Глава пятнадцатая Поварская

Глава пятнадцатая

Поварская

Улица под липами. – Особняки начала ХХ века. – Архитектор Ольгерд Пиотрович. – Где началась власть Советов. – Симеон Столпник без крестов и под крестами. – Разрушенные храмы. – Сергей Морозов, брат Саввы. – Старый вяз на пустыре. – Три памятника архитектуры. – Улица Лермонтова. – Усадьба «Войны и мира». – Александр Дюма-отец у Нарышкиных. – Прототип Костанжогло. – Загул Гаврилы Державина. – Братья Милютины. – Любовницы графа Аракчеева. – Галич поет в Дубовом зале. – Бунин бежит из «красной» Москвы. – Бесстрашие Бориса Пильняка. – «Китти, отдай Боттичелли!» – 6-й Дом Советов. – Наркомат Сталина. – Маршалы судят маршалов. – Училище сестер Гнесиных. – Сергей Михалков знакомится с Ильей Глазуновым. – ИМЛИ и «Тихий Дон»

Улица под липами. По сравнению с Арбатом Поварская выглядит тихой и малолюдной, без магазинов и ресторанов. По ней никогда не прокладывалась линия конки и трамвая. Значение торговой дороги в Новгород утратила она в XV веке. Но торжественный въезд в столицу из новгородских походов великий князь Иван III и царь Иван Грозный осуществляли по ней. Царь взял улицу в опричнину и заселил причисленными к ней князьями и дворянами. Их дворы начали теснить коренных жителей Поварской слободы – поваров, давших название улице. Чем занимались другие ее обитатели напоминают названия Столового, Хлебного, Скатертного, Ножевого переулков.

Когда царский двор переехал на берега Невы, слободу упразднили. На улице и в переулках со столь приземленным названием начал формироваться один из самых аристократических уголков Москвы. В особняках Поварской до 1917 года жили князья и графы, не утратившие состояния. Титулованное дворянство удерживало позиции, соседствуя с богатейшими купеческими фамилиями, Рябушинской Верой Сергеевной и Тарарыкиным Сергеем Петровичем, владельцем «Праги». Зубовы, Гагарины, Шуваловы не давали вторгнуться под окна транспорту, лавкам, трактирам. Закрылся «казенный питейный дом», торговавший с конца XVIII века на углу с Малым Ржевским.

«Нет улицы, которая была бы так пряма и ровна, как сия. На ней нет величественных зданий, но она очень красива», – описывает Поварскую путеводитель 1831 года.

С конца ХIX века Поварскую можно было бы на немецкий манер называть «Unter der Linden», потому что ее с обеих сторон засадили липами. Часть из них дожила да наших дней. Сравнивали не без оснований Поварскую с Миллионной в Санкт-Петербурге, где красовались дворцы самых знатных и богатых аристократов Российской империи.

Особняки начала ХХ века. Поварская даже в начале ХХ века застраивалась не только доходными домами, но и особняками. Их проекты заказывались модным и дорогим архитекторам. Александр Каминский выстроил особняк на Поварской, 21. Другой известный архитектор, Адольф Эрихсон – автор особняка на Поварской, 40. Маститый Лев Кекушев отличился особняком в стиле модерн на Поварской, 44, купленным текстильным фабрикантом И. А. Миндовским. Под его именем здание значится в «Памятниках архитектуры Москвы» как одно из лучших произведений не только мастера, но и стиля, недолго господствовавшего в Москве. В этом же стиле, но другого рисунка, особняк, построенный Кекушевым рядом, на Поварской, 42.

Возле особняков Кекушева архитектор Адольф Зелигсон, строивший после Петербурга и Парижа в Москве, возвел роскошный особняк в стиле ренессанс на Поварской, 46, где жила жена банкира Елена Шлосберг.

Архитектор Ольгерд Пиотрович. Чуть ли не половина улицы перед революцией состояла из особняков, соседствовавших с монументальными доходными домами. Самый большой из них на Поварской, 26, проектировал Ольгерд Пиотрович, один из трех братьев-архитекторов, выпускников Московского училища живописи, ваяния и зодчества, которые застраивали Москву на рубеже веков. Еще один доходный дом этого автора предстает на Поварской, 10. Ольгерда Пиотровича характеризуют как «самого плодовитого в Москве строителя доходных домов среднего класса». В коротком историческом промежутке до начала войны 1914 года Ольгерд Пиотрович соорудил сорок крупных зданий в центре и свыше ста небольших – на окраинах.

Классик архитектуры Роман Клейн рядом с доходным домом Пиотровича возвел доходный дом на Поварской, 22. Улица, как видим, застраивалась лучшими зодчими своего времени. И эта красавица попала под горячую руку Никиты Хрущева, утвердившего проект Нового Арбата. Чтобы магистраль могла пройти прямо на Запад, сломали на углу с Большой Молчановкой дом с ротондой, памятный многим коренным москвичам. В нем помещалась 5-я гимназия, образовавшаяся в 1864 году из нескольких параллельных классов разросшейся 1-й гимназии на Волхонке. Ее учениками были в одно время Борис Пастернак и Владимир Маяковский. Здесь Маяковский проучился всего год, начал как раз тогда, по его словам, «скрипеть», писать стихи, брошенные ради революции. Недоучившегося 14-летнего гимназиста большевики принимают в партию и вводят в состав МК!

