Глава девятнадцатая Пятницкая

Глава девятнадцатая

Пятницкая

Папа Римский в Ордынцах. – Иван III на Болвановке. – Пятницкая без Параскевы. – Гамлеты и демоны Замоскворечья

Папа Римский в Ордынцах. Не питавшие сантиментов к Первопрестольной авторы профессорского путеводителя «По Москве» 1917 года назвали Пятницкую «бойкой, шумной, несколько грязноватой торговой артерией Замоскворечья». Поныне она самая многолюдная и рыночная за рекой, где пролегала в древности дорога на Рязань.

У важной дороги возник Ивановский монастырь, где по давней традиции монахи молили Бога о благополучии при родах великих княгинь. Помянута обитель в летописи под 1415 годом, когда явился на свет наследник престола, несчастный Василий II Темный. (Ему выкололи в схватке за власть глаза.) Тогда во дворец великий князь позвал всеми почитаемого старца, обитавшего в «монастыри святаго Иоанна Предтечи под бором за рекою Москвой». Не обошлось без жарких молитв монахов и при рождении долгожданного наследника Василия III, названного при крещении Иваном. Того самого, что в историю вошел Иваном Грозным. На радостях великий князь перенес монастырь из Замоскворечья поближе ко двору, на Ивановский холм, где он и пребывает поныне у Солянки.

Бор давным-давно вырубили, от монастыря осталась церковь Усекновения главы Иоанна Предтечи в Черниговском переулке. Зигзагообразный, длиной 216 метров, «переулочек-переул», по насыщенности памятниками схож с уникальной Варваркой, где их больше, чем на любой другой московской улице.

Итальянский мастер Алевиз Новый, тот самый, что возвел в Кремле Архангельский собор, на месте деревянной церкви Ивановского монастыря построил каменную церковь. У ее стен народ с царем и митрополитом 14 января 1578 года торжественно встретил перенесенные из отбитого у поляков Чернигова святые мощи князя Михаила Черниговского и его ближнего боярина Федора. Их убили коварно в ставке Батыя в Золотой Орде. Церковь причислила убитых к лику святых. А в память о той давней встрече стоит с тех пор храм Черниговских чудотворцев. Поначалу, как водилось, он был деревянный. В конце ХVII века на деньги купчихи Матвеевой вместо него воздвигли каменный пятиглавый храм, сохранившийся до наших дней.

На углу Пятницкой спустя век поднялась колокольня Иоанна Предтечи. Вместе с трапезными, палатами, храмами, приделами Николы, Козьмы и Дамиана Черниговский переулок образует редкой красоты ансамбль, музей архитектуры под открытым небом.

Название улице дала церковь Параскевы Пятницы. Церковь свято чтит память родившейся в пятницу девушки-христианки Параскевы, жившей в Римской империи в IV веке. В годы лютых гонений на христиан императора Диоклетиана ее судили за веру. Вершивший суд правитель готов был на Параскеве жениться, если бы она отреклась от Христа. Судимой христианке предоставили выбор: свадьба с язычником или казнь. Она пошла на плаху. Параскева считается покровительницей купцов. В старой Москве воздвигли в ее честь два храма. Один – в Охотном ряду, где торговали до переезда Ленина из Смольного в Кремль. Другая Параскева радовала Замоскворечье со времен Ивана Грозного. Ее не раз перестраивали, не жалея средств, делая все больше и выше. Трехъярусная колокольня стояла у тротуара в отдалении от трапезной и церкви. Фотографии подтверждают сказанные о ней слова: «Архитектура храма величественна». Об интерьере остается судить по давним описаниям: «Внутри храм отличается своим благолепием, многие образа украшены богатыми ризами. Ризница и утварь храма очень хороши и богаты». Иконостас выполнили по рисунку князя Дмитрия Ухтомского, знаменитого архитектора времен Елизаветы Петровны. К имени церкви прибавлялось название – Проща, от слова, означавшего прощение грехов, исцеление. Такой чести удостоены были в Москве всего три московских храма с чудотворными иконами: Николы Явленного на Арбате, Николы или Похвалы Богородицы на Волхонке и Параскевы Пятницы за рекой. Все три Прощи разрушены «воинствующими безбожниками» при Сталине.

Раньше храма погиб настоятель Параскевы Пятницы протоиерей Александр Заозерский. Он пользовался большой популярностью у верующих. В зале Политехнического музея его публично судили весной 1922 года, когда по указанию Ленина ограбили все храмы России, вывезли из них золото, серебро и драгоценные камни. На скамье подсудимых оказались тогда известные священники и безвестные прихожане, обвинявшиеся «в сопротивлении изъятию церковных ценностей в гор. Москве». Настоятеля расстреляли, его имущество конфисковали. Храм и колокольню разрушили до основания в 1934 году. Резной иконостас перенесли в Смоленскую церковь Троице-Сергиевой лавры. На месте Прощи – наземный вестибюль «Новокузнецкой».

Пятницкая в Средние века называлась Ленивкой. Тогда на ней, не распрягая лошадей, торговали с возов. Старинный рынок превратился на наших глазах в крытый стеклянной крышей терем, он же Пятницкий рыбный рынок. Это фактически суперсам, торгующий под декоративными якорями и кормой шлюпки в Пятницком переулке.

Со времен Василия III за Москва-рекой дислоцировались полки стрельцов, «все отборные, высокие и сильные молодцы», как характеризовал их побывавший в Москве в начале ХVII века швед Петр Петрей. Вооруженные слуги царя жили в собственных домах вокруг съезжей избы, игравшей роль штаба – с канцелярией, казной и полковыми знаменами. В мирное время стрельцы не только занимались прямым делом: несли караульную, полицейскую службу, охраняли Кремль, но и занимались ремеслами, огородничали, торговали, как все москвичи.

