НИКОЛАЙ ГОГОЛЬ

НИКОЛАЙ ГОГОЛЬ

Николай Васильевич Гоголь родился в марте 1809 г. в селе Большие Сорочинцы Полтавской губернии. Отец его был мелкопоместным дворянином, владевшим небольшой деревней Васильевка, в которой и прошли детские годы будущего писателя. Грамоте, закону Божию и арифметике Гоголь обучился дома под руководством специально нанятого семинариста, а для продолжения образования родители отослали его в 1818 г. в Полтаву, где он два года учился в местном поветовом училище. В 1821 г. его перевели в недавно открытую Нежинскую гимназию. Этому учебному заведению были присвоены права высшего учебного заведения, курс наук был очень обширный. Гоголь провел в гимназии без малого восемь лет. Здесь началось его горячее увлечение литературой и театром, здесь же впервые ярко проявились его острый юмор и сатирическое дарование.

Впрочем, он долгое время не придавал значения этой стороне своей натуры и мечтал стать поэтом. Кроме множества чувствительных стихов Гоголь в старших классах сочинил большую романтическую поэму «Ганц Кюхельгартен». В 1828 г. он закончил гимназию, получил аттестат на чин 14-го класса и полный самых радужных надежд отправился искать счастья в Петербург.

Столица встретила его неприветливо. Страшная дороговизна заставляла экономить буквально на всем. Денег катастрофически не хватало. Гоголь снял комнату в доме на Большой Мещанской, где жили ремесленники и мелкие чиновники. (Обстановку их жизни, так хорошо ему известную, Гоголь описал потом в своих произведениях.) Найти хорошее доходное место не удалось.

Надежды на литературный заработок также оказались тщетными. Истратив последние деньги, он издал своего «Ганса Кюхельгартена» — в мае 1829 г. поэма вышла в свет под псевдонимом В. Алов. Гоголь с нетерпением ждал отзывов на свое творение. Увы, его постигло горькое разочарование. Прошло два месяца — книга не распродавалась. Потом появилась небольшая, но ядовитая заметка в «Московском телеграфе», в которой автор советовал сочинителю поэмы не публиковать больше своих стихов, но сберегать их для себя «под спудом». Это был полный провал, катастрофа, развеявшая все мечты и надежды Гоголя. Горя от стыда, он обошел книжные лавки, в которых продавалась его книга, скупил все ее экземпляры, нанял номер в гостинице и сжег их все до одного.

Затем, после бурного отчаяния и тоски, начались томительные будни, полные мелочных забот и огорчений. Гоголь перебивался случайными заработками и должен был экономить даже на сахаре и свечах. Наконец, в апреле 1830 г. ему удалось устроиться писцом в департамент уделов с жалованием 50 рублей в месяц. С утра до вечера ему приходилось корпеть над бумагами. Однообразная, докучливая канцелярская работа, тусклый безрадостный каждодневный быт вскоре совсем истомили Гоголя. Спасаясь от тоски и отчаяния, он вновь взялся за перо. Его новая книга была навеяна воспоминаниями о далекой и дорогой ему Украине, с ее яркой разгульной жизнью, страшными и смешными преданиями. Так родился сборник прославивших его новелл «Вечера на хуторе близ Диканьки». Уже в феврале-марте 1830 г. одна из них — «Вечер накануне Ивана Купала» — была опубликована в «Отечественных записках». Первая часть сборника из четырех повестей вышла из печати в сентябре 1831 г. и сразу обратила на себя общее внимание. В 1832 г. появилась вторая часть, также из четырех повестей (в их числе «Ночь перед Рождеством» и «Страшная месть»). Читатели «Вечеров» были очарованы их юмором и весельем. Пушкин напечатал восторженную рецензию: «Сейчас прочел «Вечера близ Диканьки».

Они изумили меня. Вот настоящая веселость, искренняя, непринужденная, без жеманства, без чопорности. А местами какая поэзия! Все это так необыкновенно в нашей нынешней литературе, что я доселе не образумился!» «Все обрадовались этому описанию племени поющего и пляшущего, — писал он дальше. — Этой веселости, простодушной и вместе лукавой». Гоголь был признан замечательным юмористом. Мало кто обратил тогда внимание на лежавшую в основе некоторых повестей мрачную и совсем нешуточную демонологию.

