Борьба за здравый смысл

Борьба за здравый смысл

События в США развивались по особому сценарию. Долгая борьба между сторонниками и противниками муниципального строительства завершилась компромиссом к 1949 г., когда Конгресс принял Жилищный Акт. Противники, твердо убежденные, что единственным средством решения жилищной проблемы является государственное страхование ипотечных вкладов, согласились с тем, что концепцию муниципального жилья можно принять как временное средство облегчения положения новых безработных. Расчет был на то, что при оживлении экономики они смогут купить жилье самостоятельно. Прежние бедные, в большинстве черные, оказывались за рамками программы, поскольку она не предусматривала расходы на содержание жилья. Через несколько лет условия были выровнены, но с катастрофическими последствиями, так как финансовые условия остались без изменений – субсидировались только покупка земли и строительство. При этом реконструкция старых кварталов была выведена из-под юрисдикции агентства муниципального строительства, вследствие чего возобладала установка частных девелоперов на т. н. джентрификацию, т. е. ликвидацию ветхого жилья и строительство достаточно дорогих новых домов.

В авангарде процесса оказался Роберт Мозес, который сумел, оставаясь на, казалось бы, скромной должности в администрации Нью-Йорка, превратиться в застройщика номер один. Достаточно сказать, что с 1949 по 1957 г. Нью-Йорк затратил на обновление городской среды в два раза больше, чем все остальные города страны вместе взятые. Квартал за кварталом обводились «красной линией», что на языке бизнеса означало: ни одного банковского кредита, чтобы предельно ускорить разрушение домов, занятых беднотой. Процесс облегчался тем, что во множестве случаев домовладельцы предпочитали тихо исчезнуть, чтобы не выплачивать налог на недвижимость, поскольку квартплата бедных жильцов не покрывала расходов. Напор Мозеса был остановлен в районе Гринвич Виллидж организованным сопротивлением жителей, возглавляемых Джейн Джекобс, которая успела опубликовать свою знаменитую книгу о жизни и смерти американского города.

В Нью-Хейвене была снесена значительная часть города, населенная по преимуществу черной беднотой, и на ее месте возникла группа высотных офисов, с использованием федеральных средств на строительство хайвэев. То же произошло в Питтсбурге, где офисы заняли место, где ранее обитало более 5 тыс. семей с низким доходом. Однако в Сан-Франциско такой же натиск удалось остановить группе горожан во главе с Джорджем Вульфом, сумевшим выиграть судебную битву с корпорацией редевелопмента и вынудить ее строить малобюджетное жилье для жителей, вытесняемых из прежних своих районов. Одновременно в Бостоне ассоциация девелоперов, при помощи мэрии, развернула столь эффективную кампанию публикаций в прессе, что сумела убедить большинство горожан в том, что недурно содержавшийся район города якобы представлял собой опасную руину. Ассоциация почти без сопротивления добилась признания «руины» аварийной и добилась полного ее сноса.

К середине 60-х годов сопротивление набрало силу. Влиятельные социальные критики сумели показать, что многие из снесенных районов отнюдь не были руинами, но лишь в конкретных частных интересах были обозначены именно так. Что программа джентрификации означала выселение около миллиона людей, которым приходилось платить больше за худшие условия в новом месте. Что более 40 % расчищенных площадей предназначалось для строительства офисов и парковок, вследствие чего количество вновь построенных жилищ вчетверо уступало количеству жилищ снесенных. Как подвел итог Скотт Грир, «За три с лишним миллиарда долларов Агентство Обновления Городов успешно сократило ресурсы недорогого жилья в американских городах». Резко и справедливо сказано.

Книга Джекобс увенчала значительный корпус социальной аналитики, будучи издана в удачное время. Именно поэтому она произвела столь сильное впечатление на американское, и не только американское общественное мнение. Джекобс осмелилась нанести удар в самое сердце идеологии модернизма, утверждая, что лучше всего оставить старый город в покое, озаботившись ремонтом и улучшением его озеленения. Она утверждала, что высокая плотность отнюдь не является препятствием достойному существованию, что небольшие кварталы привлекательнее обширных зон «свободной планировки», что особой ценностью обладает смешение функций и сосуществование старого и нового. Более того, она подвергла сомнению претензии архитекторов на право считать себя выразителями потребностей людей, безжалостно указывая на характерный для них профессиональный эгоизм: «Сколь неуклюжим или вульгарным будет проектное решение, каким бы пустынным и бесполезным ни было озелененное пространство, как бы тоскливы ни были здания при взгляде в упор, всякая имитация Ле Корбюзье громко кричит: глядите на то, что мной сделано!».