Другой иностранец, прибывший в 1678 году в Москву с польско-литовским посольством, Бернгард Таннер, поражен был размерами военизированного района на подступах к Кремлю. «Это – солдатский город крепок настолько же силой и множеством воинов, сколько и своим положением. С одной стороны обтекает его полукругом река Москва, с другой – защищают двойным рядом стены. Они стоят оплотом городу Москве, ибо тут-то и происходили у москвитян схватки с татарами, с этой стороны и могли только вторгаться эти злейшие враги».

Не знал Таннер, хоть и прибыл в составе польско-литовского посольства, что как раз отсюда пытались захватить Москву не менее «злейшие враги» – поляки и литовцы под водительством великого гетмана Яна Кароля Ходкевича. До похода в Москву, куда он двинулся не по своей воле, прославился гетман победой над шведами. Его войско шло на помощь к единоверцам, осажденным москвичами в Кремле. Путь к нему преграждал острог, как сказано в летописях, «крепостца на Ордынцах», стоявшая между Пятницкой и Ордынкой. От исхода сражения у ее стен зависела тогда судьба не только Первопрестольной, но и всего Московского царства. Ополченцы Минина и Пожарского поклялись «вси умрети, а не победивше врагов своих никако же не возвратитися». В августе 1612 года крепость переходила из рук в руки. О решительном сражении до нас дошли такие слова: «И бысть бой велик зело и преужасен; сурово и жестоко нападаша казаки на войско литовское». Случилось победоносное сражение там, где в Климентовском переулке стоит храм Климента Папы Римского, самый большой в Замоскворечье. Зная о не простых отношениях между католиками и православными, между Римом и Москвой, возникает вопрос: «В честь какого папы воздвигнута эта грандиозная церковь в сердце Третьего Рима?»

И католики, и православные чтят папу Климента, которого обратил в христианство апостол Петр, считающийся первым Папой Римским. С другим ближайшим Христу апостолом, Павлом, Климент проповедовал среди язычников. Его перу принадлежит «Первое послание Коринфянам», заканчивающееся молитвой. В истории христианской письменности она считается первым образцом подобного рода литературного творчества. Основатели славянской письменности Кирилл и Мефодий принесли мощи Климента, четвертого после Петра папы, в Рим. По одной из версий, язычники утопили его в море. Память о Клименте православные празднуют 25 ноября.

Никто не знает, кто и по какому поводу в Средние века заложил в Замоскворечье не дошедший до нас храм Климента. А вот почему он стал таким большим в ХVIII веке, кто построил и кому мы обязаны его великолепием – стало более-менее известно, когда нашли на Урале рукописный сборник ХVIII века «Сказание о церкви Преображения между Пятницкой и Ордынкой, паки рекомой Климентовской».

В ее приходе, как пишет неизвестный автор, стояли «боярские палаты» графа Римской империи Алексея Петровича Бестужева-Рюмина. Его имя вошло не только в анналы истории, но и в фармацевтические справочники, как автора «бестужевских капель», по-латыни – tinctura tonico nervina Bestuscheffi. Граф увлекался химией, но то была его побочная тема. Главная – исполнялась много лет в дипломатии. По долгу службы Бестужев-Рюмин жил постоянно за границей и в Петербурге, где играл роль вице-канцлера, канцлера – министра иностранных дел. Судьба то возносила его высоко, то опускала до эшафота. Дважды приговаривали графа к смертной казни, дважды после падения его звезда стремительно поднималась к вершинам власти. Первый раз спасла вельможу, запутавшегося в интригах грязной политики, Елизавета Петровна. В благодарность гвардейцам Преображенского полка, провозгласившим дочь Петра царицей, она повелела возвести в Петербурге храм Преображения с приделом Климента. Переворот случился как раз 25 ноября 1741 года, когда отмечалась память Папы Римского.

На радостях Бестужев-Рюмин, прихожанин церкви Климента в Москве, решил воздвигнуть новый храм взамен обветшавшего, дав на благое дело 70 тысяч рублей. Кому он доверил проект? Тому же придворному архитектору, которому поручила заказ Елизавета Петровна. Им был крестник ее отца итальянец Пьетро Трезини, родившийся в Санкт-Петербурге. Столица Петра вечно обязана этой фамилии. Доменико Трезини возвел Летний дворец царя, собор Петропавловской крепости, 12 коллегий. Пьетро Трезини прославился оперным театром в Аничковом дворце, церквами, казенными зданиями Северной Пальмиры. С его именем связан в России завезенный им из Европы, где Пьетро Трезини учился архитектуре, стиль рококо. В переводе на русский рококо означает «узор из камней и раковин», это самый изощренный, самый изысканный, самый пышный, самый причудливый стиль. Крестник Петра первый строил церкви в новом для нас стиле, породнив его с допетровским пятиглавием. Что мы и видим в Замоскворечье на Пятницкой.

В конце царствования Елизаветы Петровны второй раз лишенный всех прав граф жил в подмосковной усадьбе. Он молил Бога о милости и тайком от двора строил Климента. Подставным лицом в роли храмоздателя, как пишут, выступал «коллежский асессор Козьма Матвеев», служивший под началом графа по «иностранной части». Напротив Климента на Пятницкой, 31, он же построил свой дом – двухэтажные палаты. (Его наследниками они переодеты в классический наряд и надстроены этажом.)

Воцарившаяся на престоле Екатерина II спасла Бестужева-Рюмина, вернула ему честное имя и возвела в генерал-фельдмаршалы. Графу, отбывшему ко двору, стало не до Климента, который достроил после его смерти разбогатевший Матвеев.

Так или иначе, а в Замоскворечье стоит с тех пор величественный пятиглавый храм, напоминающий стилем и масштабом соборы Петербурга. На Пятницкой предстают фасады с «узорами из камней и раковин». Здесь видишь, как светский дух пронизал церковную архитектуру. Увидеть былую роскошь под сводами храма невозможно: он единственный, в отличие от всех других в Замоскворечье, пребывает в запустении, как при коммунистах. Сюда они свезли тридцать тысяч книг, изъятых из церквей. Спасибо, что не сожгли.

