М

М

Маканин В.

«Оттого, что литература сейчас мельчает, нельзя делать вывод, что Россия лишена совести», – сказал в своем парижском интервью, опубликованном в «Литературной газете», Никита Струве, видный деятель русской эмигрантской культуры

Литература в России всегда пульсировала волной – мелкая волна вверх, мелкая волна вниз, вверх волна покрупнее, вниз волна покрупнее, – а потом вдруг вздыбится вроде из ниоткуда и пойдет по людским умам, будоража покой и совесть и разделяя на своих и чужих

Странное дело – чем сильнее в России буря, чем нещадней она ломает людей, тем бледней и невзрачней, тем мельче в России литература. А когда времена спокойные, во всяком случае внешне (застойные, теперь это называется так), то вдруг встанет над страной Солженицын и грохнет по внешнему безмятежью своею огневой книгой

Да, литература сейчас мельчает, но это не значит, что Россия лишена совести. Совесть, совестливость, уже давно замечено посторонними, русским людям присуща в исключительной степени. Но зато если русский человек ее пропьет или потеряет, то тут уж хоть святых выноси. Русский, пропивший совесть, – это вам похлестче жидо-масонского заговора

Тема горняя и тема подпольная – вот две темы, характерные для Маканина. И совесть как естественная субстанция, поддерживающая человеческую вертикаль То есть делающая из человека ползающего человека прямоходящего. Маканин сугубо традиционен, и этого он ничуть не скрывает Он откровенно цитирует Достоевского. Он откровенно пародирует абсурдистов и достигает в этом вершин серьезности В своем классическои реализме он настолько перегибает палку, что та не выдерживает, ломается, а ему за это еще и Пушкинскую премию на подносе

Верх и низ – два кардинальных знака в жизни человека и мира. Небо и земля, высь горняя и низина, и не низина даже, у Маканина это что-то врытое глубоко в землю – именно что подполье, именно что потемки, не ад еще, но уже далеко не рай. Я бы назвал пространство, где действуют маканинские герои, кратером, дно которого заглублено в поверхность планеты, а стенки такие высокие, что любому, глядящему на них снизу, кромки их кажутся недостижимым горним Иерусалимом, о котором тоскует погрязшая во грехе душа.

Итак, два полюса – дно кратера и вершина. Подполье как обиталище человеческой плоти и горняя обитель души

Тема подземелья преобладает Это понятно – это следует из законов русской психологической прозы Земля притягивает более неба, потому что человек слаб и тяжел. Не хватит воздушных шариков, чтобы подобно продавцу воздушных шаров из революционной сказки Олеши вознестись над подпольным миром.

Подземные герои Маканина тоже разные. Одни из них пытаются глубже зарыться в землю, другие, уставшие жить без воздуха, медленно выкарабкиваются наружу

Некоторые живут в цистерне Некоторые роют пещеру. Другие находят потайной лаз в подземное царство света

Символы у подполья разные. Это горизонталь стола, покрытого сукном и с графином посередине Графин здесь вертикальная линия, знаменующая стремление вверх Это умные разговоры и демонстративный, под музыку из «Великого Инквизитора», возврат счастливых билетов.

Одним словом, подполье. Между прочим, один из поздних романов Маканина так и называется – «Андеграунд»

А горы – они символ недостижимого. «Сколько ни иди, желтые вершины отодвигались, и попасть на них было нельзя – а видеть их было можно» Это из повести «Голоса». А это из рассказа «Кавказский пленный», безысходный крик сердца русского солдата Рубахина, убившего в горах красоту: «Горы Горы. Который год бередит ему сердце их величавость, немая торжественность – но что, собственно, красота их хотела ему сказать? Зачем окликала?» Зачем красота окликает людей? Чтобы сказать им, что она спасет мир? И потом ждать ответа, который в конце концов окажется лишь собственным ее эхом?

Макаренко А.

Я вообще-то считаю, что лучшая педагогическая поэма это не «Педагогическая поэма» Макаренко, а «Республика ШКИД» Белых и Пантелеева, но это мое личное мнение, оспорить которое вправе любой желающий. Хотя Макаренко в педагогике примерно такая же знаковая фигура, как Мичурин в ботанике, в химии – Менделеев и Скиапарелли в истории освоения Марса

В Учпедгизе в 1950 году издано полное собрание сочинений этого классика педагогики, заглянуть в которое стоит хотя бы ради того, чтобы выяснить, что же, кроме вышеупомянутой «Педагогической поэмы» и романа «Флаги на башнях», Макаренко написал. Предоставляю эту счастливую возможность особо любопытным читателям; я же хочу вам поведать об одной ужасной истории, случившейся несколько лет назад в Петербурге на Васильевском острове в одной из самых обыкновенных общеобразовательных школ

Суть истории состоит в том, что учителя этой школы в кабинете литературы устроили пыточный кабинет и с помощью механической челюсти, вставленной в бюст Макаренко, насмерть гробили двоечников и троечников. Не выучил стихотворение Лермонтова «На смерть поэта», тебя – хвать! – и суют под челюсть. Сделал две ошибки в диктанте – то же самое, скидок ни для кого не далали. Не умножил правильно два на два – хнычь не хнычь, а отправляйся туда же.

Замучивали практически подчистую Сперва палец ученику оттяпают, затем руку, потом вторую И так пока от школьника не останется какая-нибудь мелкая ерунда – прыщ на шее или там ненужная бородавка.

И знаете, как про это узнали? А просто Ведь у них, что ни четверть, так одни отличники да четверочники Короче, абсолютная успеваемость

Милиция, конечно, заинтересовалась – что это за школа такая, в которой даже ни одного троечника Не может быть такой неправильной школы.

Устроили, короче, облаву, врываются с пистолетами в кабинет – бах! бабах! – это учителя отстреливаться. Милиционеры им: «Руки вверх! Сдавайтесь! Сопротивление бесполезно!» Преподаватели – тырк – в окно, а там по ним из пистолета – бабах! Которых, в общем, сразу перестреляли, а которых посадили в тюрьму, челюсть сдали в Музей милиции, кабинет литературы закрыли.