В начале 1831 г. Гоголю удалось устроиться учителем истории в Патриотический институт благородных девиц. Материальное положение его несколько поправилось — он переехал в новую квартиру на Малой Морской и вообще воспрял духом. В это время он словно находился на перепутье — им владело множество замыслов. Переходя от одного грандиозного проекта к другому, он то думал писать многотомную всемирную историю, то всеобщую географию («Земля и люди»), то полную историю Украины. Все эти работы, впрочем, дальше планов не пошли. Та же судьба постигла и начатые им в это время многочисленные художественные произведения, которые также остались неоконченными. В начале 1834 г., благодаря хлопотам друзей, Гоголь был определен адъюнкт-профессором на кафедру всеобщей истории Петербургского университета. Однако на этом поприще успеха он не имел, хотя поначалу его лекции вызвали некоторый интерес. Занятия в университете очень тяготили Гоголя, и в конце 1835 г. он подал в отставку. С этого времени до самой смерти он жил только литературным трудом.

К 25 годам литературный талант Гоголя достиг своей зрелости. 1834 и 1835 гг. вообще стали самыми плодотворными в его творчестве. В этот период были созданы или задуманы все его главные произведения. В последующие 17 лет жизни он не обращался к новым сюжетам, а лишь обрабатывал старые. В 1834 г. Гоголь закончил два сборника повестей — «Арабески» и «Миргород». (В «Миргород» вошли «Тарас Бульба», «Вий», «Старосветские помещики» и «Повесть о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем».) В 1835 г. были написаны «Женитьба» и «Нос». Тогда же Гоголь начал «Ревизора», «Шинель» и «Мертвые души». Каждая из этих книг вошла в золотой фонд русской литературы. Повести «Арабесок» — «Невский проспект», «Портрет» и «Записки сумасшедшего» (вместе с написанной позже «Шинелью») — образовавшие так называемый «петербургский цикл», имели особенно глубокое влияние на всю дальнейшую русскую литературу. Ими было положено начало «натуральному» (или реалистическому) направлению в прозе, которое противопоставляло себя «романтическому». Гоголя справедливо считали родоначальником «натуральной» школы (Белинский даже называл ее «гоголевской»), но, вообще говоря, талант его был гораздо шире и не укладывался в какое-то одно направление. Художественный мир Гоголя очень сложен, и реальное постоянно соседствует в нем с фантастическим. Хотя после «Вия» он порвал с народной фантастикой и перенес действие своих произведений в плоскость современной, вполне реальной действительности, сверхъестественное продолжало играть в них важную роль. Только теперь Гоголь изображал не веселую суматоху, поднимаемую «бесовским племенем», а невидимые глазом порождения злого духа, возмущающие мир. С каждым годом он все острее ощущал его воздействие на человеческую жизнь. От повести к повести мы как бы чувствуем нарастание в них консистенции зла. Если в первой части «Вечеров…» зло нелепо и смешно, то в «Страшной мести» и «Вие» оно уже по-настоящему страшно. Однако сам автор еще не ощущает это изображаемое им зло как зло реально существующее, оно остается объектом его фантазии. Лишь временами, вглядываясь в рисуемые им образы, он словно замирает в изумлении перед его могуществом.