О размерах Климента свидетельствует такой факт – у него множество престолов! Главный – освящен в честь Преображения Спаса. К нему приделали престолы Знамения, Николая Чудотворца и Неопалимой Купины. (Что означают эти слова? Купина неопалимая – терновый куст, объятый огнем. В нем Бог явился Моисею и призвал пророка избавить израильский народ от египетского рабства. В том пламени явился Моисею и прообраз Богоматери Марии, ее поэтому называют Неопалимою Купиною. Что объясняют так: терновник горит и остается зеленым, Мария рождает Христа и пребывает Пречистою Девой.)

На хорах церкви были престолы Рождества Богоматери и Вознесенский. В трапезной – престол Климента и Петра, архиепископа Александрии, обезглавленного за веру. Но, как часто бывало в Москве, в народе за храмом закрепилось название одного из приделов...

Что осталось от стрелецких слобод, упраздненных Петром после мятежей буйного воинства? О стрельцах напоминает Троица в Вишняках на углу с Вишняковским переулком. Она построена полковниками «с десятниками и со всеми стрельцами, бывшими в осаде на службе великого государя в Чигирине». Турки стремились тогда не только овладеть крепостью, охраняемой стрельцами, но и захватить всю Украину. После победоносных Чигиринских походов в 1677—1678 годах патриарх дал стрельцам разрешение построить храм в их московской слободе. Так что Троица в Вишняках не только церковь, но и памятник битвам, где решилась судьба Киева. В начале ХIХ века каменную стрелецкую Троицу перестроили в стиле классицизма на средства богатого купца Семена Лепешкина. Тогда появились колоннады, портики, купол-ротонда над храмом. Высокую колокольню возвели по проекту Федора Шестакова, много сделавшего в Москве после 1812 года. Шпиль колокольни выше крыши соседнего шестиэтажного дома.

...Однажды звон колокола привел в трепет гулявшего с няней по набережной гениально одаренного московского мальчика, обладавшего необыкновенным слухом. «Долго я не мог узнать, откуда доносится этот звук величайшей красоты – и это было причиною постоянного страдания... Это была Троица в Вишняках». Так писал в автобиографии великий московский звонарь Константин Сараджев. Он играл на всех московских колоколах божественную музыку, оборванную большевиками. Она звучит вновь на колокольнях Замоскворечья, за исключением тех, которые взорвали вандалы с партбилетом в кармане.

Длинная-предлинная Пятницкая насчитывала в 1917 году 90 владений – частных, церковных, казенных. И в каждом из них во дворах теснилось несколько строений. (Для сравнения – на Арбате их намного меньше – 55, на главной улице Тверской до «социалистической реконструкции», то есть тотального сноса, числилось 77 владений.) Пятницкая выводила на маленький Чугунный мост над каналом и близкий Большой Москворецкий мост, откуда одна дорога – к сердцу города, на Красную площадь и в Кремль.

Улица начиналась в Овчинниках, проходила через Толмачи и Кузнецы, а заканчивалась в Монетчиках. В средневековой Москве здесь жили овчинники, переводчики, кузнецы и мастера Денежного двора, чеканившие монеты. От одних слобод остались церкви, от других – каменные палаты, от третьих – ничего, кроме названий. Самое долговечное, что есть в Москве, – не камень и бронза. Самые древние памятники – названия улиц и переулков. Давным-давно исчезла слобода овчинников. Остались Овчинниковские – набережная, Большой и Средний переулки. (И Малый был, да сплыл…) В этой государевой слободе жили мастера, поставлявшие царскому двору овчины и шерсть. Название соседнего Руновского переулка вызывает в памяти мифическое Золотое руно, за которым гнался Ясон с аргонавтами. С натуральным руном, то есть шерстью целой овцы, имели дело жители московской Руновки. Она увековечена в Руновском переулке.

В Овчинниках ходили в храм Михаила Архангела. Эту одноглавую церковь с колокольней и трапезной не сломали, как все строения соседнего Малого Овчинниковского переулка. Понадобился тотальный слом, чтобы зеленое полукольцо бульваров превратить в Бульварное кольцо! Так предписывалось сталинским «Генеральным планом реконструкции города Москвы» 1935 года. Проект был грандиозным. Цитирую:

«От Устьинского моста Бульварное кольцо продолжается в Замоскворечье и выходит на Комиссариатский мост через Водоотводный канал.

Продолжение кольца от Новокузнецкой запроектировано шириною в 70 метров до Большой Ордынки, где на пересечении с вновь запроектированной парковой магистралью создается новая площадь…»

Засучили рукава спустя двадцать лет после обнародования плана в 1935 году. Начали с того, что на приземистой Овчинниковской набережной, как это творилось на улице Горького, воздвигли десятиэтажный дом. Подобные гиганты замышлялись на столь значительном пространстве, что даже отдаленный от канала вестибюль станции метро «Новокузнецкая» встраивался в некий комплекс Дома проектных организаций и жилых зданий Министерства угольной промышленности СССР. Оно финансировало размах. Обещанное кольцо «шириной в 70 метров», «парковая магистраль» и «новая площадь», будь они в натуре, погубили бы Михаила Архангела и всю другую старину. Смерть Сталина похоронила проект. Жилые дома-близнецы Хрущев начал собирать, как машины, вдали от Замоскворечья…

Кривизна переулков – знак средневековой стихийной «свободной» планировки, не знавшей классической прямизны. Таких кривых проездов, как Большой и Средний Овчинниковский, надо поискать. Отсюда все близко: златоглавая Москва, Василий Блаженный, бульвары и заводы Замоскворечья. Кривая переулков выводит то в гущу дворов, где никакой перспективы, одни стены торчат. То вдруг выталкивает на набережные и мосты, на простор речной волны, где одним узлом завязываются три русла – Водоотводного канала, Москва-реки и Яузы. Отсюда видны купола и колокольни, башни старые и молодые, выросшие над невиданными прежде новыми архитектурными образованиями, где под одной крышей и живут, и служат, и развлекаются. Одним словом, попадаешь в гущу старой теплой Москвы с «Аннушкой» в придачу, втискивающейся со звоном в гущу Заречья, впервые помянутого в 1365 году.