Не буду называть номер этого учебного заведения, чтобы не травмировать психику сегодняшних школьников, тех, что в нем обучаются, но история эта самая что ни на есть реальная. Макаренко, конечно, не виноват. Вместо его бюста мог быть любой другой – Лермонтова, Чехова, Крупской. Сам же факт достаточно показателен и хорошо передает дух эпохи, в которой нам приходится жить

«Мать» М Горького

В 1917-м, революционном, году два молодых поэта пишут «Воззвание Председателей Земного Шара» (все – с прописных букв) Текст «Воззвания» достаточно широко известен, приведу для забывчивых несколько коротких цитат: «…Только мы, стоя на глыбе себя и своих имен, осмеливаемся среди моря ваших злобных зрачков назвать себя Правительством Земного Шара…», «…Наша тяжелая задача – быть стрелочниками на путях встречи Прошлого и Будущего…», «…Мы – особый вид оружия…» и т. д.

После подписей людей, на тот момент уже председательствующих во всеземном правительстве (В Хлебникова и Г. Петникова), к «Воззванию» был добавлен постскриптум: «Мы верим, что этот список скоро пополнится блестящими именами Маяковского, Бурлюка и Горького»

В том 1917-м же году Горькому, видимо, так и не удосужившемуся прочесть «Воззвание», предземшаровцы (к именам Хлебникова и Петникова добавляется имя Каменского) адресуют «Открытое письмо». Вот его полный текст:

Алексей Максимович!

Хотя мы сторонники войны между возрастами, но мы знаем, что возраст духа не совпадает с возрастом туловища. Поэтому мы обращаемся к Вам с небольшой просьбой: ответьте нам, руководясь решением совести, на вопрос: можем ли мы быть достойными членами Правительства Земного Шара или нет? Созвать его мы предполагаем в будущем

Жмем Вашу руку…

Далее идут подписи

С Маяковским и Бурлюком понятно, но почему молодые литературные провокаторы так настойчиво апеллируют к Горькому? А вот почему.

Во-первых, Горький в 1915 году, выступая на вечере в «Бродячей собаке», посвященном выходу литературного альманаха «Стрелец», бросил следующую крылатую фразу, мигом растиражированную газетами: «В футуристах все-таки что-то есть!».

Во-вторых, Горький лет за десять до хлебниковского «Воззвания» развивал на «башне» у Вяч Иванова идею о будущем правительстве России, состоящем из деятелей культуры, т. е мысль, вполне созвучную идее «предземшаризма».

Ну и, в-третьих, суммируя во-первых и во-вторых: это был сильный рекламный ход, своеобразная пиар-акция, выражаясь на новоязе последних лет.

Недаром фраза про «что-то есть» вместе с именем ее автора была вынесена на обложку одного из футуристических сборников.

Все мною вышерассказанное суть не только малый штришок в историю пиар-компаний в России Это еще и пальмовая ветвь автору, прославившему родную литературу не одной «Матерью», но и многими другими произведениями.

«Матренища» М Зощенко

Очень интересное стихотворение про Зощенко написал поэт Игорь Северянин, причем в тот же примерно год, когда в «ЗиФ» вышел зощенковский сборник «Матренища» (1926). Вот оно:

– Так вот как вы лопочете? Ага! –

Подумал он незлобиво-лукаво.

И улыбнулась думе этой слава,

И вздор потек, теряя берега

Заныла чепуховая пурга, –

Завыражался гражданин шершаво,

И вся косноязычная держава

Вонзилась в слух, как в рыбу – острога.

Неизлечимо-глупый и ничтожный,

Возможный обыватель невозможный,

Ты жалок и в нелепости смешон!

Болтливый, вездесущий и повсюдный,

Слоняешься в толпе ты многолюдной,

Где все мужья своих достойны жен.

Стихотворение это, сделанное в форме сонета, конечно, довольно скверное, как и многие другие продукты творчества этого популярного когда-то поэта И какое-то неправильно-злобное.

По Северянину получается, что только такая косноязычная и хамская публика, как в тогдашней стране Советов, и может радоваться, видя напечатанным в книге весь этот хамский косноязычный бред, что выходит из-под пера писателя То есть хам радуется, видя свое отражение в зеркальной странице книжки.

Но читателями Зощенко (и его ценителями) были Мандельштам и Набоков, которых в косноязычии, а уж тем более в хамстве, если даже очень сильно захочешь, не упрекнешь.

Бог с ним, с Игорем Северяниным, он чувствовал себя Овидием в своей добровольной эстонской ссылке, и его злобу можно понять Он не увидел в книжках Зощенко Библию, как увидел ее в них Мандельштам Библию же нужно читать не предвзято, как читали ее преподаватели научного атеизма (был такой в советские времена предмет), отыскивая в ней огрехи и неувязки, а сочувствуя, сопереживая, веря

Маяковский В.

1. Маяковский силен своей ненавистью На всех уровнях – бытовом, мировоззренческом, политическом. Даже любовном Любовь простая, любовь человеческая, «любовь-служанка» ему мала, и он ненавидит ее за это:

Чтоб не было любви – служанки

замужеств,

похоти,

хлебов

Постели прокляв,

Встав с лежанки,

Чтоб всей Вселенной шла любовь…

Он ненавидит: «казаков», «все древнее, все церковное и все славянское», «русский стиль и кустарщину» Поэтому с озверелой радостью, чувствуя единоверцев по ненависти, поэт примыкает к большевикам и участвует в ломке мира, в сбрасывании прошлого с пьедесталов. Конкретные имена врагов – Бог, Пушкин, Толстой – для поэта всего лишь символы, мишени для бронебойных ядер. Поэт замахивается на большее – ему нужно перекроить Вселенную, сделать ее себе под стать Когда большевистский локомотив забуксовал в «мещанском болоте», поэт подталкивает его плечом, надрываясь и истекая потом. Он ненавидит все признаки обывательщины в окружающем его мировом пространстве – советском и досоветском, по эту сторону границы и заграницей Он ненавидит даже себя, когда ощущает в себе простое человеческое желание

Любая эскалация ненависти подобна раковым метастазам, съедающим человека изнутри Ненависть выжигает любовь, ненависть сожрала поэта Почувствовав под ногами пропасть, Маяковский выбирает самоубийство: пуля последнее средство, чтобы остановить смерть.

