬБА КОНСЬЕРЖЕРИ?

Четыре башни на набережной де л’Орлож и Сен-Шапель, кухни, кордегардия и жандармерия Консьержери — единственные реликты средневекового дворца. Все остальное относится к работам Османа и к меблировке, достойной музея Гревен[48]. Осман для дворца, Гревен — для Консьержери. Этот памятник, открытый для посещения в наши дни, старается восстановить тюремную атмосферу; казематов, которые находились в этом месте с 1392 года, после того как Карл V и его преемники покинули дворец, до закрытия в 1914 году. Камеры занимали первый этаж здания, выходящий на набережную де л’Орлож.

Подлинных следов здесь немного, они остаются нам от XVIII века и от периода, чрезвычайно богатого на заключенных — революционного.

Во-первых, это женский двор с фонтаном, где узницы стирали белье, и с решеткой, отделявшей их от мужчин. Затем часовня жирондистов, где они провели последнюю ночь с 29 на 30 октября 1793 года, и часовня Марии-Антуанетты, построенная при Людовике XVIII в память о каземате, где королева провела последние мгновения жизни в 1793 году.

Пространство между двумя часовнями — это место, где Робеспьер, раненный в голову, ожидал казни.

Перед фасадом XVIII века Дворца правосудия посмотрите на маленькую лестницу справа, которая ведет к буфету. По этой лестнице все осужденные выходили, чтобы отправиться на эшафот… Это самый волнующий и самый скромный свидетель прошлого ужасной тюрьмы.

В 1003 году набожность Роберта вознаграждена: его первая жена, старая Розалия, умерла во Фландрии, куда она удалилась. С точки зрения канонического права Роберт свободен и может вновь жениться… Что он немедленно делает, ибо ему нужен наследник. Он берет в жены Констанцию Арльскую, которая обладает особым преимуществом: ей всего семнадцать лет, и она не вдова, не матрона.

Королю тридцать один год, и для жены он — старикашка. Поэтому из Прованса она привозит с собой кучу молодых людей, которые напевают модные песенки, но приводят в ужас седобородых старцев! Ибо у этих благородных юнцов короткие волосы, розовые лица, и одеваются они экстравагантным образом, настоящие шуты! Подумайте, они носят смехотворные туфли с загнутым носом. Если не поостеречься, вся французская молодежь пленится этой гротескной одеждой! Набожные аббаты, окружающие короля, качают головой и повторяют, что двор теперь не тот, что раньше, что нынешняя молодежь, о Боже, думает только о разврате и увеселениях. Короче, в Париже все не так!

Роберт же очень мало озабочен нарядами друзей своей жены. Он исполняет супружеский долг, чтобы дать королевству наследника, он даже усердствует, поскольку у прекрасной Констанции будет от него семь детей… Но счастье его в другом: дорогая Берта вернулась во дворец! О, совсем незаметно. А королевская резиденция, к счастью, достаточно обширна, чтобы избежать нежелательных встреч.

В любом случае, Констанция не очень желает оставаться в Париже. Клирики и сеньоры глядят на нее косо, упрекая ее за высокомерную юность, за проказы и, конечно, за радость жизни. Но дело не в этом: ей приходится встречать на аллеях дворца толпы нищих, которых ее набожный супруг собирает, чтобы кормить и одарять милостыней. Она жаждала забыться в беззаботной роскоши, но должна постоянно сталкиваться с несчастьем и нищетой. В определенные дни во дворец является более тысячи убогих — один грязнее другого, засаленные, вонючие, назойливые.

А самое страшное происходит перед Пасхой. В святой четверг триста бедняков разом входят во дворец. Они шумно рассаживаются за столом, а король вместе со слугами разносит угощение этим несчастным. После ужина, исполняя установленную церемонию, Его великолепие моет грязные ноги некоторым из них, тогда как дьякон читает евангельские строки, описывающие, как святой Иоанн и даже сам Иисус обмывали ученикам ноги: «Иисус… встал с вечери, снял с Себя верхнюю одежду и, взяв полотенце, препоясался; Потом влил воды в умывальницу, и начал умывать ноги ученикам и отирать полотенцем, которым был препоясан…»[49]

Если бы речь шла только о нищих, возможно, Констанция смогла бы смириться, но нет, были еще и прокаженные! Роберт обожает прокаженных, они позволяют королю показать себя столь преданным и столь милосердным… Он принимает их во дворце и торопится облобызать им руки, изъязвленные болезнью. Какой-то сеньор изумляется такой прекрасной, но чрезмерной добротой…

— Иисус Христос принял облик прокаженного, — напоминает король сентенциозным тоном.