За стенами сталинского многоэтажного первенца, в его дворе сталкиваешься неожиданно с церковью исчезнувших Овчинников. Маленький храм Михаила Архангела, построенный в 1662 году, белеет на задворках министерства, где сегодня решают проблемы экономики и торговли всей России, занимаясь, в сущности, делом, начатым здесь во времена купца Ивана Калашникова. Назван храм в честь придела, главный его престол – Покрова Богородицы. В побеленных стенах горят огни свечей и паникадил. Идет служба. Кажется, никогда церковь не закрывали, не рубили ее золотые купола, не сбрасывали на землю колокола, не топтали ногами красочные иконы, написанные триста лет тому назад. Но так было. В храме сияет позолотой иконостас современного письма. Две иконы ХVII века «Субботу всех святых» и «Богоматерь Владимирскую с Голгофским крестом на обороте» пощадили, когда крушили «купеческую Москву», и передали Третьяковской галерее.

Напротив церкви погрузились в землю каменные палаты, ровесники Михаила Архангела. Монолитным стенам вернули прежний облик реставраторы. В одном их углу остался для сравнения желтый фасад с дверью и окнами рядового двухэтажного дома. Так москвичи перестраивали дедовские палаты, растесывая окошки, утопавшие в толще кирпичной кладки. Повисла на втором этаже кованая дверь, оставшаяся без каменного крыльца. Упирается в небо пирамида крыши. Вся эта необитаемая древность в двух шагах от домов, где жизнь продолжается в ХХI веке. Палаты белеют напротив Михаила Архангела. В них, как полагают, вели дела управители слободы овчинников.

Палатами и храмом Средний Овчинниковский переулок заканчивается. Усадьбой времен Елизаветы Петровны начинается у канала, которым Москва обязана Екатерине II... Усадьбой этой купец первой гильдии Иван Емельянов владел до основания Московского университета в 1754 году. Двухэтажный особняк с видом на набережную не сразу замечаешь среди заросших дикой зеленью соседних, не столь «породистых» строений. Дом с классическим портиком казна выкупила во второй половине ХIХ века для Шестой гимназии, основанной в Замоскворечье по примеру других частей Москвы.

В Большом Овчинниковском мало что осталось от древней Москвы. Самое раннее здание на углу с Пятницким переулком относится к ХVIII веку. Но и его не сберегли, спустя двести лет надстроив двумя этажами…

Иван III на Болвановке. Обычно переулки сохранялись лучше улиц, которые подвергались новациям в первую очередь. Но про Новокузнецкие переулки так не скажешь. Идешь по широкому и прямому асфальту, где тянутся стены «Рот-Фронта», бывшей «Паровой фабрики шоколада, карамели и конфет» Г. А. и Е. С. Леновых, и видишь, что кондитеры подмяли дома купцов, потомственных почетных граждан и фабрикантов Замоскворечья. Они основали за рекой три кондитерские фабрики! У Якиманки на Москва-реке изготовил первый в Москве шоколад Федор Эйнем, его делу советская власть дала революционное название «Красный Октябрь». У Ордынки купцы братья Ивановы запустили «Паровую фабрику шоколада». Ей та же власть присвоила имя французского революционера Марата. Фабрику у Пятницкой, в переулке, окрестило по-революционному Рот-Фронт (в переводе с немецкого – «Красный фронт») по случаю приезда в Москву вождя германского «Рот-Фронта» Тельмана. Так что фантики с «мишками» и «красными шапочками» клеймятся поныне логотипами, рожденными ущербной фантазией коммунистов.

В том углу, где сходятся оба Новокузнецких переулка, кондитерская промышленность заканчивается. И неожиданно возникает среди деревьев розовый столп под золотым куполом и крестом. Это древний Спас Преображения в Болвановке, напоминающий Меншикову башню. Обе церкви выстроены в стиле барокко, обе в форме ротонды. Только замоскворецкая – ростом намного ниже. Деревянную церковь Спаса на этом месте основали в 1465 году после восшествия на престол Ивана III, построившего дошедшие до нас стены и соборы Кремля.

Побывал однажды этот великий князь в Болвановке. О каких болванах речь? По одной версии, так москвичи называли место, где татары устанавливали привозимого из Золотой Орды деревянного «болвана», изображающего хана, или басму, пластинку из металла с образом хана. Перед этими символами ненавистной власти московские князья присягали, выплачивали дань, подписывали договоры с татарами. После свержения ига в местах бывшего унижения ставились храмы в благодарение Богу за избавление от неволи. По другой версии, болвановками называли местность, где выделывали болваны, болванки, необходимые портным и кузнецам. (В дореволюцонной Москве существовали Верхняя и Нижняя Болвановские улицы в Заяузье, переименованные в Радищевские все той же «политкорректной» советской властью.)