Первый еще неясно осознаваемый ужас перед всесилием мирового зла можно видеть в «Портрете» — удивительной повести, в которой так странно оказалась предугадана собственная судьба Гоголя. Внешний сюжет ее чисто романтический: талантливый художник пишет портрет таинственного ростовщика, имевшего сверхъестественное влияние на всех своих клиентов (душой каждого из тех, кто занимал у него деньги, овладевало зло, и он погибал какой-нибудь позорной смертью). Своей гениальной кистью художник сообщает портрету страшную силу, и тот превращается в дьявольское орудие, совращающее людей с истинного пути, пробуждающее в их душах зависть, корысть и другие разрушительные пороки. Поняв, что он сделался невольным пособником зла, художник отрекается от мира, — уходит в монастырь и замаливает свой грех в суровом монашестве. Символичны слова, которые он говорит перед смертью своему сыну: «Дивись, сын мой, ужасному могуществу беса. Он во все силится проникнуть: в наши дела, в наши мысли и даже в самое вдохновение художника. Бесчисленны будут жертвы этого адского духа, живущего невидимо, без образа на земле. Это тот черный дух, который врывается к нам даже в минуту самых чистых и святых помышлений». В этих словах поставлена проблема искусства. Если так могущественно зло и если в мире оно проникает в святые помышления и даже во вдохновение, то как тяжка и страшна ответственность художника, гений которого может незаметно для него самого стать орудием антихриста! В этой повести видны уже начала будущего религиозного мировоззрения Гоголя, согласно которому психика человека — единственный путь проникновения в мир злого начала. Овладевая душами, антихрист воплощается в людях.

Позже, оценивая в «Авторской исповеди» свой творческий путь, Гоголь делил его на две части, между которыми лежало знакомство с Пушкиным.

Первую его часть он относил к «веселой молодости». В эти годы он «сочинял, вовсе не заботясь о том, зачем это, для чего и кому какая от этого выйдет польза». «Может быть, — писал Гоголь, — с летами и с потребностью развлекать себя, веселость эта исчезнула бы, а с нею вместе и мое писательство. Но Пушкин заставил меня взглянуть на дело серьезно». Он похвалил способность Гоголя «угадывать человека» и посоветовал ему приняться за большое сочинение. Гоголь «задумался серьезно» и решил, что нужно смеяться не даром, а над тем, что «действительно достойно осмеяния всеобщего».

В 1835 г., оставив все другие замыслы, Гоголь засел за «Ревизора». «В «Ревизоре», — писал он, — я решился собрать в одну кучу все дурное в России, какое я тогда знал, все несправедливости, какие делаются в тех местах и тех случаях, где более всего требуется от человека справедливости, и за одним разом посмеяться над всем». «Это было первое мое произведение, — признавался он Жуковскому, — замысленное с целью произвести доброе влияние на общество». Гоголь создавал свою знаменитую комедию с невиданной быстротой — она была готова за два месяца. Стремительность сочеталась с большой и упорной работой над текстом. Гоголь удалял длинноты, излишние водевильные ситуации, отшлифовывал язык.

Замысел комедии был очень серьезен, намного серьезнее, чем может показаться с первого взгляда. Позже, в 1842 г., в статье «Театральный разъезд» Гоголь впервые выразил в понятиях те смутные ощущения, которые лежали в основе его зрелого творчества. Открылось же ему в эти годы страшно поразившее его явление, определяемое им как «мертвенность жизни» или (что то же самое) «омертвение души». Сам Гоголь воспринимал это «омертвение» не в переносном (аллегорическом), а в самом буквальном, прямом смысле. «Ныла душа моя, — пишет он, — когда я видел, как много тут же, среди самой жизни, безответных мертвых обитателей, страшных недвижным холодом души своей и бесплодной пустыней сердца». Постановкой «Ревизора» он надеялся разбудить этих «мертвых» обитателей, хотел вдохнуть жизнь в их пустынные сердца, чтобы залились они живительными слезами. Он верил, что такое «потрясение» может произвести «светлый смех», который поможет «взорваться и обнаружиться» внутренней болезни, разъедающей русское общество. Он ждал, что, воспрянув от греховного сна, оно «покается и спасется». Увы, его ожидания не оправдались.

