Глава 3 Кочевники

Глава 3

Кочевники

Кочевые скотоводы (номады) появились за тысячи лет до новой эры. При каких обстоятельствах – вопрос дискуссионный. Скорее всего, при разных. Земледельцы могли доверять свою живность соседним сообществам «на выпас» – тем, что из отсталых, живущих до той поры охотой и собирательством (вариант, что такие самостоятельно могли стать на этот путь, сомнителен – охотник слишком привык видеть в животном добычу и ничто иное). Номадами могли становиться группы, откалывающиеся от общего массива земледельцев на его периферию, как своего рода маргиналы. Возможен вариант вынужденного номадизма – целые племена оседлых или полуоседлых «скотоводов по преимуществу» или даже «земледельцев по преимуществу», столкнувшись со зловещим изменением климата, могли устремиться на поиски лучшей жизни, «земли обетованной» – а поиск мог и затянуться.

Исторический опыт показал, что одним скотоводством, без поддержки земледелия или земледельцев, прожить невозможно. Земледельцы всегда делали запасы «на черный день», вернее, на черные годы. Для кочевых племен, при их образе жизни, это более чем затруднительно. Вспомним, как в ветхозаветные времена, в голодную годину, семитские племена евреев прибились к Нильской долине, к фараоновскому Египту (а потом в знак благодарности назвали это «египетским пленом»).

Тысячелетиями раньше все несметное множество скотоводов-семитов, обосновавшихся в Сахаре, двинулось к Средиземному морю, на Аравийский полуостров, в Месопотамию – из-за иссыхания почв, превратившего сочные сахарские пастбища в пустыню. Ранняя история Ближнего Востока – это, по большому счету, накат все новых волн семитских племен на земли Плодородного полумесяца и на богатые пастбищами предгорья и нагорья. Случалось, одни приобщались к благам цивилизации, переходили на оседлый образ жизни, начинали заниматься земледелием, становились высококультурным народом – как смешавшиеся с шумерами аккадцы. Но тут нагрянут другие – какие-нибудь амореи, халдеи или кто там еще – и история в лучшем случае повторится.

* * *

В любом случае скотоводам-кочевникам необходим обмен с земледельцами – для получения от них плодов земли и ремесленных изделий. Как более мобильные, более боевитые они всегда по возможности стремились дополнить отношения эквивалентного обмена отношениями подчинения. И в случаях более-менее мирного этногенеза, когда знать скотоводческих племен претендовала на то, чтобы стать по крайней мере ядром элиты зарождающегося нового сообщества. И тем более в случаях завоевания, покорения. Нередок был вариант, когда скотоводы-кочевники превращались в хронических хищников и у них складывалось «набеговое хозяйство» – как то было в случае Крымского ханства.

Классическое сообщество кочевников – это то, которое ведет образ жизни, связанный с разведением домашних животных и постоянными, на сторонний взгляд порою бессистемными, перемещениями в поисках пастбищ для них. Вероятно, настоящий номадизм, а не полуоседлый, сложился на рубеже II–I тысячелетий до н. э. в степях Евразии. Для того чтобы это произошло, нужны были условия. Главное – выведение особых, неприхотливых и достаточно продуктивных пород скота, а также не просто одомашнивание лошади (впервые оно произошло, вероятно, в приволжских или причерноморских степях в IV тысячелетии до н. э.), а такое, чтобы человек мог чувствовать себя настоящим всадником, одним целым со своим конем (кентавром, если позволите привлечь мифологический образ, который, собственно, вследствие потрясения от такого зрелища и возник, и не в Греции, а в Передней Азии – как результат нападения кочевой орды). Это было совершенно необходимо как для перегонки огромных стад, так и для битвы.

А еще необходимо было высокое чувство солидарности – родовое, племенное, а затем и ордынское. Иначе оторванные друг от друга на большие расстояния общины не смогли бы противостоять любому сплоченному нашествию. Вот почему из необъятных степей, по которым сутки скачи и никого не встретишь, при необходимости являлись армии в сотни тысяч всадников. А еще кочевники всегда обладали высоким чувством собственного достоинства и чувством справедливости. И потому, что привыкли постоянно принимать ответственнейшие решения, и потому, что в своей организации большинство кочевых сообществ, даже межплеменных, не пошло дальше военной демократии. И не живи в душах представление о высшей справедливости, межобщинная рознь могла погубить всех. Отметим только, что справедливость понималась в духе условий и времени. Например, трусливый, малодушный, слабый не заслуживал жалости, а только презрения (а к таковым могли отнести и земледельцев вообще).

* * *

История всадничества – широкого применения кавалерии в бою – насчитывает около трех тысяч лет. Но до этого была эпоха колесниц. Однако впрягали в них поначалу не лошадей: на знаменитом шумерском «штандарте» (своеобразной аппликации из цветных материалов) XXVI в. до н. э. на тему военной победы видим запряженных в телегу с высокими бортами и на четырех сплошных деревянных колесах не то онагров, не то одомашненных африканских ослов. Выглядит это атакующее средство слишком массивным, неповоротливым, но задача состоящего из двух человек экипажа была, очевидно, не столько в собственноручном истреблении неприятеля (стрелами, дротиками, копьем), сколько в прорыве всей тяжестью ослов и телеги сомкнутого вражеского строя – каковая протофаланга стала применяться тогда в Месопотамии.

Индоевропейцы переняли это изобретение (первыми, вероятно, хетты), но существенно его усовершенствовали. В двухколесную колесницу впрягали от одного до четырех коней, а сама она была намного легче прототипа: этому способствовало изобретение колес со спицами. Экипаж состоял обычно из возницы и лучника – он же орудовал копьем и дротиками, скорость которых из-за сложения движений значительно возрастала. Но, как видим в «Илиаде», реалии которой, можно полагать, не очень отличались от более ранних хеттских (троянцы, скорее всего, были хеттам этнически близки), колесницы чаще были не подвижной «огневой точкой», как махновская или буденновская тачанка, а средством доставки: выбрав себе достойного соперника, облаченный в медные доспехи аристократ спешивался – и начинался поединок.

Утверждение всадника на спине лошади, помимо практических результатов этого достижения, было актом великого мужества. Потребовались века, чтобы изобрести эффективную узду – с удилами, псалиями и поводьями, подковы, седло, шпоры, – наконец, стремена. А ведь когда начинали, ничего этого не было. Смельчак держался за гриву коня, изо всех сил сдавливая внутренней поверхностью ног его бока, а под собой имел разве что подстилку. А какая нужна была сноровка, чтобы просто залезть на лошадиную спину? Отчаянные же ребята были эти первые кавалеристы!

Впрочем, следовавшие за ними тоже. Всякое изобретение означало в первую очередь не удобство, не повышение безопасности, а открытие новых возможностей: управления конем, доведенного до полного слияния двух воль, чудес джигитовки, меткой стрельбы, устойчивости в поединках и при маневре. А чего стоило выведение новых пород лошадей – быстрых, бесстрашных, выносливых, преданных хозяину? Совершенствование их выездки и ухода за ними? Изготовление самого подходящего коннику оружия, выработка тактики и приемов боя? А сколько надо было всаднику работать над собой – и над воспитанием будущего всадника, с самого младенчества? Излюбленная аристократами всех времен загонная охота – сейчас она, может быть, не более чем забава для повышения содержания адреналина в крови, а прежде это была лучшая тренировка, по степени риска и требуемым для успеха качествам максимально приближенная к боевой обстановке. У кочевников весь жизненный уклад был в значительной степени подстроен под всадника.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.