Возле Спаса в Болвановке надо постоять, есть тут о чем вспомнить. Конечно, товарищи из Московского Совета не удержались и здесь от страсти к переименованию. Спасо-Болвановские переулки, Большой и Малый, они назвали другим, ласкавшим большевистский слух пролетарским словом, в корне которого значится – кузнец. Так появились в 1954 году Первый и Второй Новокузнецкие переулки. В «реконструированной Москве» ничто не должно было напоминать о сомнительных болванах…

В замоскворецкой Болвановке проживали приглашенные великим князем иностранцы, служившие при дворе, аптекари и врачи. Сохранилось летописное известие о трагедии, разыгравшейся весной 1490 года с одним из жителей Болвановки. Некий венецианский врач, «жидовин» по имени Леон не смог спасти заболевшего наследника престола, сына великого князя Ивана III. За что поплатился головой в прямом смысле этого слова. Летописец бесстрастно поведал нам: «И того лекаря мистр Леона велел князь великий Иван Васильевич поимати и после сорочин сына своего великого князя повеле казнити его, головы отсечи. И ссекоша ему головы на Болвании, апреля 22». С венецианцем поступили так жестоко, не спрашивая разрешения у гордой Венеции. Узнав о казни, затосковал и запросился домой премудрый Аристотель, строитель Кремля, научивший москвитян лить пушки и изготавливать прочные кирпичи. Но этого итальянца удержали в Москве.

По преданию, Иван III сказал татарам ставшие крылатыми слова, что сдохла курица, носившая им золотые яйца. Князь встретил послов хана Ахмада, прибывших за данью, в Болвановке, не дав им проехать в Кремль. Москва выплачивала дань спустя век и после Куликовской битвы. Иван III поступил с послами Золотой Орды примерно так, как с «мистром Леоном». Хан Ахмад не дождался ни дани, ни послов, лишь один из них вернулся, чтобы доложить ему пренеприятную новость. О ней летописец поведал так: «Посла к великому князю Московскому послы своя, по старому обычаю отец своих из басмою просити дани и оброки за прошлая лета. Великий же князь прием басму лица его и плева на ню, низлома ея, и на землю поверже, и топта ногами своима, и гордых послов всех изымати повеле, а единого отпусти живе…» Ничего подобного не могли себе позволить предки Ивана III, княжившие в Кремле.

У Спаса Преображения, на месте исторической встречи Ивана III с послами Ахмада, стоит памятником каменная церковь. Она появилась в ХVIII веке (взамен прежней деревянной) в стиле барокко. В храме сотни лет хранились пять икон конца ХV века – со времени его основания. Икона Богоматери «Утоли моя печали», как сказано в ее описании, помещалась в серебряном вызлащенном окладе и жемчужной ризе с мелкими дорогими камнями. Конечно все, что здесь почиталось и сберегалось, вывезли или уничтожили в начале 30-х годов. Трапезную и колокольню сломали в злосчастном 1954 году, затеяв большие перемены. Тогда-то и переименовали переулки, намереваясь все Замоскворечье превратить в «образцовый социалистический город».

Ныне храм возрожден. На стенах – фрески, старые иконы, с высоты свисает роскошное паникадило. Мечтают прихожане, что восстановят сломанную трапезную и колокольню. А пока колокола звонят на маленькой деревянной звоннице. Напротив Спаса сохранился старый двухэтажный деревянный дом с резными наличниками и резным карнизом. Никому больше не приходит в голову их сломать.

Пятницкая без Параскевы. В Старых Толмачах у Пятницкой жили слободой переводчики с устного татарского на русский. Там стояла церковь во имя Никиты Мученика с престолом Сретения и приделом «Утоли моя печали». Со всем этим расправились без всякого сожаления, поскольку на месте старинной возвышалась построенная во второй половине ХIХ века новая церковь, а все храмы и здания того времени не считались в СССР памятниками архитектуры. На месте Никиты Мученика в Старом Толмачевском, 12/4, перед войной построили дом московской милиции.

О бывшей слободе Монетчиков напоминают шесть Монетчиковых переулков. В этой слободе молились в церкви Воскресения Словущего, помянутой впервые в 1673 году. Ее постигла та же участь, что Никиту Мученика, хотя по всем советским понятиям она считалась памятником архитектуры. Не пощадили большевики ни колокольни в стиле барокко, ни церкви середины ХVIII века, ни трапезной начала ХIХ века, ни старинных икон. Вывезли из ризницы по декрету Ленина, взвесив перед тем, как ограбить, 14 пудов 2 фунта 34 золотника изделий из золота и серебра. Все остальные бесценные сокровища искусства уничтожили. От храма осталась церковная ограда, на его месте – в 5-м Монетчиковом переулке, 7, стоит типовая школа.

Жизнь играет на всем протяжении многолюдной Пятницкой улицы, радуя сердца любителей прошлого. В отличие от своих переулков Пятницкая предстает редкостной для Москвы цельной картиной, сохранившейся с 1917 года. В истоке и до того угла, где на месте церкви кружится вестибюль «Новокузнецкой», сохранились все фасадные строения. На Якиманке, Полянке и на Ордынке ничего подобного не наблюдается.

Такую Пятницкую видел Лев Толстой, давний ее житель. Улицу помянул Лермонтов в поэме «Сашка», где фигурирует «старый дом», имеющий прямое отношение к сюжету нашего рассказа:

Давно когда-то, за Москвой-рекой,

На Пятницкой, у самого канала,

Заросшего негодною травой,

Был дом угольный; жизнь играла

Меж стен высоких. Он теперь пустой…

Такой улица была и на рубеже ХIХ—ХХ веков, когда мостовую заливала в дни наводнений Москва-река. Затапливало крепко, пока товарищ Сталин с несколькими соратниками и бесчисленными заключенными не проложил канал Москва – Волга.

Сегодня «дом угольный», декорированный пережившими революцию «потомками поставщика его императорского величества П. А. Смирнова», выглядит как на старых открытках. Построил этот дом в середине ХIХ века купец по фамилии Морковкин, который оставил о себе память как «выходец из крестьян графа Шереметева». У него купил трехэтажный дом Петр Арсеньевич Смирнов, винно-водочный король, обновивший свою резиденцию на Полянке. Он украсил вход с улицы чугунным крыльцом-навесом на тонких столбиках, с взлетевшими над ним двуглавыми коваными орлами. Точно такие орлы на этикетках «Смирновской» водки. Она поставлялась в Зимний дворец и всем, у кого была возможность пить этот «нектар» крепостью 41 градус.