Имя одного из прародителей модернизма не прозвучало всуе. Хотя в сравнении с Британией, не говоря уже о Швеции, в США было построено немного муниципального жилья, его все же строили, и строили «по Корбюзье». В Сент-Луисе, в Нью-Арке, в Чикаго выросли огромные массивы многоэтажных домов, но к концу 70-х годов в них пустовало от 30 до 40 % квартир, и само слово development[27] стало восприниматься как знак беды.

Не только район Прют-Айгоу в Сент-Луисе, но и другие районы многоэтажной застройки, в которых, как предполагалось, люди, живущие на социальное пособие, смогут поднять свой статус, были в конечном счете целиком выселены и взорваны. Властям пришлось признать, что они не приняли во внимание несоответствие уровня и образа жизни жильцов структуре зданий и стоимости их обслуживания, которую город не желал брать на себя…

Символом катастрофы стали микрорайоны Прют и Айгоу в Сент-Луисе, построенные в 1955 г. по проекту известного архитектора Минору Ямасаки и (в этом есть горькая ирония) удостоенные высшей, Пулитцеровской архитектурной премии США. На ровной, пустой площадке, ничем не отделенной от автомагистрали выстроились 33 одинаковых корпуса высотой 11 этажей, в сумме 2800 квартир. Чтобы предельно снизить расходы, реализация была осуществлена по минимуму – в почти точном соответствии уровню комфорта советских девятиэтажных панельных домов начала 60-х годов. Район проектировался для «новых бедных», но в начале 50-х Сент-Луис был еще городом, сегрегированным по расовому признаку, и дома Прют-Айгоу были заселены только черными. После того как решением Верховного Суда США сегрегирование жилья по расовому признаку было запрещено, местные власти пытались выровнять заселение домов, но из этого ничего не получилось – белые семьи бежали из микрорайона. Очень скоро выяснилось, что лишь менее половины семей жили на трудовой заработок, женщины были главами семей в 62 % случаев, а половину населения Прют-Айгоу составили дети моложе 12 лет. Эффект легко себе представить: вандализм и полная катастрофа с обслуживанием, кульминацией которой была неделя, в течение которой из 33 лифтов не работали 28. Сколько-нибудь дееспособные семьи покидали Прют-Айгоу при первой возможности, так что объем коммунальных платежей продолжал снижаться, и к 1970 г. пустовало уже 65 % разоренных квартир с выбитыми дверьми и окнами. Власти смирились с поражением: оставшихся обитателей расселили, а все дома взорвали. При всем том строительство Прют-Айгоу, как вская казенная затея, обошлось бюджету чрезвычайно дорого – по цене жилья, в новой нашей терминологии именуемого «элитным».

Это, разумеется, крайний случай, и к концу века все еще можно было видеть чикагские микрорайоны двадцатиэтажных домов, где половина окон была забита фанерой, а к подъездам не рисковали приближаться не только такси, но и машины скорой помощи. Сходная ситуация сложилась и в Филадельфии, и в Нью-Арке. Подытоживая катастрофу с муниципальным жильем в Америке, известный социальный аналитик Оскар Ньюман писал: «Архитектора заботило здание – как обособленное, формальное целое, безотносительно к тому, как оно будет использоваться, и как здание будет соотноситься с территорией между домами. Дело выглядит так, как если бы архитектор взял на себя роль скульптора и трактовал территорию проекта как всего лишь пустую поверхность, на которой он видел целью собрать серии вертикалей в некую привлекательную композицию». В начале 70-х годов Ньюман справедливо подчеркивал, что из двух линий модернизма, одну из которых можно назвать социально-методологической, а другую метафизически-стильной, в США импортировали только вторую. Понадобилось еще два десятилетия чтобы ситуация существенно изменилась. Последователи Джекобс и Ньюмана, отчасти восприняв новый британский опыт, сумели консолидировать усилия множества новых профессионалов, которые оказались в состоянии формировать достаточно успешные управляющие компании, действующие в системе нон-профит, заручиться поддержкой местных властей и различных благотворительных фондов. В результате шаг за шагом, квартал за кварталом, велась работа по мониторингу технического состояния жилого фонда, организации обслуживания и ремонта – с активным вовлечением жителей в этот процесс.

Строительство городка Лайтмур в Англии стало одним из образцовых примеров работы, в которой архитектор Тони Гибсон сыграл роль прежде всего организатора самостоятельной работы жителей на своих будущих домах, что практически втрое сократило расходы на их возведение. Патроном таких работ стал Принц Чарльз.