2 В годы моей боевой юности, когда мы состригали бороду Карлу Марксу, вешали на ниточках на новогодней елке бумажные фигурки членов Политбюро, подрывали средствами пиротехники ворота фабрики по выращиванию пиявок на реке Волковке в тогда еще Ленинграде и вообще были молодыми, красивыми, двадцатидвухлетними, – так вот, тогда по силе голоса и энергетическому напору Маяковский был для нас образцом, поэтом номер один Не весь, конечно, а в основном ранний, тот, у которого:

Теперь

не промахнемся мимо

Мы знаем кого – мети!

Ноги знают,

чьими

трупами

им идти

Помнится, я даже стихи ему написал, запечатал в бутылку и бросил в Неву с моста лейтенанта Шмидта. Стихи такие:

Владимир Владимирович Маяковский,

пишу я вам никаковский,

пьяный, больной, противный,

сгорбленный, не спортивный.

Когда в переулке Гендриковом

гулял я с Сережкой Шпендриковым,

мы красный портвейн пили

за счастье ваше и Лили…

И так далее. Сами понимаете, в каком я писал их виде.

Теперь же, с возрастом, я воспринимаю Маяковского трезвым взглядом современного обывателя, забывшего, что такое красный портвейн, обуржуазившегося почти вконец и думающего в основном о том, как бы и где срубить лишнюю сотню бабок И это, право, печально Потому что Маяковский стоит большего, чем наше к нему трезвое отношение.

Посмертные довоенные собрания сочинений поэта готовила Лиля Брик.

А там,

где тундрой мир вылинял,

где с северным ветром ведет река торги, –

на цепь нацарапаю имя Лилино

и цепь исцелую во мраке каторги

По словам Пастернака, Маяковского в 30-е годы насаждали искусственно, как картошку при Екатерине. При жизни же поэта Ленин писал в записочке Луначарскому: «Вздор, глупо, махровая глупость и претензиозность… Печатать такие вещи… не более 1500 экз для библиотек и для чудаков» Это про поэму «150 000 000». Мы-то понимаем, что во второй половине 30-х такие ленинские записочки из партийных архивов стоили жизни не только самому автору, будь он жив, но и всем его родственникам и знакомым Так что неизвестно, что бы стало с поэтом, не пусти он себе пулю в висок утром 14 апреля 1930 года.

Не зная больших тиражей при жизни, после гибели Маяковский стал самым печатаемым в советской стране поэтом, уступив свое первенство разве что только Пушкину.

Маяковский-самоубийца

Существует много версий о причинах самоубийства Владимира Маяковского, но самую неожиданную рассказал однажды литературоведу Бенедикту Сарнову художник С Адливанкин, довольно близко знавший Маяковского в молодости. Художник рассказывал про тот шок, который испытали все советские люди в самый канун смерти поэта. А ситуация была такова: «Магазины ломятся от товаров. Икра, балык, ветчина, фрукты, Абрау-Дюрсо…» И вдруг – ничего, пустые прилавки. «На всех полках только один-единственный продукт – бычьи яйца. А Маяковский к таким вещам был очень чувствителен».

Тот же Сарнов в своей книге «непридуманных историй» «Перестаньте удивляться» передает еще один разговор, состоявшийся между поэтом и одним малоизвестным советским критиком, разругавшим в 1927 году поэму Маяковского «Хорошо!» Маяковский не погнушался лично встретиться с критиком (проживавшим в Ростове), повел его в какой-то местный шалман и потребовал объяснений Критик стал объяснять: какие, к черту, «сыры не засижены… цены снижены» и «землю попашет, попишет стихи», когда кругом голод, разруха, в городе стреляют, в лесах хозяйничают вооруженные банды и прочее. Маяковский долго и мрачно слушал, потом сказал: «Через десять лет в этой стране будет социализм. И тогда это будет хорошая поэма. А если нет – тогда и этот наш спор ничего не стоит, и эта поэма, и… наша жизнь»

Но десяти лет поэт ждать не стал. Он застрелился ровно через три года после этого разговора.

Маяковский за границей

Начиная с 1922 года Маяковский девять раз бывал за границей – Латвия, Германия, Франция, США, Чехословакия, Польша.

Десятый раз ему поехать не дали, отказали в визе Это прибавило поэту решимости «лечь виском на дуло», как споет сорок лет спустя Владимир Высоцкий

Иван Бунин в «Автобиографических заметках» сравнивает рассказ об Америке двух поэтов – Маяковского и Есенина: «Нет, уж лучше Маяковский! Тот, по крайней мере, рассказывая о своей поездке в Америку, просто “крыл” ее, не говорил подлых слов о “мучительной тоске” за океаном, о слезах при виде березок»

Хотя сам хулиган-поэт чувствовал себя американистей любого американца:

Мистер Джон,

жена его

и кот

зажирели,

спят

в своей квартирной норке,

просыпаясь

изредка

от собственных икот.

Я разбезалаберный до крайности,

но судьбе

не любящий

учтиво кланяться,

я,

поэт,

и то американистей

самого что ни на есть

американца.

В 1928 году художник-эмигрант Николай Гущин встретил Маяковского, с которым дружил до революции, в маленьком парижском кафе. Гущин, страстно желавший вернуться назад в Россию, но не имевший такой возможности из-за отказа в визе, жаловался на свои проблемы поэту. «А зачем тебе туда ехать?» – спросил его Маяковский. «То есть как – зачем? Работать! Для народа!» – честно ответил Гущин «Брось, Коля! Гиблое дело», – таков был ответ поэта.

Заключительные строки стихотворения «Домой» процитирует, наверное, всякий, мало-мальски знакомый с творчеством Маяковского:

Я хочу

быть понят моей страной,

а не буду понят, –

что ж,

по родной стране

пройду стороной,

как проходит

косой дождь.