Дома Пятницкой на всем ее протяжении принадлежали богатым купцам, потомственным почетным гражданам, фабрикантам, ворочавшим миллионами. Они же на свои кровные обустраивали храмы, поражавшие великолепием. Классические портики с колоннадами украшают и церкви, и дома, такие, как «Городская усадьба начала ХIХ века» (№ 18), «Городская усадьба конца ХVIII – начала ХIХ века» (№ 19), «Дом Матвеевых» (№ 31), внесенные в реестр памятников московской архитектуры.

Кто владел домами – известно, кто, кому, когда их продавал – сведения есть, эта информация имела важное значение при наследовании, купле-продаже.

Но кто проектировал строения – никто толком не знает, документов нет. Многие замечательные здания Москвы эпохи классицизма, даже Пашков дом, остались в истории архитектуры без автора. Высказывалось предположение, что красивый дом на Пятницкой, 18, в стиле ампир создал Осип Бове, много строивший после пожара 1812 года. Но доказательств тому нет.

Пушкин Замоскворечье обошел стороной. Лермонтов, судя по поэме «Сашка», не только видел «дом угольный». Скорей всего, он и побывал в нем, что позволило подробно описать увиденную там безрадостную обстановку бывшего графского особняка.

Внизу живет с беззубой половиной

Безмолвный дворник… Пылью, паутиной

Обвешаны, как инеем, кругом

Карнизы стен, расписанных огнем

И временем, и окна краской белой

Замазаны повсюду кистью смелой.

Эта картина осталась эпилогом незаконченной поэмы, где сверкают хрестоматийные строчки:

Москва, Москва!.. люблю тебя как сын,

Как русский, – сильно, пламенно и нежно!

Люблю священный блеск твоих седин

И этот Кремль, зубчатый, безмятежный.

Где-то у Пятницкой много лет жил «Колумб Замоскворечья» Александр Островский. Сохранился, как мы знаем, дом на Малой Ордынке, где родился автор «Грозы» и «Бесприданницы». То была съемная квартира. Когда сыну исполнилось два года, отец купил землю и построил собственный дом. Но где именно пролетели без малого десять лет жизни будущего великого драматурга, никто не знает.

Абсолютная точность начинается с Пятницкой, 12. На вид это маленькое строение даже рядом с домами начала ХIХ века. Возле него стоит одинокий столб с фонарем. Долгое время полагали, что этот дом купца Варгина снял молодой литератор граф Лев Толстой с сестрой, братом и тремя племянниками. Но вряд ли бы им всем хватило места под крышей этого уютного домика. Граф и его родные занимали квартиру в соседнем владении купца на Пятницкой, 16, трехэтажном доме, где семья прожила с октября 1857 года до конца 1858 года. Жизнь автора «Войны и мира» исследована чуть ли не по дням, чему поспособствовал Ленин, назвавший писателя «глыбой», «матерым человечищем», «зеркалом русской революции», при том что Лев Толстой призывал не противиться злу насилием… Советская власть чтила «зеркало русской революции» за обличение власть имущих. Это единственный классик русской литературы, у которого в Москве ТРИ музея: первый – в его усадьбе в Хамовниках, второй – в особняке на Пречистенке, третий – в домике на Пятницкой.

Молодой граф, поселившись в Замоскворечье, вел светскую жизнь, проводил время в Английском клубе, ресторанах, Большом и Малом театрах, литературных и музыкальных салонах. Надев трико, перепрыгивал через коня и отправлялся с Пятницкой в спортивный зал, где занимался гимнастикой и фехтованием. Толстой ходил на званые обеды и сам их устраивал. У него Фет прочитал перевод трагедии Шекспира «Антоний и Клеопатра» и своими разговорами, как записано в дневнике, «разжег меня к искусству». Спустя две недели на ответном обеде у Фета Толстой прочитал рассказ «Погибший», позднее переименованный в «Альберта».

Побывал Толстой на званом обеде в Купеческом собрании, устроенном по случаю рескрипта императора, начавшего процесс отмены крепостного права. Тот либеральный обед назвали «первым выражением свободы чувств». На нем богатейший промышленник, меценат, общественный деятель и публицист в одном лице – Василий Кокорев поднял тост «за людей, которые будут содействовать нашему выходу на открытый путь гражданственности». На этом пути московский купец, опередив американцев, первым в мире основал нефтяные промыслы на Кавказе, привлек в качестве эксперта гениального Менделеева. Кокорев рьяно утверждал «русский стиль» в архитектуре на улицах Москвы. Он построил в Замоскворечье крупнейшее здание своего времени – гостиницу «Кокоревское подворье» с торговыми помещениями. И писал слова, которые, кажется, сказаны вчера: «Пора государственной мысли перестать блуждать вне своей земли, пора прекратить поиски экономических основ за пределами отечества и засорять насильственными пересадками их на родную почву; пора, давно пора возвратиться домой и познать в своих людях силу».

Светская жизнь начиналась после полудня, длилась вечером и ночью. А с утра на свежую голову Лев Толстой писал. Что? Повесть «Казаки», рассказы, письма и дневник. Жизнь на Пятницкой он отразил 6 декабря 1857 года так: «Я живу все это время в Москве, немного занимаюсь своим писаньем, немного семейной жизнью, немного езжу в здешний свет, немного вожусь с УМНЫМИ, и выходит жизнь так себе: ни очень хорошо, ни худо. Впрочем, скорей хорошо».