Особенно заметны плоды этих трудов в проблемных районах Вашингтона и Сан-Франциско, но необходимо подчеркнуть, что эта работа успешна в районах традиционной застройки, с ее средней этажностью, небольшими размерами кварталов и четкостью организации внутриквартального, внутридворового пространства. Джекобс оказалась права. В своей последней книге она привела яркий пример контраста между двумя районами Чикаго, летом 1995 г. испытавшими редкостную по силе тепловую волну. Смертность стариков в районе с высокой плотностью застройки, мелкой структурой, смешанными функциями и явными признаками соседского сообщества оказалась в десять раз меньше, чем в чисто жилом районе с т. н. свободной планировкой, где никто никого не знал, и все всех опасались. Лучшего доказательства нет.

Несомненно горькая ирония заключается в том, что общественное мнение, склонно винить во всех бедах «планировщиков», тогда как подлинного городского планирования не было. Всякое планирование есть упорядоченная схема действий по достижению ясных целей в условиях глубоко понятых ограничений. Однако цели, чаще всего, обозначались излишне расплывчато, в политических понятиях, а предоставления об ограничениях были туманными во всем, что не относилось к финансовой калькуляции. Корбюзианский «город башен» оказался в целом совершенно приемлемым для нижнесреднего класса, в особенности, когда в 50-е годы речь шла о жителях московских бараков, трущоб Глазго или Стокгольма. Но та же схема категорически не соответствовала представлениям среднего класса, когда он составил существенную часть общества. И она же драматически не соответствовала образу жизни и возможностям вчерашней жительницы городка в Джорджии или в Южной Каролине, которую, вместе с кучей детей, жизнь вытолкнула в Сент-Луис или Детройт. Такая схема столь же сильно, хотя и не так трагично, не соответствовала образу жизни и представлением вчерашних деревенских жителей, перебиравшихся в Челябинск или Новокузнецк, или в «агрогород», который в хрущевскую эпоху упорно пытались возвести в чистом поле. Несомненная профессиональная драма произошла и с архитектором, которому никто не мог предъявить в то время внятное, выверенное задание на проектирование. Это одним архитекторам позволяло приписать себе одним знание о потребностях городского человека, а иных обрекало на то, чтобы, с одной стороны, руководствоваться нормативными представлениями властей о должном, а с другой – примером первых, прославляемых журналами, редакторы которых также не страдали чрезмерностью социального знания.

К 70-ым годам перелом был неизбежен, и почти повсюду в Европе возникает волна альтернативной реконструкции старых кварталов, руинированных в большей или меньшей степени. В 1971 г. молодой архитектор Род Хакни, вернувшись в Англию из Ливии, приобрел на скромные сбережения в городке Маклсфилд маленький таун-хаус, возрастом 150 лет, в котором не было ванной комнаты. Обратившись за получением гранта на перестройку своего жилья, Хакни обнаружил, что весь район был уже приговорен властями к сносу. Не смирившись с этим досадным обстоятельством, обманутый в ожиданиях новосел обошел всех соседей, составил планы реконструкции для каждого дома, убедил каждого в необходимости вложить собственный труд в общее дело, добился поддержки местного совета. Через два года усилий были получены небольшие гранты, и начался процесс реконструкции, в ходе которого был сохранен каждый крепкий кирпич и каждый здоровый деревянный брус. Реконструкция была осуществлена в три раза быстрее и в три раза дешевле по сравнению с ранее утвержденной программой, а Хакни приобрел сначала общебританскую, затем и мировую известность, осуществив подобные проекты в трех десятках городов уже в роли частного девелопера – кстати, весьма успешного.[28]

Пример Хакни оказался заразителен, и вскоре, в 1974 г. последовал Жилищный Акт, переориентировавший бюджетные ассигнования на «мягкую» реконструкцию городов. В Ливерпуле с будущими квартиросъемщиками не только советовались, как это делал Хакни. Здесь рискнули перевернуть весь процесс: при мягкой поддержке профессионалов-консультантов люди сами выбирали архитектора, участок, определяли его детальную планировку, планы домов и их фасады, вплоть до цвета кирпича. Главное, на чем настаивали люди, чтобы их дома не были похожи на то, что до этого времени строил Городской Совет. Естественно, все это делалось с прямым включением группы молодых архитекторов, но результирующее решение – скромный, но очень уютный квартал из малоэтажных домов – было достигнуто совместно.

Движение набирало силу, и к концу столетия только в Британии в него включились около четырех тысяч молодых профессионалов – «политическая архитектура постиндустриальной эпохи», как определял ее Хакни, стала фактом, закрепленным учреждением «Группы коммунальной архитектуры» в составе Королевского института британских архитекторов. В странах Северной Европы, в развивающихся странах и, отчасти, в США «коммунальная архитектура» заняла хотя и небольшую по объему, но заметную позицию, тем не менее, генеральная линия, утвердившаяся в Америке и оказывающая огромное влияние на весь мир, вела в ином направлении.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.