Они как никакие другие передают его настроение в последние годы жизни

«Медный всадник» А Пушкина

Вот Пушкин, он спокоен:

Ни молод, ни старик,

Бессмертия достоин

И памятник воздвиг…

– писал один малоизвестный поэт, жалуясь читателям на несправедливость судьбы, когда одним (Пушкину) все, а другим (ему) ничего – ни публикаций, ни славы, ни гонораров

Действительно, Пушкину стихи давались легко Поставит он, как известно, перед собой штоф, выпьет стакан, второй, третий, а дальше строчит стихи, как из пулемета, только успевает записывать

Впрочем, если взять в руки черновые варианты пушкинских сочинений, сразу возникает сомнение по поводу «пулеметной» легкости. Академическое издание «Медного всадника» в серии «Литературные памятники» дает этому весомое подтверждение

Одно из лучших творений Пушкина в один из лучших периодов его творчества, в болдинскую осень 1933 года, «Медный всадник», кроме прочих его достоинств, еще и лучший гимн нашему великому городу и о нашем великом городе Любой русский, ученый и неученый, обязательно вспомнит хотя бы несколько строчек из этого пушкинского шедевра

Эта пушкинская поэма еще уникальна тем, что породила вслед за собой целое литературное направление – Гоголь, Достоевский, Белый, Анненский, Блок, Ахматова, бессчетное количество современников Тема «маленького» человека и власти, символом которой выступает в поэме грозная фигура Медного всадника, стала чуть ли не основной для нескольких поколений писателей и будет еще, по-видимому, актуальна долго, покуда существует противоречие между государством и человеческой личностью

Мей Л

1. «Пристрастие к вину послужило причиной его преждевременной гибели», – читаю я в комментарии к сатирическому стихотворению Б Алмазова, напечатанному во 2-м томе сборника «Эпиграмма и сатира» («Academia», 1931) Само же место, вызвавшее комментарий, такое:

Нередко у Мея пивал я коньяк

И рифмы подыскивал Фету…

Мей славился своим хлебосольством, любил друзей и мог отдать им последние, даже взятые в долг деньги И пьянство его действительно погубило Вообще, это беда русской литературы – пьянство.

«Жаль Мея, он гибнет и погибнет», – находим мы в дневнике Е. Штакеншнейдера жутковатую в своей безысходности фразу.

Умер он в 40 лет с диагнозом «паралич легких» При жизни сделал довольно много, но из-за вечной своей безалаберности не особенно заботился изданием собственных сочинений. Из трехтомного собрания стихов, издаваемых на средства его мецената и собутыльника графа Кушелева-Безбородко, поэт успел подержать в руках лишь корректуру первого тома

Мея открыли заново в начале XX века Правда, каждый в нем находил свое. Николаю Клюеву он нравился за проникнутые народным духом и голосами допетровской Руси обработки древнерусских сказаний:

Где Мей яровчатый, Никитин,

Велесов первенец Кольцов,

Туда бреду я, ликом скрытен,

Под ношей варварских стихов

Владимир Пяст считал Мея виртуознейшим поэтом своего времени Мне, как я однажды уже писал, нравятся его экзотические стихи, в которых задолго до Брюсова и Гумилева грохочут дикие африканские барабаны.

А вот, пожалуйста, строчки, в которых весь, еще не родившийся, Северянин:

О ты, чье имя мрет на трепетных устах,

Чьи электрически-ореховые косы…

В Мее много чего можно найти Главное – не лениться искать. И не думать, что вы тратите время даром. Время, потраченное на поэзию, – приобретение, а не трата

2 Любители музыки и, возможно, кроссвордов знают Мея по операм Римского-Корсакова «Царская невеста» и «Псковитянка», в основу которых положены его драмы в стихах. Простой же читатель, пожалуй, не знает об этом поэте практически ничего А зря.

Я бы назвал поэта Мея экзотиком, или даже историком, – слишком много в его стихах и поэмах мотивов исторически-экзотических.

Вот кусочек из его поэмы «Колумб»:

Где цветущий Гванагани,

Красоты чудесной полн,

На далеком океане

Подымается из волн;

Где ведет свой круг экватор;

Где в зеленых камышах

Шевелится аллигатор…

Там дикарь с головоломом

И копьем из тростника

Гонит робкого зверька…

А вот отрывок из «Графини Монтэваль»:

Стала зима… зашумели дожди… в Ардиэрской долине

Мутный поток по наклонному руслу змеей извивался…

Встал он… фонарь снял со ржавого гвоздика… «Ждите! – промолвил. –

Буду я скоро…» И вышел… Ненастье и было ненастьем…

Это стихотворение, как и много других, снабжено исторической справкой: «Рассказ заимствован из старой французской хроники…» и так далее За этим невыразительным «и так далее» скрывается пространный меевский пересказ соответствующих исторических фактов, положенных в основу стихотворения Вообще пристрастие к историческим комментариям прослеживается у Мея четко Особенно густо ими оснащены стихи на древнерусские темы: «Песня про боярина Евпатия Коловрата», «Песня про княгиню Ульяну Андреевну Вяземскую», «Отчего перевелись витязи на святой Руси».

Есть у Мея мотивы библейские, есть античные. Есть стихи про канарейку, про зяблика, про попугая. Вот начало того, что про попугая:

Дворовые зовут его Арашкой…

Ученые назвали бы ара;

Граф не зовет никак, а дачники милашкой

И попенькой… Бывало, я с утра…

Только сейчас заметил, как много в его стихах многоточий. Не знаю, существует ли в русской речи слово «многоточивый», но если не существует, следует его в речь ввести. И именно это определение будет полностью применимо к Мею.