Согласно Евангелию, Христос исцелял прокаженных… И вскоре король в своем показном смирении будет делать то же. В любом случае, ему приписывают чудодейственные исцеления: ему будто бы достаточно перекрестить больного, и проказа исчезает… Хитроумные люди в это верят или притворяются, что верят. Начиная с Роберта и вплоть до Людовика XVI королям будут приписывать способность исцелять золотуху, то есть всякого рода гнойные фистулы.

С нищими и золотушными Роберт пребывает на вершине счастья. В сущности, чем больше он живет во грехе с Бертой, тем больше он выказывает себя добрым христианином, скромным и благожелательным. В конечном счете, Констанция освобождает место. Она покидает Париж, оставляет Роберта его нищим, его прокаженным и его любовнице, чтобы провести цвет молодости в Этампе, где замок идеально подходил для ее личного двора и для детей.

В 1031 году Роберту Благочестивому — ибо отныне его нельзя называть иначе — пятьдесят пять лет. Для той эпохи возраст вполне солидный, но он чувствует себя вполне хорошо. Все идет отлично до 29 июня. В тот день солнечное затмение явилось потрясением для суеверных людей. Конечно, это затмение — предвестник смерти, во всяком случае, так говорят все вокруг.

Действительно, король внезапно заболевает сильнейшей лихорадкой… и через три недели умирает. Из Мелёна, где болезнь поразила короля, его останки перевозят в Сен-Дени, где он похоронен рядом с отцом, Гуго Капетом.

Монахи Сен-Дени так признательны покойному королю за множество благодеяний, что в своих агиографических сочинениях они описывают поразительные явления и катаклизмы, сопровождающие эту смерть: по небу будто бы прошла комета, реки вышли из берегов, обрушив дома и погубив маленьких детей… Сами небеса оплакивают благочестивого Роберта.

Это благочестие пошло Парижу на пользу. Впервые после нашествий викингов суверен задумался о переустройстве города. Правда, только монастыри, аббатства, церкви и его собственный дворец попользовались королевскими щедротами, но начало положено.

* * *

Появление на троне Генриха I, сына Роберта Благочестивого, знаменует начало трудного периода: голод, эпидемии и пожары непрерывно сменяют друг друга.

И потом, парижане разделились, одни приветствуют нового короля Генриха, другие требуют корону для его младшего брата Роберта. Генрих, обеспокоенный тем, что значительная часть горожан оспаривает его власть, счел разумным бежать и укрыться в городке Фекан у своего союзника герцога Нормандского.

Он поступил правильно: в Париже больше нечего есть. На рынках продают мясо собак или мышей и даже, говорят, свежие, поспешно отрытые трупы, которые нужно хорошо готовить, чтобы самим не отравиться. В церквах толпятся несчастные голодающие в надежде обрести помощь или умереть или дождаться какого-нибудь события, которое положит конец страданиям. Все плохо. В 1034 году пожар, более мощный, чем другие, уничтожил хибары, в которых ютились простолюдины. В 1035 году голод сопровождается болезнью, напоминающей чуму, которая убивает вернее, чем голод.

В это время Генрих I преследует мятежников, оспаривающих его права на трон. Это означает, что Парижем ему заниматься некогда.

Для церкви настал момент воспользоваться всеми этими бедствиями, чтобы укрепить свою власть. В 1049 году эльзасский папа Лев IX, едва избранный понтификом, вбил себе в голову, что должен искоренить симонию, разъедающую духовенство. Верно, во Франции и особенно в Париже управители епархий и аббатств — далеко не всегда люди самые верующие и самые заслуженные. Это, прежде всего, те, кто сумел купить должность у монарха. Эта заведенная издавна практика, конечно, вполне устраивает богатых честолюбцев, но также и короля, который извлекает из продажи церковных должностей немалую часть своих доходов. Кроме того, высшие церковные иерархи, всем обязанные суверену, не могут отказать ему, если нужно набрать несколько батальонов, когда дело идет к войне.