Премьера комедии состоялась 19 апреля 1836 г. на сцене Александрийского театра. На ней присутствовал сам император, многие представители знати и известные литераторы (в том числе Пушкин, Вяземский, Жуковский). К не- счастью, постановка оказалась очень неудачной и в смысле актерской игры, и в смысле оформления. Гоголь потом чрезвычайно зло отзывался о непристойных париках, шутовских костюмах и грубом переигрывании, которым театр испортил его пьесу. Хотя императору Николаю спектакль понравился (он громко смеялся, а выходя из ложи заметил: «Ну, пьеска! Всем досталось, а мне более всех!»), в целом отношение к «Ревизору» в обществе оказалось отрицательным. Ни одна из высоких, задушевных идей Гоголя не открылась зрителям, критики судили лишь о том, что лежало на поверхности, а чиновничество увидело в пьесе только нападки на российскую государственность и громко возмущалось. На Гоголя этот поток негодующих откликов произвел гнетущее впечатление. Он переживал прием, оказанный его пьесе, как восстание лично против него всех сословий, как возмущение всей России. Для него неудача «Ревизора» была крушением всех надежд, почти личной катастрофой. Он писал в мае 1836 г.: «Я устал душой и телом. Клянусь, никто не знает и не слышит моих страданий. Бог с ними со всеми. Мне опротивела моя пьеса. Я хотел бы убежать теперь Бог знает куда, и предстоящее мне путешествие, пароход, море и другие далекие небеса могут одни только освежить меня».

Гоголь уехал за границу, чтобы продолжить там работу над недавно начатым произведением — поэмой в прозе «Мертвые души». Он чувствовал, что раздраженное состояние, владевшее им в Петербурге, не даст ему сосредоточиться на его труде.

Путешествие и в самом деле пошло ему на пользу. Доплыв на пароходе до Гамбурга, Гоголь через Германию и Швейцарию добрался до Франции. В Вене и Париже он много работал над своей поэмой. В марте 1837 г. он приехал в Рим, который отныне на много лет сделался основным местом его пребывания. Гоголь как-то сразу очень остро почувствовал и полюбил этот город. «Вся Европа для того, чтобы смотреть, — говорил он, — а Италия для того, чтобы жить». За 30 франков в месяц он снял маленькую квартирку в доме на улице Страда Феличе и зажил здесь скромной, почти подвижнической жизнью. Обычно он вставал очень рано и тотчас принимался за работу, которую сочетал с лечением, опустошая до завтрака графин тернийской воды.

Затем он спускался в кофейню, выпивал большую чашку кофе со сливками и отправлялся гулять по городу. Днем, когда наступала жара, он возвращался в свою комнату и читал, а вечером опять отправлялся гулять или шел в гости.

В эти годы идея «Мертвых душ» совершенно овладела им. Гоголь начал поэму еще в Петербурге, но писал без плана, для забавы. Теперь за границей он вдруг взглянул на нее другими глазами, взглянул как на свое главное произведение, которому суждено стать событием грандиозного значения. Он сообщал Жуковскому: «Все начатое переделал я вновь, обдумал более весь план…

Какой огромный, какой оригинальный сюжет! Вся Русь явится в нем!..» Замысел поэмы кристаллизовался вокруг темы «мертвенности жизни». Явление это глубоко волновало Гоголя, и он поражался тому, как равнодушно относились к нему другие. Для него самого ничего ужаснее в окружавшей его действительности просто не существовало. В бумагах Гоголя находим следы раздумий по поводу философского, космического смысла этой трагедии. В небольшой заметке «Размышление о некоторых героях первого тома «Мертвых душ» Гоголь описывает процесс превращения живой души в «мертвую»: «Постепенно человека охватывают «пошлые привычки света, условия, приличия», опутывают его, образуют твердую скорлупу вокруг его души. А как попробуешь добраться до души — ея уже и нет; остался окременевший кусок…» В другом, написанном для себя наброске, читаем: «Как пустота и… праздность жизни сменяется мутною, ничего не говорящею смертию. Как это страшное событие совершается бессмысленно. Не трогаются. Смерть поражает не трогающийся мир. Еще сильнее между тем должна представляться читателю мертвая бесчувственность жизни. Проходит страшная мгла жизни и еще глубокая сокрыта в том тайна. Не ужасное ли это явление? При бальном, при факелах, при сплетениях… никто не признает смерти…» Для того, чтобы показать, как страшно это «омертвение жизни и души», постигающее человека среди вихря жизни, были задуманы и написаны «Мертвые души». Гоголь хотел разбудить этой книгой Россию от мертвого сна.