«Менделеев в жизни» А Менделеевой

Дмитрий Иванович Менделеев известен в первую очередь тем, что придумал сорокаградусный напиток под названием «водка» То есть именно он нашел ту единственную во вселенной пропорцию, отличающую водкуот «Портвейна розового», с одной стороны, и от «Рябины на коньяке», с другой. Еще он известен периодической системой элементов, которая так и называется – «Периодическая система Менделеева» Но первое, конечно, много важнее второго, потому что без первого во втором просто не разберешься

Книга принадлежит перу вдовы Дмитрия Ивановича Анны Ивановны и написана по горячим следам смерти ученого-химика Об ученых занятиях покойного мужа в книге тоже есть малочисленные страницы, но в основном она посвящена тому общему культурному фону, на котором протекала их совместная жизнь Фон же был действительно интересный Поэт Александр Блок, чье имение Шахматово располагалось, как известно, бок о бок с имением Менделеевых, а дочка Дмитрия Ивановича Любовь Дмитриевна состояла со знаменитым поэтом в супружеской связи Писатели, поэты, художники, актеры, актрисы.

Но больше всего мне нравятся в книге всякие, казалось бы, мелочи, но те мелочи, без которых жизнь великих людей превращается в сплошной монумент, изготовленный из цельного куска мрамора без единой трещинки и морщинки Например, что Менделеев ел на обед. А ел, оказывается, Дмитрий Иванович мало и не требовал никакого разнообразия в пище. «Бульон, уха, рыба. Третьего, сладкого, почти никогда не ел Иногда он придумывал что-нибудь свое: отварной рис с красным вином, ячневую кашу, поджаренные лепешки из риса и геркулеса» Но самое удивительное другое. Водку-то он изобрел, а сам при этом пил исключительно вино, причем тоже мало – стаканчик красного кавказского или бордо Любимое же занятие Дмитрия Ивановича после обеда – чтобы ему читали вслух романы про индейцев, Рокамболя, Жюль Верна Словом, если отбросить водку и периодическую систему, – такой же человек, как и мы

О водке же в воспоминаниях Анны Ивановны, увы, ни полслова Все Жомини да Жомини, как говаривал наш несравненный Денис Давыдов

Мережковский Д

Мережковский был конкурентом Бунина в 1933 году по Нобелевскому лауреатству. Премию дали Бунину Не очень повезло Мережковскому и с популярностью у потомков, то есть у нас сегодняшних Среди современников он был знаменит более. Пара Гиппиус – Мережковский представляется мне неким литературным гермафродитом, я почему-то никак не могу представить Гиппиус отдельно от своего мужа, а Мережковского отдельно от Гиппиус

На самом деле все, конечно, было не так Не Мережковский был при Гиппиус, а она – при нем.

Вот как конструирует Андрей Белый отношения Мережковского с посетителями:

С ароматной сигарой в руке поднялся Д С Мережковский и недоумевающим, холодным взором посмотрел на посетителя… «Что, собственно, вам угодно? Вот я сейчас…» И быстрыми шагами уходит в комнату, где теплится камин. «Зина, ко мне пришел какой-то человек. Поговори с ним. Я с ним говорить не могу»

Далее Зинаида Николаевна искушает посетителя полетами философской мысли, выясняя тем самым, достоин ли человек общения с автором «Толстого и Достоевского» и «Христа и Антихриста» Если достоин, то его пригласят еще раз и еще

Зинаида Гиппиус была ангелом-хранителем Мережковского Она была с ним везде и всегда В Петербурге на Литейном, где создавался «Петр и Алексей». В Париже, близ Etoile, где он обдумывал своего «Павла I» В эмиграции, снова в Париже, в дни преднобелевских и посленобелевских мучений, когда опять его обманула слава Гиппиус воспела его славу посмертно, пережив мужа на несколько лет и оставив о нем богатые мемуары

Перечитывая Мережковского сейчас, когда литературные бури былых времен помнятся нам только по мемуарам и сочинениям критиков, понимаешь, что вечность, о которой он писал в своих книгах и ради которой жил, много важнее сиюминутности, не рождающей ничего, кроме скуки и ощущения пустоты жизни

«Мертвые души» Н. Гоголя

«Мертвые души» не потому так испугали Россию и произвели такой шум внутри ее, чтобы они раскрыли какие-нибудь ее раны или внутренние болезни, и не потому также, чтобы представили потрясающие картины торжествующего зла и страждущей невинности Ничуть не бывало Герои мои вовсе не злодеи; прибавь я только одну добрую черту любому из них, читатель помирился бы с ними всеми. Но пошлость всего вместе испугала читателей.

Этот отрывок взят из «Четырех писем разным лицам по поводу “Мертвых душ”», включенных писателем в «Выбранные места из переписки с друзьями»

Сам Гоголь главным своим талантом, главным свои существом как писателя признавал именно это свойство – умение «выставлять так ярко пошлость жизни… очертить в такой силе пошлость пошлого человека, чтобы вся та мелочь, которая ускользает от глаз, мелькнула бы крупно в глаза всем».

Достаточно известна история гоголевских мытарств, связанных с изданием его главной книги, нервных срывов, ходатайств М. Ю. Виельгорского, который через своих друзей вышел на министра просвещения графа Уварова, одобрившего печатание книги

В результате книга вышла почти в том виде, в каком была задумана автором. Переделать пришлось лишь «Повесть о капитане Копейкине», не пропущенную цензурой, и поменять название на «Приключения Чичикова, или Мертвые души» вместо авторских «Мертвых душ» Позже время все расставило по своим местам, цензурные купюры вернули, название поменяли обратно, Гоголю поставили памятники, а в Петербурге на Вознесенском, угол Римского-Корсакова, увековечен его знаменитый «Нос»

А еще в северной столице нашей великой родины учреждена литературная премия, названная в честь писателя «Гоголевской» Номинации этой премии разные и названы по гоголевским шедеврам: за лучшую разработку петербургской темы в литературе – премия «Невский проспект»; за лучший фантастический сюжет – премия «Вий»; за лучшую прозу – премия «Нос» (забавно, что в 2006 году эту премию вручили Сергею Носову), и так далее. Долго думали – за какое направление в литературе давать премию «Мертвые души», но так и не додумались, за какое. Поэтому премию под таким названием решили в список вообще не ставить.