Где началась власть Советов. Снесли капитальные дома на площади, бульварах, в истоке улицы, по обеим ее сторонам. Теперь Поварская начинается не с Арбатской площади, а от Мерзляковского переулка глухим торцом стены дома, лишенного лица. «Содержатель партикулярной аптеки» некто Н. Д. Кондиков построил это угловое здание в 1757 году, оно слилось в ХIX веке с более поздними постройками, образовав пятиэтажный дом. Внизу помещалась популярная аптека. Наверху устроили театральный зал на 300 мест, где играли любительские труппы. Во всех советских путеводителях театр непременно упоминался. Не столько потому, что в нем в 1905 году выступала студия, руководимая молодым Всеволодом Мейерхольдом, сколько потому, что в этом театре 21 ноября того года собрались на первое, историческое заседание депутаты Московского Совета. Того самого, что осуществил через месяц Декабрьскую революцию, потопленную в крови. То есть с этого места началась советская власть, утвердившаяся двенадцать лет спустя по всей стране. Казалось бы, реликвия, святыня революции. Но такая то была власть, что не берегла памятники даже собственной истории.

Симеон Столпник без крестов и под крестами. С большим трудом удалось ревнителям старины, среди которых громче всех раздавался голос молодого Ильи Глазунова, спасти от сноса храм Симеона Столпника. Безглавый, обрубленный в 30-е годы храм казался сараем. Древность выдавали вмурованные в стены могильные плиты с полустертыми надписями на камне... Фасад церкви восстановили и водрузили было на куполах кресты. Но по команде первого секретаря горкома партии Виктора Гришина срезали их автогеном. Много лет торчали в небе штыри над куполами...

Эту каменную церковь, на месте деревянной, выложили в 1679 году в стиле нарышкинского барокко. Заказчиком выступал царь Федор Алексеевич, сводный брат Петра I. На пригорке появился четверик под пятью главами, два придела и шатровая колокольня. Главный престол в честь Введения. (Праздник Введения празднуется 21 ноября. В этот день Иоаким и Анна по данному ими Богу обету ввели в Иерусалимский храм Пресвятую Деву Марию и оставили ее здесь на попечение священнослужителей в возрасте трех лет. Но называется церковь по приделу Симеона Столпника. Этот аскет на Дивной горе близ Антиохии просвящал простых людей и византийских царей. Сорок лет подвизался святой на построенном им столпе, подолгу существовал без еды и воды, умерщвляя плоть, возвышая дух ради веры, за что удостоился звания Столпника. Умер в 459 году.)

В седьмой главе «Евгения Онегина» мать Татьяны Лариной, представляя дочь-невесту тетке, слышит от нее:

«...Кузина, помнишь Грандисона?»

– Как, Грандисон?.. а, Грандисон!

Да, помню, помню. Где же он? —

«В Москве, живет у Симеона;

Меня в сочельник навестил;

Недавно сына он женил».

В храме, как уже говорилось, тайно обвенчался с Прасковьей Ковалевой-Жемчуговой граф Николай Шереметев. Живший на Малой Молчановке 25-летний Сергей Аксаков привел сюда к венцу Ольгу Заплатину. Священник церкви причащал здесь умиравшего Николая Гоголя, ходившего сюда истово молиться в последние дни жизни.

Храм вернули верующим в 1990 году. Тогда же, на закате советской власти, отличившийся при возрождении Данилова монастыря заместитель председателя исполкома Московского Совета Александр Матросов восстановил ажурные позолоченные кресты. Как рассказал он, никто в Московском горкоме партии не решался позволить на месте штырей водрузить кресты. Ни заведующий идеологическим отделом, ни секретарь горкома по идеологии не брали на себя такую ответственность, опасаясь последствий такого шага. Лишь дойдя до первого секретаря МГК (им был после Бориса Ельцина недолгое время ленинградец, недавний директор завода, Лев Зайков), удалось получить санкцию и исполнить задуманное.

Разрушенные храмы. Симеон Столпник таким образом уцелел. Но три другие поварские церкви уничтожены. Когда Марина Цветаева, жившая после свадьбы в переулке Поварской, шла по улице, то на углу, поворачивая к себе домой, непременно крестилась, глядя на Бориса и Глеба. Построен храм был в конце XVII века при Борисе Годунове и назван именем его ангела. На одной из икон Спаса Нерукотворного была надпись, что писал ее в 1685 году Симон Ушаков с учеником Никитой. Новые стены появились в конце XVIII века в классическом стиле. На улицу выходила колоннада с портиком, а над ним возвышался барабан и купол. К храму примыкали трапезная и колокольня с островерхим шпилем, увенчанным маленьким крестом. Все эти строения заполняли владение на Поварской, 30—36.

Напротив Бориса и Глеба на Поварской, 15, на углу с Большим Ржевским переулком стояла церковь в честь Ржевской иконы Божьей Матери. И этот храм до уничтожения простоял свыше трехсот лет. (В Воскресенской летописи содержится известие, что в Москву в 1540 году из города Ржева принесены были две чудотворные иконы – Одигитрии и Честного Креста. В переводе с греческого одигитрия означает – путеводительница. Так называлась икона Богородицы в Царьграде-Константинополе, покровительствовавшая мореплавателям. В России Одигитрией именовали обычно икону Смоленской Божьей Матери.)

На том месте, где иконы торжественно встретили, Иван Грозный повелел установить храм Богородицы. У него в XVII веке появился придел Косьмы и Дамиана, спустя век – еще один придел, Николая Чудотворца, и колокольня.