Летом 1841 г. первый том поэмы был окончен. В октябре 1841 г. Гоголь привез рукопись в Москву. После трудных цензурных мытарств книга в мае 1842 г. вышла из печати. Едва дождавшись ее появления. Гоголь тотчас уехал из России. В письме Балабиной он признавался: «С того времени, как только вступила моя нога на родную землю, мне кажется, как будто я очутился на чужбине». «Меня томит и душит все, — и самый воздух», — писал он в другом месте. За приемом, оказанным его задушевному творению, Гоголь наблюдал издалека. «Вскоре после отъезда Гоголя, — вспоминал Аксаков, — «Мертвые души» быстро разлетелись по Москве и потом по всей России. Книга была раскуплена нарасхват. Впечатления были различны, но равно сильны…»

Сам автор, впрочем, опять остался недоволен сделанным. Следя за впечатлением от «Мертвых душ» в России, он вновь испытал чувство глубокого неудовлетворения. Ожидаемого облагораживающего эффекта на русскую жизнь поэма не произвела. С некоторым раздражением Гоголь обратился к работе над вторым томом. Отсылая экземпляр «Мертвых душ» Жуковскому, он писал: «Это первая часть… Я переделывал ее много с того времени, как читал вам первые главы, но все, однако же, не могу не видеть ее малозначительности в сравнении с другими, имеющими последовать ей частями. Она в отношении к ним все мне кажется похожею на приделанное губернским архитектором наскоро крыльцо к дворцу, который задуман строиться в колоссальных размерах…»

По этому полупризнанию можно судить о грандиозности всего замысла.

Поэма, по мысли Гоголя, должна была не только вскрыть недостатки и пороки людей, их заблуждения и всю недостойность их поведения, но и стать образцом, показать путь к их исправлению и нравственному возрождению. Во второй части, в отличие от первой (где главным была сатира), важное место должна была иметь проповедь очищения. Гоголь сам как-то говорил Жуковскому, что имеет для себя в качестве образца «Божественную комедию» Данте с ее трехчастным делением. «Мертвые души» соответствовали «Аду». Теперь он должен был создать героев «Чистилища», переходных, положительных, которые будут способствовать пробуждению русской жизни и просветлению людей. Задуманная книга должна была стать для русских читателей чем-то вроде религиозного откровения — не только герои романа, «мертвые души», должны были «ожить», но и сами читатели должны были, по мысли Гоголя, облагородиться и даже морально возродиться.

Задача была великая, и Гоголь испытывал тягостные сомнения в своих силах. В самом деле, имел ли он необходимые качества для того, чтобы учить и просвещать людей? Пристально вглядываясь в глубь своей души, Гоголь открыл в ней «темную сторону», «греховность» и «душевную черствость». Он осознал, что для окончания «Мертвых душ» в том виде, в каком он их задумал, он сам должен стать праведником. («Чтобы творить красоту, — говорил он, — нужно самому быть прекрасным».) Темп работы над поэмой резко снизился.

Гоголь писал Плетневу: «Сочинения мои так связаны тесно с духовным образованием меня самого и так мне нужно до того времени вынести внутреннее сильное воспитание душевное, глубокое воспитание, что нельзя и надеяться на скорое появление моих сочинений». Он погрузился в чтение трудов отцов церкви, проповедей и сочинений церковных писателей. Особенно волновала его книга «О подражании Христу» Фомы Кемпийского, которую он рекомендовал читать всем своим друзьям. Глубоко веря в то, что мысль о его труде внушена ему самим Богом, Гоголь каждый день начинал работу над поэмой с особой молитвы: «Боже, соприсутствуй мне в труде моем, для него же призвал меня в мир… Верю, яко не от моего произволения началось сие самое дело, над ним же работаю во славу Твою. Ты же заронил и первую мысль. Ты же один дал силы и окончить, все строя ко спасению моему…»