«Месяц Аркашон» А Тургенева

Книга о странном событии в жизни человека, профессия которого – обыгрывать в танцах сцены из кинофильмов. Работа неблагодарная, хоть и творческая, заработок зависит от случая – от щедрости случайных прохожих, в основном – туристов. Рабочее место героя – улицы европейских городов. Сам он русский, провинциал, часто думающий о своей оставленной родине, но не желающий туда возвращаться В исходной точке романа, с которой начинается действие (Париж, Франция), герой практически сидит на мели Временная подружка Алька, мотающаяся по Европе автостопом москвичка, в которую он почти влюблен, уезжает к какому-то немцу в Кельн Все вроде бы у героя плохо, но тут – о богиня любви Венера! – ему подворачивается работа, от которой только скопец откажется. Дело в том, что по совместительству наш герой работает жиголо И одна из его богатых прошлогодних клиенток делает повторное предложение Он соглашается и выезжает в маленький городок Аркашон во Французской Ривьере Единственное, что смущает героя – некоторые условия контракта А именно: наш герой должен в точности – до последней мелочи, вроде жестов и манеры прикуривать, – соответствовать покойному мужу богатой дамы. Это настораживает. Это наводит героя на разные нехорошие мысли. Словом – возникает интрига

Не буду продолжать пересказ. Скажу только, что у меня лично ощущение при чтении было примерно такое же, какое я испытывал в свое время, читая фаулзовского «Волхва» Постоянное присутствие за кадром некой темной фигуры или фигур, управляющих поступками героя Некоего демона или демонов, то бросающих на дорогу героя тень, то оставляющих материальный след в виде переставленных книг на полке или прозвучавших в ночи шагов

Ощущение предопределенности, тайны, зависимости от внешних сил автор передает мастерски. Вообще, «Месяц Аркашон» скорее кинороман, чем роман. Он очень сценичен, ярок по языку, в нем есть внутренняя динамика, авантюрно-детективный сюжет Даже конец романа, явно скомканный, откровенно халтурный, представляется мне намеренным актом, веселым приемом автора, уставшего от трагической маски и поменявшего ее враз на клоунскую Я имею в виду финальную сцену в сент-эмильонском дворике в усадьбе вдруг воскресшего мужа, когда выскакивают черти из табакерки (или боги из машины – кому как нравится), выхватывают бутафорские пистолеты и начинают обильно проливать кровь

И еще – роман абсолютно не политизированный, что по нынешним временам является несомненным плюсом.

И еще – под именем А. Тургенева скрывается от нападок недоброжелателей известный писатель-космополит Вячеслав Курицын

Михалков С.

Сергея Михалкова знает в нашей стране любой мало-мальски грамотный человек Во-первых, он создал Дядю Степу. Во-вторых, сочинил фразу «А сало русское едят», давно сделавшуюся летучей. В-третьих, написал слова советского, теперь уже российского гимна Конечно, можно поставить ему в заслугу и рождение двух талантливых сыновей – Никиты и Андрея, – но тут, как говорится, больше постаралась природа.

Некоторые ядовитые языки, завидующие славе михалковской фамилии, распространяли злобные эпиграммы. Самая известная из них эта:

О родина, ну как ты терпишь зуд!

Три Михалкова по тебе ползут.

Литературовед Бенедикт Сарнов в книге «Перестаньте удивляться» приводит следующую «непридуманную» историю, связанную с написанием гимна Сталин, как известно, был первым критиком и редактором советского гимна Начинался же он в авторском варианте с такого куплета:

Свободных народов Союз благородный

Сплотила навеки великая Русь.

Да здравствует созданный волей народной

Единый, могучий Советский Союз

Когда гимн вернулся на доработку, рукой вождя против строчки «Союз благородный» было написано: «Ваше благородие?» А против «волей народной» стояло «Народной воли?» То есть вождь мгновенно предупредил намек на возможную связку с белогвардейским движением и партией террористов-народников «Народная воля»

В результате «Союз благородный» переродился в «республик свободных», а «народная воля» превратилась в «волю народов».

Так ли или не так, а Сергей Михалков фигура в отечественной культуре не менее знаковая, чем Юрий Гагарин или Владимир Высоцкий

Неважно, кто к нему как относится, но Михалков, независимо от критики и оценок, – несомненный символ эпохи, которую мы зовем советской и которую не вычеркнуть, не изъять из летописи нашей страны.

Он как хозяин в дом входил,

Садился, где хотел,

Он вместе с нами ел и пил

И наши песни пел.

Он нашим девушкам дарил

Улыбку и цветы,

И он со всеми говорил,

Как старый друг, на «ты»:

«Прочти. Поведай Расскажи.

Возьми меня с собой.

Дай посмотреть на чертежи.

Мечты свои открой»

Он рядом с нами ночевал,

И он, как вор, скрывал,

Что наши ящики вскрывал

И снова закрывал.

И в наши шахты в тот же год

Врывалась вдруг вода,

Горел химический завод,

Горели провода.

А он терялся и дрожал

И на пожар бежал,

И рядом с нами он стоял

И шланг в руках держал

Но мы расставили посты,

Нашли за следом след.

И мы спросили:

«Это ты?»

и мы сказали:

«Это ты!»

и он ответил: «Нет!»

«Гляди, и здесь твои следы, –

Сказали мы тогда, –

Ты умертвить хотел сады,

Пески оставить без воды,

Без хлеба – города!

Ты в нашу честную семью

Прополз гадюкой злой,

Мы видим ненависть твою,

Фашистский облик твой!

Ты будешь стерт с лица земли,

Чтоб мы спокойно жить могли!

Это стихотворение 1938 года (извините, что привел его полностью) – квинтэссенция предвоенной эпохи, абсолютная классика поэзии социалистического реализма, оно такое же вечное, как лермонтовское «На смерть поэта» И созданный в 30-е годы советский гимн – тоже абсолютная классика, которую не вырубишь топором и не заглушишь никаким рок-н-роллом Когда некоторые злые писательские языки назвали авторов гимна «гимнюками», Михалков ответил на это просто: «Гимнюки не гимнюки, а петь будете стоя» И оказался целиком прав.