В дни разграбления русских церквей 1922 года из этого рядового московского приходского храма вывезли 4, 5 золотника золота, 22 фунта 84 золотника серебра, 20 драгоценных камней, 5 предметов из золота, бирюзы и жемчуга...

...Еще одна порушенная церковь Рождества Христова в Кудрине замыкала строй храмов в устье Поварской, 33. Ее основали стрельцы на земле села Кудрино, давшего название Кудринской площади. Пятиглавый храм в камне возвели в конце XVII века. В следующем веке появились два придела – Казанской Божьей Матери и Тихвинской Богоматери.

(Копия иконы Богоматери, присланной из Казани князю Дмитрию Пожарскому, вдохновляла москвичей в дни сражения с поляками в 1612 году. Ныне она хранится в кафедральном Богоявленском, Елоховском, соборе.

Образ Тихвинской Богоматери, по преданию, написан апостолом Лукой. Эта икона хранилась в Константинополе, откуда исчезла за 70 лет до падения Византии. Она явилась в лучезарном свете над водами Ладожского озера и остановилась близ города Тихвина. На этом месте основали монастырь, который не удалось захватить шведам. В память об этих событиях установлен праздник в честь Тихвинской Богоматери.)

Эта церковь была богаче Ржевской, из нее вывезли 8 золотников 24 доли золота и 5 пудов 9 фунтов 52 золотника серебра, 45 золотников 54 доли драгоценных камней.

Сергей Морозов, брат Саввы. Волна разрушений пронеслась не только над храмами. Нет ансамбля зданий на Поварской, 12—16, сложившегося после пожара 1812 года. Одно-двухэтажные строения обветшали, жильцов из коммунальных квартир расселили, некому было отремонтировать небольшие дома. Поэтому их сокрушили в то же время, когда ломали Арбат. Особняком на Поварской, 14, владел Сергей Морозов, родной брат Саввы Мамонтова, субсидировавшего Художественный театр и партию большевиков. Сергей Тимофеевич для искусства сделал не меньше, если не больше. Он подарил Исааку Левитану дом-мастерскую, а городу Москве – построенный на его средства Кустарный музей, субсидировал издание роскошного журнала «Мир искусства», основал самый крупный в городе родильный приют...

После Сергея Морозова особняком владел до 1917 года Дмитрий Рябушинский, один из представителей богатейшего купеческого рода. В отличие от старших братьев его страстью была наука, физика. В двадцать лет в родительском имении Кучино Дмитрий построил первую в России аэродинамическую лабораторию, ставшую институтом. У него хранилась купленная им скрипка Страдивари...

Рядом с этим особняком, на Поварской, 16, стоял оштукатуренный одноэтажный дом с мезонином, некогда принадлежавший упомянутой нами Суворочке. На месте трех сломанных строений на пустыре разрослись деревья, за которыми просматривается побеленная типовая школа.

Старый вяз на пустыре. Последний удар по улице нанесен в начале 80-х годов на Поварской, 17, 19, где были два дома второй половины ХIX века. Рядом с ними рос вековой вяз. Его намеревались спилить, чтобы построить жилой дом для дипломатов Турции. Другого места для него отцы города не нашли. Но исполнить задуманное помешали жители близлежащих домов, поднявшиеся на защиту реликтового дерева и разбитого ими на пустыре самодеятельного сквера. За ним просматриваются глухие торцы зданий в переулках...

Три памятника архитектуры. Об ампирной Москве, красоте которой поспособствовал пожар 1812 года, напоминают три памятника: «Городская усадьба С. С. Гагарина» на Поварской, 25а, «Жилой дом начала ХIX века» на Поварской, 27, и «Городская усадьба Долгоруких» на Поварской, 52.

Скажу коротко о каждом из них. За оградой, в глубине двора (явный признак старины) предстает дворец, где роль портика играют три арки фасада. Это творение Доменико Жилярди в стиле классицизма, созданное для князя Сергея Сергеевича Гагарина в 1829—1830 годы. В это время князь жил в столице, занимая должность директора императорских театров. В отличие от предшественников на этой должности он не злоупотреблял служебным положением и не ухаживал за молодыми актрисами по той простой причине, что любил жену, родившую ему сына и шестерых дочерей. Актрис директор принимал в кабинете стоя и не приглашал садиться, чтобы, как пишет его биограф, «не давать повод к толкам». При этом все знали, что в молодости князь покорил сердце красавицы Марии Нарышкиной и знаменитой французской актрисы мадемуазель Марс (она же Анн Франсуаз Ипполит Буте, Bout), актрисы «Комеди Франсез». Гагарин ввел поспектакльную оплату за вход, ставшую нормой, улучшил многое в театральном деле, отличаясь добротой и бескорыстностью.

После князя усадьба принадлежала богатому пензенскому коннозаводчику Охотникову, ему же принадлежал дворец на Пречистенке, 32, где помещалась Поливановская гимназия. Этот меценат подарил усадьбу и конный завод Коннозаводству. С тех пор на Поварской помещалось Управление Государственного коннозаводства и казенные квартиры служащих. Здесь жила старшая дочь Пушкина Мария, жена генерала Леонида Гартунга, унаследовавшая красоту матери. Ее внешность Лев Толстой придал Анне Карениной. Генерал, заведовавший конными заводами, попал под суд присяжных. В своей невиновности ему не удалось убедить присяжных, и, когда они вынесли ему приговор, подсудимый на глазах у публики застрелился.