Лев Толстой неоднократно описывал уличную московскую жизнь, которая протекала на его глазах. Тишину кабинета ранним утром нарушал скрип колес, звон Параскевы Пятницы, церквей в соседних переулках. Картина за окном переводилась на страницы «Казаков»:

«Все затихло в Москве. Редко, редко где слышится визг колес на зимней улице. В окнах огней уже нет, и фонари потухли. От церквей разносятся звуки колоколов и, колыхаясь над спящим городом, поминают об утре. На улицах пусто. Редко где промесит узкими полозьями песок с снегом ночной извозчик и, перебравшись на другой угол, заснет, дожидаясь седока. Пройдет старушка в церковь, где уж, отражаясь на золотых окладах, красно и редко горят несимметрично расставленные восковые свечи. Рабочий народ уж поднимается после долгой зимней ночи и идет на работы. А у господ еще вечер».

Замоскворечье после отмены крепостного права несколько лет оставалось патриархальным, каким его представил миру в пьесах Александр Островский. Путеводитель по Москве 1865 года не заметил новаций: «Замоскворечье – другой город; в нем мало жизни, движения… Похоже на губернский или хороший уездный город».

Спустя десятилетия путеводитель «По Москве» констатировал: «Теперь все это – уже прошлое. Все меньше становится провинциальных двориков… Сады вырубаются, деревянные домики либо уступают место богатым особнякам, либо многоэтажным доходным домам. И дореформенные типы Островского почти совсем исчезли: картуз и старомодный цилиндр сменился котелком, долгополый сюртук – смокингом и визиткой, вместо сапог бутылками мы видим американские штиблеты, вместо окладистых бород бритые лица либо по-европейски подстриженные бороды, даже знаменитые купеческие выезды с пузатым кучером и жеребцами хвост трубой вытесняются автомобилями».

В истоке улицы строй низкорослых зданий в 1883 году разорвал «доходный дом» высотой в пять этажей. В нем все квартиры сдавались в наем ради извлечения дохода. Отсюда возникло название этого нового типа жилых построек, пришедших на смену усадьбам, купеческим домам с лавками, где наверху жил хозяин, а внизу шла торговля. Новый «многоэтажный дом» на Пятницкой, 8, построил Михаил Чичагов, прославившийся как строитель театров. За 3 месяца и 25 дней он возвел в Петровском переулке крупнейший в городе частный драматический театр Ф. Корша с залом на 800 мест. Его великолепную акустику ценили итальянские певцы, часто гастролировавшие в старой Москве. Родной брат Михаила – Дмитрий Чичагов проявил себя в архитектуре «русского стиля». В этом духе на Красной площади всем известен его шедевр – здание Московской городской думы. (Здесь был музей Ленина.) Отец архитектора Николай Чичагов всю жизнь занимался Кремлем. Три его сына – Дмитрий, Михаил, Константин и внук Алексей составили династию архитекторов Чичаговых. Она оборвалась на Алексее, успевшем до мировой войны и революции построить несколько доходных домов в центре.

До недавних дней доходные дома выводились за черту искусства. А между тем у каждого – свой яркий образ, созданный архитектором-художником. Ни один такой дом не похож на другой. И не вина архитектуры, что квартиры на одну семью при капитализме превратились в «коммуналки» при социализме.

(В такой коммуналке я познал Москву изнутри. Комната c высоким потолком площадью 14 кв. м перешла мне с женой за «выездом» сослуживца, журналиста-пенсионера «Московской правды». С женой, дочерью и домработницей (спала на антресолях!) он ютился на этих метрах всю жизнь. Соседом моим стал артист Малого театра, чья фамилия в титрах кинофильма «Война и мир» мелькала последней. Часами он висел на телефоне и ворковал с дамами, приглашая в свою комнату старого холостяка. Напротив меня по коридору обитал артист театра Гоголя с сыном и женой, журналисткой «Литературной газеты». Кроме них жили в квартире: старая большевичка, любившая поговорить о революции, с дочерью-инженером и внуком – студентом МГУ; одинокая ткачиха на пенсии; молчаливая вдова покойного начальника, бывшая секретарша республиканского министра; администратор ателье ГУМа, она же сестра поэта Льва Ошанина; водитель c женой и дочерью; бухгалтер с женой-гинекологом, дочерью и зятем; служивший некогда в Иране вдовец с сыном-курьером, приводившим на ночь (на двоих с папашей) девушек с площади Трех вокзалов. Жили дружно, без скандалов. По утрам в коридор с телефоном и одним туалетом выходило 20 жильцов, выживших с потерями после «большого террора» и войны. Все мы получили ордера в новые отдельные квартиры в 1967 году, спасибо Хрущеву!)

Дом на Пятницкой Чичагов декорировал лепниной, у каждого этажа свой орнамент, ни у кого не заимствованный. Самый высокий, в шесть этажей, доходный дом на Пятницкой, 20, сосуществует век рядом со старинным особняком в стиле ампир, украшающим улицу после пожара 1812 года.

Самые богатые жили не в доходных домах. Модные архитекторы строили им особняки, непохожие на те, в каких некогда царили вельможи екатерининских времен. На Пятницкой, 33, жена потомственного почетного гражданина О. П. Коробкова заказала самому популярному архитектору Льву Кекушеву особняк. Он создал его в стиле эклектики, нагрузив фасад украшениями, свойственными барокко и классицизму. Этот особняк входит в список шестидесяти зданий (среди которых ресторан «Прага»), построенных Кекушевым в Москве на рубеже ХIХ—ХХ веков. Другой архитектор, Сергей Шервуд, сын Владимира Шервуда, автора Исторического музея, построил особняк М. И. Рекк на Пятницкой, 64, в том же стиле. И здесь ионическая колоннада с портиком соседствует с ротондой в стиле барокко.

Как ни хороши шедевры, но образ Пятницкой создают постройки рядовые, одноэтажные и двухэтажные, которых здесь много, как и во всем Замоскворечье.

