Мережковский Дмитрий Сергеевич

Мережковский Дмитрий Сергеевич

Мережковский (Дмитрий Сергеевич) – известный поэт. Род. в 1866 г. Отец его занимал видное место в дворцовом ведомстве. Окончил курс на историкофилологическом факультете Спб. университета. Уже в 15 лет помещал стихи в разных изданиях. Первый сборник стихотворений М. появился в 1888 г., второй, «Символы», в 1892 г. (СПб.). Очень много М. переводит с греч. и латинского: в «Вестн. Европы» 90-х гг. напечатан ряд его стихотворных переводов трагедий Эсхила, Софокла и Еврипида. Отдельно вышли «Дафнис и Хлоя» Лонга (СПб., 1896). М. часто выступает и со статьями критич. характера: в «Сев. Вестнике», «Рус. Обозрении», «Труде» и др. напечатаны его этюды о Достоевском, Пушкине, Майкове, Короленко, Кальдероне, французских неоромантиках, Ибсене и др. В 1893 г. издана им книга «О причинах упадка современной рус. литературы». В «Сев. Вестн.» 1895 г. М. с большим успехом дебютировал на поприще исторического романа «Отверженным» (отд. СПб., 1895). Отличительные черты разнообразной и плодотворной деятельности М. – преобладание надуманности над непосредственным чувством. Обладая обширным литературным образованием и внимательно следя за европейским литературным движением, М. часто вдохновляется настроениями книжными. Стих его изящен, но образности и одухотворения в нем мало и, в общем, его поэзия не согревает читателя. Он слишком часто останавливается на темах, не соответствующих свойствам его суховатого дарования, и потому впадает в ходульность и напыщенность. По содержанию своей поэзии, М. сначала тесно примыкал к Надсону. Не будучи «гражданским» поэтом в тесном смысле слова, он, однако, охотно разрабатывал такие мотивы как верховное значение любви к ближнему («Сакья Муни»), прославлял готовность страдать за убеждения («Аввакум») и т. п. На одно из произведении первого периода деятельности М. – поэму «Вера» – выпал самый крупный литературный успех. Чрезвычайная простота сюжета, разработанного без всяких потуг сказать что-нибудь необыкновенное, давала автору возможность не напускать на себя никаких чрезвычайных чувств, а живые картины умственной жизни молодежи начала 80-х гг. сообщают поэме значение серьезного воспроизведения эпохи. Поэма полна юношеской бодрости и заканчивается призывом к работе на благо общества. С конца 80-х гг. М. захватывает волна символизма и нитцшеанства. Этот поворот невыгодно сказался на его поэтической деятельности. Мистицизма или хотя бы романтизма в ясном до сухости писательском темпераменте М. совершенно нет, почему и «символы» его переходят в ложный пафос и мертвую аллегорию. Историческому роману М., представляющему собою начало широкой, хотя и весьма искусственно задуманной трилогии («Юлиан Отступник», «Возрождение», «Петр и царевич Алексей»), некоторые стороны нитцшеанства – именно его вполне свободное отношение к древнему язычеству – сообщили, однако, очень крупный размах. В романе масса предвзятости, психология Юлиана неясна и полна крупнейших противоречий, но отдельные подробности разработаны порой превосходно. «Отверженный» занимает видное место в ряду наших исторических романов и по глубокому проникновению автора духом эллинизма, и по отсутствию шаблонных приемов. Это результат тщательного ознакомления с древней и новой литературой о Юлиане и поездки автора в Грецию. В критических этюдах своих М. отстаивает те же принципы, которых практически держится в творческой деятельности. Вот почему в первых его статьях, напр. о Короленко, еще чувствуется струя народничества 70-х и начала 80-х гг., почти исчезающая в книжке «О причинах упадка современной литературы», а в новейших его статьях уступающая место не только равнодушию к прежним идеалам, но даже какому-то вызывающему презрению к ним. Мораль нитцшевских «сверхчеловеков» поразила воображение впечатлительного поэта, и он готов отнести стремление к нравственному идеалу к числу мещанских условностей и шаблонов. Из критических этюдов М. наибольший шум возбудила книжка «О причинах упадка современной русской литературы». В ней немало метких характеристик современных литературных деятелей, но общая тенденция книжки неясна, потому что автор еще не решался вполне определенно поставить скрытый тезис своего этюда – мысль о целебной силе символизма. М. – решительный враг «тенденциозной» и утилитарной школы русской критики последних 40 лет, но собственные его статьи очень тенденциозны, потому что не столько посвящены характеристике разбираемого писателя, сколько служат поводом защищать любимые положения и настроения автора. Так, весь поглощенный теперь подготовительными работами для второго романа трилогии, он в блестящем, но крайне парадоксальном этюде о Пушкине (сборник П. Перцова, «Философские течения русской поэзии») находит в самом национальном русском поэте «флорентинское» настроение.

С. В.