В соседнем двухэтажном особняке на Поварской, 27, снимал квартиру полковник Сергей Дмитриевич Киселев. За него по любви вышла замуж Екатерина Ушакова, отвергнувшая предложение Пушкина. Поэт бывал в поварском доме Киселева и впервые читал здесь «Полтаву».

Улица Лермонтова. В пушкинские годы на Поварской жил с бабушкой Михаил Лермонтов. Она снимала несохранившийся особняк во владении 24, каких много было прежде на улице. Компанию Мишелю составлял сын соседей по Тарханам. К ним присоединился еще один сверстник с отцом... Чтобы жить попросторнее, бабушка переехала в соседний, также не сохранившийся особняк на Поварской, 26, где будущий поэт прожил до весны 1830 года. После чего бабушка сняла особняк поблизости, на Малой Молчановке, 2, у церкви Симеона Столпника, где теперь музей Михаила Лермонтова. На фасаде его надпись: «В этом доме Михаил Юрьевич Лермонтов прожил с 1830 по 1832 год». Отсюда ходил в пансион, Московский университет. В этом доме написано свыше ста стихотворений, первая строка поэмы «Печальный Демон, дух изгнанья...» – родилась здесь.

Калиткой со двора дом с мезонином соединялся с усадьбой на Поварской, 13, в которой обитала Е. А. Столыпина, хозяйка усадьбы в Середниково, где бабушка и внук проводили лето. Наконец, на Большой Молчановке, 11, жила Варвара Лопухина. Ей посвящены эти строки:

Мы случайно сведены судьбою,

Мы себя нашли один в другом,

И душа сдружилася с душою;

Хоть пути не кончить им вдвоем!

В письме к сестре Варвары Лопухиной Лермонтов признался: «...Москва моя родина, и такою будет для меня всегда: там я РОДИЛСЯ, там много СТРАДАЛ, и там же был СЛИШКОМ СЧАСТЛИВ». Но счастье и страдание причинила ему другая девушка, не Варвара Лопухина. Живя на Молчановке, Лермонтов написал тридцать стихотворений, посвященных Н. Ф. И. Загадку этих инициалов разгадал в наш век литературовед Ираклий Андроников.

Я не достоин, может быть,

Твоей любви: не мне судить;

Но ты обманом наградила

Мои надежды и мечты,

И я всегда скажу, что ты

Несправедливо поступила.

Обманом наградила Наталья Федоровна Иванова, дочь забытого драматурга начала ХIX века Федора Иванова. В драме «Странный человек» поэт Владимир Арбенин любит прелестную, как ему казалось, девушку Наталью Загорскину, и она ему отвечает взаимностью. Но вдруг изменяет поэту, погибающему от неразделенной любви накануне ее свадьбы. «Лица, изображенные мною, все взяты с природы, и я желал бы, чтоб они были узнаны», – писал семнадцатилетний автор в предисловии к драме. Мы теперь знаем, кто были они, эти лица.

Таким образом, на небольшом пространстве Поварской пролетели детские и юношеские годы великого поэта, с полным правом улица может считаться лермонтовской.

Усадьба «Войны и мира». Самым известным строением является усадьба князей Долгоруких на Поварской, 52. В ней сохранился не только главный дом, но и все строения. Колоннада усадьбы в глубине двора выходит на Поварскую, задний фасад украшает Большую Никитскую. Усадьба послужила Льву Толстому моделью дома Ростовых в романе «Война и мир»: «С утра, не переставая, подъезжали и отъезжали цуги, подвозившие поздравителей к большому, всей Москве известному дому графини Ростовой на Поварской».

Сюда мчался из полка Николай Ростов, отсюда Наташа с родителями покидала Москву перед приходом французов и отдала подводу раненым, лишившись домашних вещей...

Александр Дюма-отец у Нарышкиных. На Поварской, 48, сохранился единственный на улице домик с мезонином 1814 года. За его окнами принимали автора «Трех мушкетеров» Александра Дюма-отца, навсегда запомнившего «царственное гостеприимство», оказанное ему русским другом Д. П. Нарышкиным и его братом К. П. Нарышкиным, жившим на Поварской. В 1858 году писатель совершил путешествие по загадочной России, куда путь ему при жизни Николая I был заказан как автору романа «Записки учителя фехтования». В нем описывалась романтическая любовь француженки Полины Гебль и кавалергарда Анненкова, сосланного в Сибирь императором за участие в заговоре декабристов.(о них – в главе «Кузнецкий мост».)

Прототип Костанжогло. Еще одно старинное двухэтажное здание сохранилось на Поварской, 31. Им владел Александр Иванович Кошелев, писатель, публицист, редактор журнала «Сельское благоустройство», оставивший интересные «Записки». Ему было о чем вспомнить: в его гостеприимном и богатом доме часто встречались писатели-славянофилы, бывал Николай Гоголь.

Под крышей дома радушно принимали вернувшегося из ссылки князя-декабриста Сергея Волконского и другого мученика, отбывшего наказание – Тараса Шевченко.

Кошелев занимался не только литературой и философией, но и коммерцией, преуспевал как откупщик. Он послужил прототипом «добродетельного откупщика» Костанжогло во втором томе «Мертвых душ».