Гамлеты и демоны Замоскворечья. Сказочно разбогатев, получив образование у лучших профессоров Москвы и Европы, аборигены Замоскворечья покидали малую родину. Так поступили Рябушинские, так поступил Сергей Третьяков, брат основателя Третьяковской галереи. «Колумб Замоскворечья» жил в Яузской части, потом на Волхонке. Василий Кокорев выстроил особняк в Большом Трехсвятительском переулке. В отличие от них еще один купец-легенда предпочитал жить невдалеке от церкви Параскевы Пятницы, на украшение которой денег не жалел. Роскошный храм сломали большевики, обезглавив улицу, а особняк «самого богатого московского промышленника» сохранился в начале Климентовского переулка. Им владел поначалу генерал от инфантерии Н. Д. Дурново. А спустя полвека особняк перешел в руки действительного статского советника, сына крепостного, разбогатевшего на строительстве российских железных дорог.

Его имя знала вся Москва. Он основал Комиссариатское техническое училище, построил каменные сходы к храму Христа Спасителя, проложил рельсы конно-железных дорог, по которым вскоре побежал, заменив лошадей, трамвай. В семидесятые годы ХIХ века в Москве говорили, что Первопрестольная стоит на трех китах – генерал-губернаторе Владимире Долгорукове, директоре Московской консерватории, задававшем тон в культуре города, Николае Рубинштейне, и на Петре Губонине, двигавшем экономику Москвы и всей России. О каждом из них слагали легенды при жизни, все они давали тому основание. Услышав о пожаре дома, где остались без крова артисты Малого театра Михаил и Ольга Садовские, Губонин примчался на пепелище и увез их в свой дом вместе с семью детьми. Узнав о растрате десяти тысяч рублей приказчиком, Губонин велел его оставить в покое, сказав: «Когда я женился, он дал мне на свадьбу взаймы жилетку».

Звезду, дарованную императором, Губонин надевал на длиннополый сюртук. Он ходил в картузе и сапогах бутылками, по адресу которых иронизировал путеводитель «По Москве». Губонин умер в 1894 году, до революции, дыхание которой раньше многих ощутил его современник Василий Кокорев, скончавшийся в 1889 году. Ему принадлежат пророческие слова: «Государство дошло до той глубины бездны, где уже редеет дыхание, не освеженное чистым воздухом». Это он написал в книге «Экономические провалы». В ХIХ веке никто из власть имущих не знал, как от них избавиться. Нашлись другие знатоки, ставшие хозяевами в 1917 году.

Как выглядела в 1917 году Пятницкая, видно на открытках-фотографиях, выходивших в старой Москве. Какой была улица изнутри, как жили, любили и страдали ее обитатели, повествуют «Три года» Чехова. Главный герой, «Гамлет Замоскворечья», родился и вырос на Пятницкой в доме отца, главы фирмы «Федор Лаптев и сыновья». Купец-миллионер занимал верх двухэтажного особняка, где располагалась зала, комнаты детей, спальня, кабинет, столовая, где еду подавала прислуга. А приказчики ютились внизу и во флигеле, по трое и четверо в одной комнате, ели из общей миски. Чехов понимал, такой жизни должен прийти конец.

– Москва – это город, которому придется еще много страдать, – сказал Чехов словами героя, убежденного, что Москва – замечательный город, а Россия – замечательная страна.

Страдания принесли молодые люди с дипломами императорских университетов. Один из них, Владимир Ильич Ульянов, на Пятницкой побывал, будучи присяжным поверенным. Его с радостью встречали в Большом Овчинниковском, 17/1. На доме с таким адресом белеет потемневшая от времени мемориальная доска. Посещение 23-летним волжанином квартиры в этом доме считалось историческим событием. Незадолго до визита будущего вождя два студента медицинского факультета Московского университета Александр Винокуров и Сергей Мицкевич сколотили из студентов группу единомышленников-марксистов. В советских энциклопедиях она почтительно именовалась «Винокурова—Мицкевича кружок». Этот кружок превратился в «шестерку» из 6 активистов, организовавших «Рабочий союз». От этих говорливых образований началась история Московского комитета партии большевиков, попытавшегося первый раз взять власть в городе в 1905 году.

Пушки заговорили тогда в декабре. Они били прямой наводкой по стоящей в конце улицы типографии Сытина. Ее машины печатали сочинения Льва Толстого, Чехова, Максима Горького. (Позднее служил здесь корректором Сергей Есенин, женившийся на Анне Изрядновой, корректоре типографии.) Классики не раз приезжали сюда, где издавали их сочинения. «На днях я был у Сытина и знакомился с его делом, – писал Чехов. – Интересно в высшей степени. Это настоящее народное дело. Пожалуй, это единственная в России издательская фирма, где русским духом пахнет и мужика, покупателя не толкают в шею. Сытин умный человек и рассказывает интересно».

Крестьянский сын Иван Сытин, окончивший один класс сельской школы, реализовал заветную мечту Некрасова:

Эх-эх, придет ли времечко,

Когда (приди желанное!..)

Дадут понять крестьянину,

Что рознь портрет портретику,

Что книга книге рознь?

Когда мужик не Блюхера

И не милорда глупого —

Белинского и Гоголя

С базара понесет?

Сытинская библиотека русских классиков из 100 книжек продавалась за три рубля, по три копейки за книжку. Проезд на конке стоил дороже. Книги выходили невиданными прежде тиражами, в сотни тысяч экземпляров. Сытин издавал четверть всех книг Российской империи, лучшую московскую газету «Русское слово», журналы, календари, конторские книги, тетради.

Пятиэтажные корпуса на Пятницкой издатель оснастил новейшими импортными печатными машинами, ротацией для цветной печати, оборудовал великолепный литографический цех. На четыре этажа поднялся склад бумаги. На три этажа – дом с квартирами служащих. Типография обзавелась не только конюшней, но и автомобильным гаражом, автономным электроснабжением. Проект этого комплекса выполнил архитектор Адольф Эрихсон, построивший в Москве десятки деловых центров, особняков, доходных домов. Сытин заказал ему же здание редакции газеты «Русское слово» на Тверской. Этот дом позднее захвачен был главными большевистскими газетами – «Правдой» и «Известиями».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.