Во что вмешивается этот папа? — должно быть, вопрошает себя Генрих I. Пытаясь одолеть некоторые дурные обычаи, Святой престол стремится распространить свое влияние на все христианские страны. Это невыносимо! Для начала и чтобы продемонстрировать дурной настрой королевства, ни один французский епископ не отвечает на приглашение Льва IX, который созывает собор для обсуждения столь деликатной темы, как «клирики, подверженные симонии».

Впрочем, этот папа по-прежнему стремится навредить королю франков. Пребывая в Ратисбоне, Его святейшество посещает аббатство Сент-Эммеран, в котором хранится рака, будто бы содержащая мощи… святого Дени! Но святой Денис покоится близ Парижа, это всякий знает. Так вот, нет, понтифик объявляет, что истинные мощи — те, что хранятся в Германской империи.

Король Генрих отвергает эту новоявленную истину. Торжественно, в присутствии толпы парижан, он приказывает открыть саркофаг в аббатстве Сен-Дени. Оттуда вырывается столь благовонный и сладостный запах, что все убеждены: такой запах может исходить только от мощей святого! И люди продолжают радостно возносить молитвы Денису в его церкви в пригороде Парижа.

Но король Генрих желает предпринять кое-что еще, ударить сильнее и выше, чтобы уменьшить влияние и власть папы. Для этого он создаст в Париже роскошное аббатство, которое будет принадлежать только ему, невзирая на все римские притязания.

На месте часовни, посвященной святому Мартину, Генрих I закладывает монастырь Сен-Мартен-де-Шан, обносит его стенами, дарует ему золото и земли, жалует бенефиции, права, привилегии, освобождение от налогов…

Дело громадное и завершено будет только при сыне Генриха, короле Филиппе I. В момент освящения в 1067 году Сен-Мартен-де-Шан представляет собой обширное пространство, обнесенное зубчатыми стенами с восемнадцатью эркерами и четырьмя мощными сторожевыми башнями.

Именно этот знаменитый монастырь был в 1079 году передан ордену Клюни. Прежних каноников заменили семьдесят бенедиктинских монахов. Сен-Мартен-де-Шан стал приорством, «четвертой дочерью Клюни», как выражались в ту эпоху. Ибо аббатство имеет владения во Франции, но также в Швейцарии, Испании, Англии.

Этим жестом Филипп I хочет, наверное, сделать некоторые уступки Святому престолу, погладить папу по шёрстке, пойти на компромисс ввиду двух интердиктов[50], объявленных во всеуслышание…

Ибо век завершается так же, как начинался — запрещенной любовью. В 1092 году Филипп страстно влюбился в Бертраду, обрученную со старым графом Анжуйским. Чтобы обрести счастье, король отвергает свою жену и заключает ее в замок в Монтрёй-сюр-Мер. Увы, тем временем сладостная Бертрада успела выйти замуж за своего старика. Но если считаться с приличиями, для чего быть королем? Бертраду похищают, операция оказывается не слишком трудной, ибо жертва на это согласна! Двадцатидвухлетняя девушка пылко отдается королю, который почти на тридцать лет старше ее: она довольна и счастлива тем, что разгуливает по дворцу Сите, как настоящая королева франков.

Эту королеву парижане принимают и встречают рукоплесканиями, когда она покидает свою резиденцию. Люди здравомыслящие, жители города полагают, что их король имеет право на счастье. В других местах общественное мнение не столь доброжелательно…

Папа Урбан II ошеломлен: «Подобное событие очевидным образом свидетельствует об упадке всего королевства и предвещает скорое уничтожение ваших церквей…», — пишет он. А затем, поскольку не может вразумить влюбленных, попросту отлучает обоих от церкви. Отныне короля с его красоткой не должны пускать в церковь, двери монастырей также будут для них закрыты. В принципе. Ибо много таких, кто сохраняет к королю уважение, смешанное со снисходительностью.