Два классика русской литературы второй половины ХIX века жили в одном доме на Поварской, 11. Павел Иванович Мельников-Печерский снимал квартиру в нем после Волхонки в середине 70-х годов. Тогда в Москве был издан написанный здесь роман «В лесах», принесший автору славу. Другой романист, Иван Иванович Лажечников, жил с осени 1867 года и умер здесь два года спустя. Пушкин писал ему незадолго до дуэли, что многие страницы его романа будут жить, доколе не забудется русский язык, имея в виду «Ледяной дом».

Загул Гаврилы Державина. Хорошую память оставил о себе полковник В. Б. Казаков, на свои средства перестроивший в 1891 году на Поварской, 13, каменные палаты в «Доме призрения для бедных дворян обоего пола». После смерти учредителя дом носил его имя. В каменных палатах, принадлежавших капитану И. Я. Блудову, останавливался, живя в Москве в 1768—1770 годы, Гаврил Державин, родственник капитана, служивший после окончания гимназии солдатом. По происхождению поэт был дворянином, но таким бедным, что его не приняли в Сухопутный шляхетский корпус, откуда путь был прямой – в офицеры и генералы. Приняли Державина солдатом в Преображенский полк, и будущий поэт сопровождал с гвардейцами Екатерину II в Москву.

Свыше трех лет жил молодой Державин в Первопрестольной, взяв долгосрочный отпуск в 1768 году. Тогда закутил и загулял в Москве напропалую, сошелся с мошенниками, пьянствовал, играл в карты, да так, что спустил материнские деньги, предназначенные для купли деревеньки. Не вышел из Державина помещик, приписал его добрый полковой секретарь к московской команде Преображенского полка и тем самым помог избежать наказания за самовольно продленный отпуск. По словам поэта, он «бросился в сани и поскакал без оглядки в Петербург» из охваченной эпидемией чумы Москвы. Чтобы не сидеть две недели в преградившем ему путь карантине, солдат сжег сундук с рукописями – все написанное сгорело. Но поэтом он стал!

О жизни в Москве дает представление его «Раскаяние»:

О лабиринт страстей, никак неизбежимых,

Доколе я в тебе свой буду век влачить?

Доколе мне, Москва, в тебе распутно жить?

Покинуть я тебя стократ намереваюсь

И, будучи готов, стократно возвращаюсь.

Братья Милютины. За Симеоном Столпником соседствуют несколько старинных особняков, неоднократно перестраивавшихся, но сохранивших прежнюю высоту, поменявших, однако, ампир на эклектику. Владение на Поварской, 7, принадлежало Д. И. Никифорову, забытому незаслуженно москвоведу, написавшему о Москве документальные книги. В 1872 году в этом доме умер Николай Алексеевич Милютин, один из трех братьев, игравших первые роли в империи во второй половине ХIX века. Старший брат Дмитрий, генерал-фельдмаршал, двадцать лет был военным министром, он реформировал русскую армию, превратил «Русский инвалид» в популярную политическую газету, выражавшую взгляд министерства. Младший брат Владимир, публицист и историк, профессор, написал «Очерки русской журналистики, преимущественно старой». И он же автор монографии о дипломатических отношениях Древней Руси и Римской империи. Среднего брата Николая, жившего на Поварской, считали одним из главных деятелей крестьянской реформы, отменившей крепостное право.

Любовницы графа Аракчеева. Соседний особняк на Поварской, 9, принадлежал одно время В. П. Крекшиной, Пукаловой по мужу, любовнице графа Алексея Аракчеева. Более известна крестьянская дочь Настасья Минкина, «домоуправительница» всесильного при Александре I графа, о котором Пушкин сочинил эпиграмму:

Всей России притеснитель,

Губернаторов мучитель

И Совета он учитель,

А царю он – друг и брат.

Полон злобы, полон мести,

Без ума, без чувств, без чести,

Кто ж он? «Преданный без лести»

...... грошевой солдат.

Поэт ошибался относительно чувств Аракчеева. Влюбившись в Настасью, «злого гения», как ее называет биограф, граф боготворил свою избранницу, доверил ей управление имением, представил императору, души в ней не чаял до страшного для него дня, когда жестокую «домоправительницу» убили не выдержавшие истязаний дворовые, отрезав ей голову и изуродовав тело. «Без лести преданный» императору граф, забросив все государственные дела, оплакивал погибшую так, как не скорбел после кончины государя.

Владел домом № 9 и Давид Абрамович Морозов, внук основателя династии промышленников – Саввы Васильевича Морозова. С именем Давида Морозова связано строительство богадельни на 120 мест, детского приюта в Шелапутинском переулке, ныне родильного дома.

Галич поет в Дубовом зале. Среди особняков Поварской выделяется замок в готическом стиле, построенный князем Б. В. Святополком-Четвертинским в 1889 году. Последней его владелицей была графиня А. А. Олсуфьева. С 1932 года, после образования Союза писателей СССР, особняк известен как Дом литераторов. Его Дубовый зал видел всех живых и мертвых классиков советской литературы. Здесь они сиживали в ресторане, здесь с ними прощались на гражданских панихидах.

Слушал я в переполненном зале Константина Паустовского, встреченного овацией студентов университета. Тогда все зачитывались «Золотой розой», воспринимавшейся как протест официальной литературе. От его выступления ждал откровения. Не дождался.