Но «Мертвые души» не писались. Приходилось вымучивать каждую строчку. Это была чудовищная пытка, кончавшаяся нервными припадками. Здоровье Гоголя стало быстро разрушаться. Стараясь поправить его, он ездил с одного немецкого курорта на другой, однако лечение не помогало. (Болезнь Гоголя, которой он страдал с юных лет, таинственна. Симптомы ее проявления можно определить словами: медленное оцепенение, остывание, замерзание — тело словно коченело, а душа ощущала себя «заживо погребенной».) Гоголь чувствовал постоянный упадок сил, а всякая попытка умственной работы вызывала усиление болезненного состояния. Но Гоголь не поддавался — свой недуг он воспринимал как «бесовское наваждение» и борьбу с ним считал борьбой с дьяволом. Он писал через силу, но постоянно был недоволен написанным. В июле 1845 г., находясь в Гамбурге, Гоголь сжег первую редакцию второго тома. «Не легко было сжечь пятилетний труд, производимый с такими болезненными напряжениями, где всякая строка доставалась потрясением, где было много такого, что составляло мои лучшие помышления и занимало мою душу, — записал он в тот же день. — Благодарю Бога, что дал мне силу это сделать. Как только пламя унесло последние листы моей книги, ее содержание вдруг воскресло в очищенном и светлом виде, подобно фениксу из костра, и я вдруг увидел, в каком еще беспорядке было то, что я считал уже порядочным и стройным. Появление второго тома в том виде, в каком он был, произвело бы скорее вред, чем пользу».

Оставив пока работу над поэмой. Гоголь решил изложить по крайней мере свои задушевные мысли, использовав для этого письма к друзьям последних лет. Он писал Языкову: «Я как рассмотрел все то, что писал разным лицам в последнее время, особенно нуждавшимся и требовавшим от меня душевной помощи, вижу, что из этого может составиться книга, полезная людям страждущим на разных поприщах». Так в начале 1847 г. появились «Избранные места из переписки с друзьями». В свободной форме писем Гоголь изложил здесь стройную и полную систему своего религиозного и нравственного мировоззрения. Давая оценку этой системе, надо помнить, что Гоголь подходил к решению многих вопросов не с логических, а с нравственных позиций. Нравственная интуиция была его гениальным даром. Он буквально физически чувствовал зло в мире и в самом себе. Зло никогда не было для него абстрактным, напротив, он ощущал его во всей реальности, он буквально «видел», что зло овладевает миром. (В «Светлом воскресении» он восклицает: «Дьявол вступил уже без маски в мир».) В этом мистическом реализме заключалась основа его мироощущения. Реальным воплощением дьявола на земле, по представлению Гоголя, являются скука, пошлость и тоска, которыми он околдовывает человечество. «И непонятною тоскою уже загорелась земля, — пишет Гоголь, — черствее и черствее становится жизнь, все мельчает и мелеет, и возрастает только ввиду всех один исполинский образ скуки, достигая с каждым днем неизмеримейшего роста. Все глухо, могила повсюду. — Боже, пусто и страшно становится в твоем мире…» Как же противостоять приходу антихриста? Зло входит в мир через человека, душа которого, изначально светлая и добрая, извращается и омертвевает. Главная причина этой зловещей метаморфозы заключалась, по мысли Гоголя, в болезни века — во всеобщем недовольстве, стремлении к преобразованиям и забвении, потери связи с изначальным и высшим. Каждый хочет быть не тем, что он есть, отсюда — разочарования и пороки. Более же всего подвержено этому ослеплению русское общество. Все несчастья от того, пишет Гоголь, что русский человек не знает ни себя самого, ни жизни. («Велико незнание России посреди России!» — восклицает он.) Показать русским Россию — в этом видел Гоголь свое назначение и суть своего творчества. Он должен был принести обществу «прозрение» и положить тем самым начало его исправлению. Путь, по которому должно идти это исправление, по мысли Гоголя, заключается не в преобразовании государственных институтов, не в создании новых учреждений, а в нравственном перерождении человека. Все очень просто — каждый, находясь на своем месте, должен стараться дать другим как можно больше добра и не желать ничего иного. «Всякому теперь кажется, — писал Гоголь, ~ что он мог бы наделать много добра на месте и в должности другого, и только не может его сделать на своей должности. Это причина всех зол… Поверьте, что Бог не даром повелел каждому быть на том месте, на котором он теперь стоит». Преобразование общества по Гоголю начинается с приказа: всем оставаться на своих местах, не рвать ни одной традиции, не изменять ни одного учреждения, ибо все институты, законы, должности и установления — совершенны.