Так что творчество и личность Михалкова отнюдь не вчерашний день. Он как душа неразделим и вечен. На нем стояла и стоять будет земля русская

P.S. Недавно открыл для себя еще один поэтический шедевр Михалкова в авторской книжке 1953 года «Сатира и юмор» Стихотворение «Про советский атом» (с подзаголовком «Солдатская песня»). Вот его (или ее, раз песня?) начало:

Мы недавно проводили

Испытанья нашей силе,

Мы довольны от души –

Достиженья хороши!

Все на славу удалось,

Там, где нужно, взорвалось!

Мы довольны результатом –

Недурен советский атом!

«Мистерия-буфф» В. Маяковского

Это «героическое, эпическое и сатирическое изображение нашей эпохи» было специально написано к первой годовщине Октябрьской революции и давалось на сцене Коммунального театра музыкальной драмы 7, 8 и 9-го ноября 18-го, соответственно, года Слова Вл. Маяковского, постановка Вс. Мейерхольда, оформление Казимира Малевича.

Нам написали Евангелие,

Коран,

«Потерянный и возвращенный рай»,

и еще,

и еще –

многое множество книжек.

Каждая – радость загробную сулит, умна и хитра

Здесь,

На Земле хотим

Не выше жить

И не ниже…

Нам надоели небесные сласти –

Хлебище дайте жрать ржаной!

Нам надоели бумажные страсти –

Дайте жить с живой женой!.

Вот так-то! Не просто с женой, а с женой живой! Вся поэма состоит из пяти картин, включая пролог, отрывки из которого я сейчас процитировал. Поэма откровенно богоборческая, пролог тому подтверждение. На афишке, выпущенной специально к театральной премьере и расклеиваемой на всех городских заборах и тумбах, кратко и убедительно пересказывается содержание каждой картины.

I картина: Белые и черные бегут от красного потопа.

II картина: Ковчег. Чистые подсовывают нечистым царя и республику. Сами увидите, что из этого получается

III картина: Ад, в котором рабочие самого Вельзевула к чертям послали.

IV картина: Рай. Крупный разговор батрака с Мафусаилом

V картина: Коммуна. Солнечный праздник вещей и рабочих.

Друзья считали Маяковского гением, враги – бездарем, хулиганом, хамом В обществе он вел себя вызывающе, сознательно делая из себя мишень для печатной и непечатной брани Коммунисты его сделали классиком, насаждая, по словам Пастернака, как картошку при Екатерине Впрочем, Ленин стихи Маяковского на дух не переносил, всячески ругая за формализм Зато Сталин, хоть и не читал, но хвалил и даже назначил его в советской литературе первым красным поэтом, вроде маршала Буденного в армии, – правда, посмертно

Можно к Маяковскому относиться, как относились Чуковский и Пастернак, – с любовью Можно – как Булгаков: уважительно, но с иронией. Можно – с ненавистью, как Бунин. Впрочем, нет – автор «Жизни Арсеньева» и «Темных аллей» все же один раз отозвался о Маяковском если не дружелюбно, то, во всяком случае, без обычного своего сарказма Это когда сравнивал Маяковского и Есенина, их визиты в Америку и рассказы по возвращении оттуда: «Нет, уж лучше Маяковский! Тот, по крайней мере, рассказывая о своей поездке в Америку, просто “крыл” ее, не говорил подлых слов о „мучительной тоске“ за океаном, о слезах при виде березок».

Единственно, как к Маяковскому относиться нельзя, – это с равнодушием Что порою бывало в школьные годы чудесные на уроках литературы

«Молодая гвардия» А. Фадеева

Как известно, этот классический советский роман о подвиге молодых подпольщиков, написанный в 1945 году по горячим следам событий, был подвергнут разгромной критике и в 1951 году переписан автором в соответствии с требованиями Главлита. Претензии же к роману были простые: недостаточное освещение руководящей роли партии в организации подпольной молодогвардейской дружины То есть практически главный литературный начальник всех писателей советской страны получил по шее от собственной же цензуры Этот удар по сути был черной меткой, намеком на неустойчивость положения любого человека, принадлежащего к партийной номенклатуре, в той системе государственных ценностей, которой принадлежал Фадеев Результат – длительные запои и самоубийство в мае 1956 года Впрочем, этому предшествовала фраза в докладе на XX партийном съезде (1956), в которой Фадеева всенародно объявили «властолюбивым литературным генсеком»

Из мелких цензурных подвигов (которые в своей совокупности складываются в величественную картину) на поприще литературного цербера отмечу следующие. Будучи главой литературной комиссии по изданию Полного (юбилейного) собрания сочинений Л. Н Толстого, Фадеев вместе с другими комиссионерами адресует А Жданову, тогдашнему главарю от идеологии, письмо со следующими предложениями:

Из текстов издания исключить «Азбуку» и «Книгу для чтения», «Критику догматического богословия», «Соединение и перевод четырех Евангелий», «Краткое изложение Евангелия», «Царство Божие внутри нас», «Мысли мудрых людей», «Круг чтения» и «Путь к жизни». К томам, включающим публицистические и теоретические произведения Толстого, а также к томам с дневниками и письмами Толстого к разным лицам должны быть предпосланы статьи с марксистско-ленинским анализом произведений Толстого

Это предложение, как говорится, предложено в 1947 году, а шестью годами раньше (1941) Фадеев пишет донос на писателя Вересаева, который по старческому своему неразумию умудрился написать фельетон, ругающий отечественную цензуру, и послать его не в какой-нибудь «Магаданский разнорабочий», а в главный орган писательской организации СССР – «Литературную газету». Фельетон, конечно же, не прошел, он был перенаправлен в ЦК с фадеевским комментарием: «За всей статьей Вересаева чувствуется задняя мысль – дискредитировать редакторов как работников на службе у советского государства, как проводников политики нашего государства».