В Дубовом зале в день юбилея очеркиста Николая Атарова (доброго человека, с которым я познакомился на стройке Московского университета) впервые увидел Александра Галича. Это случилось лет десять спустя, когда «оттепель» сменилась заморозками. В той хладной атмосфере услышал вдруг речь свободную и страстную. Подобной дерзости не позволяли себе ни Окуджава, ни Высоцкий. Невысокого роста любимец женщин, со щегольскими усиками, преуспевавший киносценарист, который все имел, ни в чем не нуждался, вдруг взял гитару и превратил ее в оружие. Стрелял по советской власти, издевался над партийными собраниями, над святая святых – марксизмом:

Я научность марксистскую пестовал,

Даже точками в строчке не брезговал!

Запятым по пятам, а не дуриком

Изучал «Капитал» с «Анти-Дюрингом».

Не стесняясь мужским своим признаком,

Наряжался на празднике «Призраком»

И повсюду, где устно, где письменно,

Утверждал я, что все это истина!

В тот вечер услышал «Предостережение», начинавшееся словами: «Ой, не шейте вы, евреи, ливреи! Не ходить вам в камергерах, евреи!» Спел Галич балладу, как герой навещал брата в психбольнице в Белых Столбах, где у каждого «вроде литера, кому от Сталина, кому от Гитлера». (Тогда вождя начали отбеливать.) И ставшую народной песню про «жену, товарищ Парамонову», заставившую неверного отчитаться об измене на партсобрании:

А как вызвали меня, я сник от робости,

А из зала мне: – Давай, бля, все подробности!

Кто так смел тогда в Москве, в 1967-м, писать и петь?! Слушал и думал, из зала Галича уведут на Лубянку. Ошибся. Его выслали из страны через несколько лет.

Бунин бежит из «красной» Москвы. Самый крупный, восьмиэтажный дом на Поварской – 26 – появился накануне Первой мировой войны, в 1914 году. Его жильцом спустя три года стал Иван Бунин, проживавший в квартире родителей жены. В окна слышал стрельбу орудий в октябре 1917-го. В «красной» Москве начал задыхаться. Горестные мысли излил на страницах дневника, опубликованного под названием «Окаянные дни», попавшего в спецхран до 1991 года. Бунин при первой возможности, весной 1918, эмигрировал. В Париже предостерегал Ариадну Цветаеву, дочь Марины Ивановны, от возвращения домой, говорил ей по-стариковски, по доброте душевной:

– Дура, куда ты едешь, тебя сгноят в Сибири.

Как в воду смотрел, ясновидец!

Бесстрашие Бориса Пильняка. Жильцом этого дома в 20-х годах был известный в те годы писатель Борис Пильняк. Это имя гремело до 1937 года, пока не оборвал его жизнь выстрел палача Лубянки. Собрание сочинений в восьми томах вышло, когда писателю было 36 лет. Пильняк отличался смелостью, граничившей с безрассудством. Первым из советских писателей издал на Западе запрещенную цензурой повесть «Красное дерево», после чего подвергся бешеной травле собратьев по перу, шельмованию в газетах. Ранее сочинил «Повесть непогашенной луны», ставшую публичным обвинением Сталина в гибели Фрунзе. Тем самым Пильняк вынес себе смертный приговор. Его, гражданского человека, судила Военная коллегия Верховного суда СССР, без защитников, без права подачи апелляции. Приговор привели в исполнение немедленно 21 апреля 1938 года.

В том году Анна Ахматова написала стихи с посвящением Борису Пильняку:

...Я о тебе, как о своем, тужу

И каждому завидую, кто плачет,

Кто может плакать в этот страшный час

О тех, кто там лежит на дне оврага...

Но выкипела, не дойдя до глаз,

Глаза мои не освежила влага.

«Китти, отдай Боттичелли!» В бывшей дворницкой соседнего доходного дома на Поварской, 22, принимала меня княгиня Екатерина Мещерская, до революции жившая в этом доме в многокомнатной квартире № 5. Она рассказала мне историю любовного романа своей матери и отца, который был на полвека старше невесты. А также историю фамильной коллекции картин князей Мещерских, конфискованной чекистами в 1918 году, за исключением одного тондо «Мадонна с младенцем», вшитого в портьеру. Оно принадлежало, как полагали Мещерские, кисти Боттичелли. Тондо (картина в круглой раме) предложил вывезти в Германию граф Мирбах, посетивший дважды княгиню, предлагая ей эмигрировать. Это немедленно стало известно ВЧК, следившей за каждым шагом единственного тогда в Москве иностранного посла. Графиню арестовали и доставили на Лубянку, к Дзержинскому. Феликс Эдмундович предложил опешившей княгине подписаться под вынесенным ей заочно смертным приговором. И сказал, что приведет приговор в исполнение, если тондо продано. Вот тогда дочь, Екатерина, получила от арестованной матери записку: «Китти, отдай Боттичелли. Мама». Что она и сделала.

За княгиней Мещерской, матерью Китти, безосновательно укрепилась репутация преступницы, пытавшейся продать за рубеж картину, принадлежащую народу. То была женщина редкой красоты и таланта. Княгине, певшей до замужества сольные партии в Ла Скала, вернули конфискованный рояль как орудие труда, вернули две картины. Портрет князя Мещерского я видел на стене бывшей дворницкой, где его одинокая дочь Китти в восемьдесят лет сыграла на рояле несколько романсов. Я подпевал, радуясь, что опишу со слов очевидца историю, послужившую толчком к принятию подписанного Лениным декрета о национализации частных коллекций. Их много было тогда в Москве, особенно в районе Поварской...