Социальное зло не в законах и учреждениях, а в извращении их грешными людьми. Отсюда странное, на первый взгляд, убеждение Гоголя, что преобразовывать Россию нужно не нововведениями, а генерал-губернаторами. «В России может этому дать начало всякий генерал-губернатор в вверенной его управлению области, — пишет Гоголь, — и как просто! Ничем иным, как только собственной жизнью своей». Когда должности и сословия войдут в исконные границы, Россия вернется к своему исконному патриархальному строю. Основа этого строя — иерархия любви. Губернатор — отец истинный всем своим подчиненным, все чиновники — его дети, союз любви связывает самые высшие общественные ступени с самыми низшими. Точно так же помещик должен быть «отцом своих крестьян». А во главе всего этого утопического общества — государь, который имеет отчет за свой народ перед Богом.

Таков идеал, к которому должна стремиться Россия. Понятно, что на пути создания этого общества будет много соблазнов, которые можно победить только с помощью православной церкви. Поэтому государственную систему должно увенчать полное оцерковление мира. «Церковь, — писал Гоголь, — одна в силах разрешить все узлы недоумения и вопросы наши, может произвести неслыханное чудо в виду всей страны». Гоголь видел особое предназначение России как раз в том, чтобы явить миру государство, основанное на любви. Он считал Россию страной особо избранной для этого промыслом Божьим, так как в русском народе есть «начало братства Христова» и он сильнее других народов «слышит руку Божию на всем, что не сбывается в нем».

Следовательно, смысл национального бытия России — религиозный. Она страна. мессианская, призванная распространить по всему миру свет Христова Просвещения.

Такова в общих чертах была суть гоголевского религиозно-нравственного учения, изложенная им в «Избранных местах…» Ни к одному другому из своих произведений Гоголь не относился с такой ревнивой любовью. Появившись в России, книга наделала много шума и была воспринята русским обществом однозначно отрицательно. Особенно резкую отповедь получил Гоголь от Белинского, который отправил ему из Зальцбрунна страстное обличительное письмо. Касаясь главной идеи «Переписки…», Белинский, в полном согласии с идеалами западничества, писал: «Россия видит свое спасение не в мистицизме, не в аскетизме, не в пиетизме, а в успехах цивилизации, просвещения и гуманности. Ей нужны не проповеди (довольно она слышала их), а пробуждение в народе чувства человеческого достоинства».

Гоголь был до глубины души расстроен суровыми словами Белинского, а также тем, что его книга, которую он писал с самыми лучшими намерениями, опять всколыхнула против него волну гнева и непонимания. Даже самые близкие к нему по духу люди — Аксаков и Свербеев — не поняли его и увидели в его труде только желание поучать и проповедовать. Аксаков писал Гоголю;

«Книга Ваша вредна, она распространяет ложь ваших умствований и заблуждений». Сурово осудило Гоголя даже русское духовенство, на поддержку которого он, может быть, рассчитывал прежде всего. Это всеобщее безусловное отрицание произвело на него страшное впечатление: удар был столь неожиданным и жестоким, что он растерялся. «Как это вышло, что на меня рассердились все до единого в России, — писал он, — этого я покуда еще не могу сам понять…»