И это длится двенадцать лет! Двенадцать лет соборов, переговоров, невыполненных обещаний — двенадцать лет дворец Сите укрывает эту скандальную связь. Наконец, в 1104 году Бертраду внезапно поражает раскаяние! Она не может больше жить во грехе, хочет принести покаяние и стремится теперь к тому, чтобы облечься в лохмотья и удалиться в бедную хижину в Пуату.

Король Филипп, это понятно, несколько озадачен. Но ничто не устоит перед волей Бертрады! И поэтому на собор в Париже король является босоногим, в жесткой шерстяной рясе, чтобы принести клятву, что он отказывается от той, которую уже потерял… Филипп возвращается в одиночестве в свой дворец, Бертрада улетает в свой пуатевинский шалаш, отлучение снято, мир вновь обретает прежний порядок.

А ПРИ ЧЕМ ЗДЕСЬ ИСКУССТВА И РЕМЕСЛА (АР-Э-МЕТЬЕ)?

Последующие французские короли сделали крупные пожертвования приорству Сен-Мартен-де-Шан. Должность приора была очень завидной: она приносила 45 000 ливров ренты.

В приорстве были собственные казематы, которые в XVI веке превратились в королевскую тюрьму Сен-Мартен. Главным образом, туда заключали девиц легкого поведения, задержанных в общественном месте, и мы с содроганием представляем себе, как тяжело было жить рядом с веселыми дамами суровым монахам!

В 1702 году старый монастырь был разрушен и реконструирован. Главное здание имело тридцать одно окно на фасаде, а вестибюль равнялся тридцати королевским футам (почти десять метров) на тридцать шесть (чуть меньше двенадцати метров). Однако вскоре выяснилось, что все это было построено из скверных материалов: подрядчики бессовестно обкрадывали монахов. Один использовал глину и гравий вместо камней, другой использовал подгнившее дерево… Последний испытал угрызения совести или испугался за свою душу. В любом случае, он признал на исповеди свой грех и получил небольшую скидку в двадцать пять тысяч фунтов с накладной.

Впрочем, пользуясь этими работами, монахи выстроили обширные красивые дома на улице Сен-Мартен, возвели фонтан на углу улицы дю Вербуа и открыли общественный рынок.

Расположенное тогда за пределами Парижа, приорство было, как мы сказали, обнесено собственными стенами; те, что мы можем видеть сегодня, датируются 1273 годом. Деревушка, возникшая вокруг, в конечном счете была присоединена к городу в XIV веке и вошла в новые укрепления, созданные Карлом V.

Революция преобразовала приорство в Национальное хранилище искусств и ремесел, которое можно по-прежнему посетить в здании № 292 по улице Сен-Мартен. Музей Искусств и Техники, находящийся в нем, как и во времена монахов Клюни, является прибежищем памяти о человеческом прогрессе.

Стоит также заглянуть и внутрь Хранилища: не забудем, что архитектура 1000 года вместе с Клюни познает распространение романского искусства, чрезвычайно униформистского искусства, подчиненного Риму. Основание южной колокольни с ее маленькой крышей из двухцветной черепицы и апсиды в проходах позади хоров в форме пчелиных ячеек — это прекрасные реликты романского стиля XI века. В церкви по-прежнему можно увидеть хоры с основанием 1067 года, а нынешний их облик датируется началом XII века, эпохи, когда на горизонте возникает готика: овальные арки в романском стиле соседствуют со стрельчатыми арками, символами готического искусства.

Прошлое величие приорства отражается в трапезной для монахов, ставшей библиотекой, — великолепном образчике готического искусства XII века. Из укреплений той эпохи остаются на улице дю Вербу а куртина и частично реставрированная башенка.

Изгиб улицы Байи напоминает о юго-восточной крепостной стене, чью угловую башню можно увидеть на лестничной клетке дома № 7.

Наконец, на уровне перекрестка улиц дю Вербуа и Сен-Мартен возвышается башня дю Вербуа, по поводу которой Виктор Гюго, вступив в полемику с архитектором, который предлагал снести ее, жестоко пошутил:

— Уничтожить башню? Нет. Уничтожить архитектора? Да.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.