Говоря короче, писатель Фадеев своими же граблями схлопотал себе по сопатке, и, как учат нас Маркс и Гегель, всё это соответствует логике всемирно-исторического процесса и нисколько не противоречит категорическому императиву немецкого философа Канта

«Морские стихи» К. Сутягина

Черное море, белый пароход

черное море, белый пароход

черное море, белый пароход

белая жопа с черной полосой

Это морское стихотворение называется «Ночь», оно открывает книгу. На самом деле книгу писали одновременно и поэт (К Сутягин), и художник (А Шевченко), поэтому трудно передать словами ее морской и веселый дух Так, например, между каждой процитированной выше строчкой пробегает нарисованная морская волна, которую мне не изобразить наглядно из-за моих хреноватых знаний по части компьютерной графики.

Книжка элегантна, как молодая леди, та, что изображена на обложке. Радует в ней игра шрифтами, тот здоровый конструктивистский дух, завещанный нам Эль Лисицким и Родченко

И опять же – митьковский след, вьющийся по морскому песочку…

Кстати, о Сутягине и Шевченко. Вот что написали о них их товарищи В Белобров и О Попов в предисловии к одной сутягинской книжке: «Шевченко – толстый, а Сутягин – низенький Если бы они подрались, то Шевченко Сутягину пожалуй бы навалял… Взять другой случай Если бы они вдруг оказались на необитаемом острове без продуктов Кто из них первый не выдержит? С одной стороны, вроде Шевченко, потому что привык много жрать С другой – Сутягин, потому что Шевченко толще и у него больше запас жира, как у верблюда…»

Оставим этот гамлетовский вопрос без ответа.

«Москва – Петушки» В Ерофеева

Однажды в России наступила зима, совпавшая с годовщиной Великой Октябрьской революции По случаю праздника были срочно оглашены следующие декреты:

…Передать народу всю землю уезда, со всеми угодьями и со всякой движимостью, со всеми спиртными напитками и без всякого выкупа…Передвинуть стрелку часов на два часа вперед или на полтора часа назад, все равно, только бы куда передвинуть…Слово «черт» надо принудить снова писать через «о», а какую-нибудь букву вообще упразднить, только надо подумать, какую. И наконец заставить тетю Машу в Андреевском открывать магазин в пять тридцать утра, а не в девять…

Не пугайтесь, это не цитата из выступления Зюганова на митинге КПРФ, состоявшемся в Москве на Лубянской площади по случаю очередной октябрьской годовщины. Это отрывок из незабвенного Ерофеева, его великой поэмы в прозе «Москва – Петушки», по сравнению с которой любой Зюганов и любые революции вместе или раздельно взятые кажутся не более чем соринкой в смеющемся глазу Клио, шаловливой музы всемирной и отечественной истории.

P.S. Интересная библиографическая подробность: цены двух первых изданий книги, вышедших в издательстве «Интербук» в 1990 году, устанавливал самолично автор Экземпляр поэмы в первом издании стоил 3 руб 62 коп., во втором – 4 руб 12 коп.

Музыка воды

Верный способ, когда не знаешь, с чего начать, – начинать с цитаты. Так я и сделал, раскрыл наугад последнюю книгу Юрия Коваля («АУА») и сразу же наткнулся на фразу: «Весной 1978 года мучился, не зная, как начать письмо некоторой особе И начал его с изображения собственных сапог».

Что ж, с сапог так с сапог Я тут же залез в кладовку, достал свои старенькие резиновые бахилы и подумал, сколько болот исхожено в них, родимых, сколько маслят, подберезовиков, волнушек отражалось в их зеркальной резине в веселые мои грибные походы

И стало мне отчего-то грустно. Я убрал сапоги в кладовку и вернулся к письменному столу. Потом косо посмотрел за окно, увидел небо над Озерками и вспомнил другое небо – солнечное, белое и широкое – «близорукое армянское небо».

Лето 1981 года. Ночь, жара, Ереван. В гостинице нет воды Мы купаемся прямо в фонтане на какой-то из городских площадей. Темно, мы стараемся не шуметь, чтобы не напугать прохожих

Мы – это Миша Пчелинцев, Гек Комаров, Гриша Беневич, Володя Чикунский, Аркаша Шуфрин, я, кто-то еще, всех сейчас и не вспомнить Мы – участники археологической экспедиции, приехали раскапывать курганы в Араратской долине Курганы древние, средняя бронза, две с половиной тысячи лет до Иисусова Рождества

Какая роскошь в нищенском селенье

Волосяная музыка воды!

– эти строчки Осипа Мандельштама написаны как раз про то место, где наша отважная экспедиция ковыряла землю лопатами.

Аштарак, поселок, а скорее небольшой городок, в 40 км от Еревана

Под Аштараком, между частным пшеничным полем и частным фруктовым садом, мы и разбили наши палатки

Палатки-то мы разбили, но ночевали в них всего раза два. Первый, когда только приехали. Второй, когда над долиной пролился единственный в том году дождь Где же, вы спросите, мы ночевали? И отчего такое пренебрежение к романтике брезентовых городов? А ночевали мы под открытым небом Дело в том, что рядом с местом наших раскопок был недостроенный каменный особняк какого-то князька из райкома. Князек подсел, особнячок у него отобрали, и он стоял, потерянный и забытый, в ожидании будущих перемен.

Голые бетонные стены, голый бетонный пол, плоская площадка под крышу, тоже голая и тоже бетонная. Вот на этой-то бетонной площадке, подстелив под себя матрасы и накрывшись разнообразной ветошью, мы и ночевали в охотку. Представьте себе – звезды величиной с кулак, без единого огонька долина, изломанные молнии над горами, бьющие почему-то вверх. А рассветы, а прозрачное крыло Арарата, застывшее на голубой высоте Поэтому нам не хотелось в палатки, где в брезентовых складках и под вещами прятались опасные насекомые.

Больше всего в Армении, конечно, нас донимала жара Поэтому, чтобы спастись от жары, работать мы начинали рано – не позже 6 утра – и работали не дольше, чем до 11 Примерно в полдень обедали, а оставшееся до ужина время посвящали борьбе со скукой и изучению окрестных чудес

Данный текст является ознакомительным фрагментом.