Судьба конфискованных картин неизвестна, за исключением одной: тондо экспонируется в залах Музея изобразительных искусств на Волхонке. Китти 13 раз арестовывали и доставляли на Лубянку, откуда после допросов ее отпускали домой. Так продолжалось до 1937 года, когда чекистам стало не до бывших князей.

6-й Дом Советов. После революции на Поварскую, 11, где квартировали Лажечников и Мельников-Печерский, въехали высокопоставленные жильцы и Наркомат Рабоче-крестьянской инспекции, то есть государственного контроля. Здание объявили 6-м Домом Советов. Таким образом, в нем несколько лет находился кабинет наркома, обязанности которого до весны 1922 года исполнял Сталин, захаживавший сюда в перерывах между командировками на фронты Гражданской войны. На той войне заслужил орден Красного Знамени. У Сталина был тогда еще один служебный кабинет, в Наркомате национальностей. Из Петрограда переехало это детище революции на Поварскую, 52, во дворец, описанный Львом Толстым, затем в Трубниковский переулок...

Наркомат Сталина. В 6-м Доме Советов получил квартиру Леонид Борисович Красин, нарком, ведавший при Ленине внешней торговлей. На Поварской жил, пока не убыл послом в Лондон. Высокую должность в правительстве большевиков получил после многих лет тайной деятельности, будучи главой боевиков партии. На его совести «эксы» и терракты, которыми прославился его друг, бесстрашный боевик Камо, симулировавший в германской тюрьме умалишенного. Это спасло его от казни. «Эксами» Камо руководил Сталин, о чем биографы вождя не упоминали никогда. Истинное лицо революционера Красина не проявлено, его биография не написана, то, что мы знаем по книге Василия Аксенова «Любовь к электричеству», – надводная часть айсберга.

На фасаде бывшего 6-го Дома Советов установлена мемориальная доска еще одному ленинцу, умершему за год до смерти Красина, в 1925 году. Нариман Нариманов похоронен у стен Кремля. Воглавлял объединение закавказских республик – ЗСФСР, наподобие РСФСР, был одним из сопредседателей ЦИК СССР, игравшего роль парламента молодого Советского Союза. Ранняя смерть Нариманова спасла этого «пламенного революционера» от Лубянки.

Улица ныне начинается доходными домами. Крайний, на Поварской, 8, – остаток углового здания, где, как говорилось выше, впервые собрались депутаты Московского Совета. Далее, на Поварской, 10, в бывшем шестиэтажном жилом доме – банк. В первую бомбежку Москвы 22 июля 1941 года в него угодила бомба, предназначавшаяся Наркомату обороны на Знаменке... По этому адресу жил географ Николай Баранский. Его учебник переиздавался 16 раз, по нему училось несколько поколений советских школьников. Двадцать лет прожил здесь академик трех всесоюзных академий – АН СССР, ВАСХНИЛ и АМН Константин Иванович Скрябин. Ученый основал научную школу, описал двести открытых видов гельминтов (глистов) и первый возбудил перед правительством вопрос об их зловредности и «девастации», то есть ликвидации.

Известными в прошлом людьми были многие жильцы Поварской, 28, где под одним номером числится три строения, сооруженные в разное время, на углу с Малым Ржевским. В этом владении жила до революции актриса Малого театра Александра Яблочкина, не дожившая двух лет до столетия. Последний раз вышла на сцену в 95 лет в роли мисс Кроул в «Ярмарке тщеславия». Яблочкина возглавляла почти полвека(!) театральное общество, пользуясь безграничным уважением корпорации театральных артистов.

Маршалы судят маршалов. Жили здесь два маршала Советского Союза. Судьба Бориса Шапошникова сложилась удачно: умер своей смертью, у Сталина был в чести. Состоял членом Военной коллегии, которая в 1937 году приговорила к расстрелу маршала Тухачевского и семерых известных военачальников, командующих округами... Все члены судилища, за исключением Шапошникова, маршала Семена Буденного и председателя коллегии палача Ульриха, вскоре сами взошли на эшафот.

Судьба маршала Советского Союза Александра Егорова трагична. Его расстреляли в 1939 году, когда началась Вторая мировая война...

На месте сломанной церкви Ржевской Богоматери после войны построено здание Верховного суда СССР, ныне России. В нем проходили процессы над государственными преступниками, шпионами, изменниками. «Черные вороны» привозили на Поварскую, 15, угонщиков самолетов, пытавшихся любой ценой бежать из «страны победившего социализма».

(С одним из приговоренных к смертной казни, Эдуардом Кузнецовым, встречаюсь теперь в Иерусалиме и Москве, куда он приезжает как редактор крупнейшей газеты на русском языке «Вести», издающейся в Израиле; а там, как пел Высоцкий – на четверть бывший наш народ. Кузнецов, бывший летчик, с группой товарищей по несчастью, пытался захватить под Ленинградом самолет и улететь на Запад. Туда он в конце концов после долгого сиденья в тюрьмах и лагерях попал в результате обмена на провалившихся за кордоном советских разведчиков.)

Училище сестер Гнесиных. Поварская, 30—36, занята зданиями училища, академии, концертных залов с вывесками, где фигурирует имя Гнесиных. Сестры Гнесины проявили себя в конце ХIX века как музыканты-педагоги. Они основали до революции музыкальное училище, которое прославили его ученики – Тихон Хренников, Арам Хачатурян, Евгений Светланов... После Победы на месте церкви Бориса и Глеба построили здание музыкально-педагогического института, вокруг которого разросся комплекс учреждений их имени. Душой этого проекта была профессор Елена Фабиановна Гнесина, жившая на Поварской, при институте.

Первое интервью взял у нее на квартире, куда водили на уроки фортепиано девочек-первоклашек. В тот день в Москве прошли антиизраильские демонстрации. Застал Гнесину расстроенной. Она скорбела не по израильтянам. В тот день в классах ученики топали ногами, когда на уроках музыки звучало сочинение Баха «Израиль в Египте». Таких воспитанников прежде у Гнесиной не было... Прикованная к инвалидной коляске Елена Фабиановна до последних дней держала бразды правления в своих руках. На моих глазах прослушав джаз-оркестр гнесинцев, пытавшихся выступить на Московском фестивале, немедленно расформировала его. На закате жизни ей удалось построить Концертный зал и многоэтажное здание училища, ставшее самым высоким зданием Поварской.

В институте занимался Иосиф Кобзон, ныне профессор Академии имени Гнесиных.

Видел я не раз шествовавшего по Поварской с внучкой Михаила Дормидонтовича Михайлова, великого баса Большого театра. Когда он пел, Сталин прерывал заседание Политбюро и со всеми соратниками отправлялся слушать арию Ивана Сусанина. После спектакля заканчивал заседание в ложе Большого театра...

На месте церкви Рождества Христова в Кудрине братья Веснины построили в стиле конструктивизма клуб общества политкаторжан и ссыльнопоселенцев, некогда строившего дома, выпускавшего журналы, научные труды. В страхе перед Сталиным общество «самораспустилось», старики революционеры не смогли предаться воспоминаниям в стенах нового клуба... Большой зрительный зал стал кинотеатром «Первым», с 1945 года – театром-студией киноактера, ничем особенным себя не проявившим. В таком же стиле построили на Поварской, 25, дом рядом с дворцом Коннозаводства, занимаемый Научно-исследовательским институтом Министерства внутренних дел. Его сотрудники в штатском называли свое учреждение «детским садом», который занимал первый этаж.

Сергей Михалков знакомится с Ильей Глазуновым. После войны в самом конце улицы, на Поварской, 35, построили шестиэтажный дом, его жильцом был Всеволод Пудовкин, автор фильма «Потомок Чингисхана» и других, ставших классикой советского кино. На последнем этаже дома – квартира Сергея Владимировича Михалкова, патриарха современной литературы, отца двух кинорежиссеров, Андрона и Никиты, живших здесь. Отсюда Михалков-старший однажды прошел к Поварской, 29, и поднялся в коммунальную квартиру 50. Там в бывшей ванной комнате обосновался на птичьих правах, без прописки, друг его сына, Илья Глазунов. С женой художник умещался на шести квадратных метрах. Пораженный убожеством обстановки, в которой обитал лауреат международного конкурса, живописец, писавший портреты послов, член коллегии Министерства культуры СССР решил ему помочь. И помог так, что благодарный художник по сей день называет Сергея Владимировича «благодетелем». Способность помогать людям Михалков сохранил в восемьдесят пять лет. Мне пытался помочь издать книгу, за что хочу, пользуясь случаем, сказать спасибо, которого он не дождался от многих бывших опекаемых.

Поварская – одна из самых благополучных улиц старой Москвы. Особняки князей и миллионеров занимают иностранные посольства. В одном из них двадцать лет служил послом Литвы поэт Юргис Балтрушайтис, символист, писавший на двух языках, сотоварищ Брюсова и Бальмонта. (Арбатскому поэту посол помог эмигрировать.) Мемориальная доска с портретом Балтрушайтиса установлена на Поварской, 24. Предполагают, что и этот особняк построил Лев Кекушев в конце ХIX века.

ИМЛИ и «Тихий Дон». В бывшем 6-м Доме Советов выпускало книги издательство «Советский писатель». В усадьбе Коннозаводства – Институт мировой литературы (ИМЛИ), первым директором которого был Лев Каменев. Здесь сделал я сообщение о найденных рукописях «Тихого Дона» и подарил институту ксерокопию двух неопубликованных глав «Тихого Дона», написанных Михаилом Шолоховым в 1925 году. Выкупить у наследников рукопись, о которой десятки лет спорят литературоведы мира, удалось в 1999 году.

В бывшем особняке Кошелева-Костанжогло помещается научный институт, изучающий народные промыслы. В его стенах начали торговать кустарными изделиями, объектами собственных изысканий. Открылся на Поварской, рядом с почтой, фирменный магазин фабрики «Красный Октябрь», выпускающей шоколад. Но это исключения из правил. Улица, как прежде, далека от торговли.

Полвека она называлась именем Вацлава Воровского, советского публициста и дипломата, полпреда, то есть посла, в Риме, убитого террористом в 1923 году. На Поварской никогда этот революционер-ленинец не жил.

Возвратить название оказалось делом простым. Сложнее вернуть утраты, заполнить пустоты, застроить пустыри, заросшие деревьями. У всех на виду большая новостройка: рядом со зданием Верховного суда России поднялась круглая многоэтажная башня правосудия. Ремонтируются бывшие доходные дома, коммунальные квартиры превращаются в «эксклюзивные», как прежде многокомнатные, на одну семью. Родятся ли в них Лермонтовы и Бунины? Это узнают другие москвоведы, они и напишут о них.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.