Измученный Гоголь пережил новый духовный кризис — он начал сомневаться в самом интимном и святом — в своей близости к Христу и своей любви к Богу. Он вдруг задается страшным вопросом: а что, если правы те, кто обвиняет его в дьявольской гордости, и что он действительно пребывает в греховном ослеплении? Стараясь стряхнуть бремя сомнений, он в начале 1848 г. совершил паломничество в Палестину: посетил Бейрут, Сидон, Тир, Назарет и Иерусалим. Но надежда на то, что душа его воскреснет у Гроба Господня, не оправдалась. Святые места не произвели на него никакого впечатления. «Мое путешествие в Палестину, — писал он, — точно было совершено мною затем, чтобы узреть собственными глазами, как велика черствость моего сердца». Он, впрочем, решил для себя не уезжать больше за границу и жить в России, как бы тяжело это ему ни было, И действительно, духовное возрождение его началось вскоре после того, как он поселился в Москве и стал близко общаться с ржевским священником Матвеем Константиновским. В беседах с ним Гоголь постепенно изживает грех гордости, который очень беспокоил его друзей — православных священников. Пройдя через горнило страшных душевных сомнений, он обрел к концу жизни просветление и спокойствие. Переезд оказал благотворное влияние и на его творчество — поэма, наконец, сдвинулась с мертвой точки, одна за другой появлялись новые главы «Мертвых душ». Одновременно Гоголь работал над своими религиозными трактатами — «Размышления над Божественной литургией», «О любви к Богу и самовоспитании», «О душевных расположениях и недостатках». Вторая часть «Мертвых душ» была окончена к лету 1851 г., но Гоголь все переделывал и переписывал ее. По мнению всех, кому он читал свое творение, вторая часть была великолепна и даже превосходила первую. Так, например, Арнольди вспоминал, что она была гораздо ближе к действительности, чем первая, что тут везде слышалась жизнь «как она есть», без всяких преувеличений. Аксаков, глубоко взволнованный чтением Гоголя, писал: «Теперь я только убедился вполне, что Гоголь может выполнить свою задачу, о которой так самонадеянно и дерзко, по-видимому, говорит в первом томе… Да, много должно сгореть жизни в горниле, из которого истекает золото».

К сожалению, русский читатель так и не увидел этого сочинения — незадолго до смерти Гоголь сжег второй том «Мертвых душ». Обстоятельства, подвигнувшие его на это, навсегда останутся тайной. 26 января 1852 г. умерла жена Хомякова, сестра покойного друга Гоголя поэта Языкова. По свидетельству всех, кто был в это время близок к Гоголю, смерть Хомяковой произвела на него потрясающее впечатление. На панихиде он сказал: «Все для меня кончено». С этого дня он стал готовиться к смерти и большую часть ночей проводил без сна в молитве. Позже Плетнев писал: «Пропуская лишь несколько капель воды с красным вином, он продолжал стоять коленопреклоненным перед множеством поставленных перед ним образов и молился. На все увещания он отвечал тихо и кротко: «Оставьте меня, мне хорошо». В ночь на 12 февраля, сжигая какие-то бумаги, он бросил в печь и тетрадки, заключавшие в себе рукопись второго тома поэмы. Сам Гоголь объяснял это какойто страшной, почти сверхъестественной ошибкой. Так, доктор Тарасенков, лечивший Гоголя, рассказывал, что после того как тетради сгорели. Гоголь заплакал, велел позвать графа Толстого, показал ему на догорающие угли бумаг и сказал: «Вот это я сделал! Хотел было сжечь некоторые вещи, давно на то приготовленные, а сжег все! Как лукавый силен… вот он к чему меня подвинул! А я было там много дельного уяснил и изложил. Это был венец моей работы… Я думал раздать друзьям по тетрадке: пусть бы делали, что хотели.

Теперь все пропало». С этой минуты он погрузился в мрачную прострацию и стал быстро слабеть. Поскольку он ничего не ел, врачи попробовали кормить его насильно. Но от этих мучений больному стало еще хуже, и утром 21 февраля он умер.

Окидывая даже беглым взглядом прожитую Гоголем жизнь, нельзя не признать, что она была полна какого-то таинственного смысла и трагического величия. Значение его для русской литературы было огромно: он гигантски расширил круг поднимаемых ею вопросов и круто повернул ее от эстетики к религии. Все черты, характеризующие «великую русскую литературу», ставшую мировой, были намечены Гоголем. Но его значение далеко выходило за рамки чисто литературные. Гоголь по-новому выразил то особое мистическое мироощущение, которое свойственно было русскому обществу в допетровские времена — после полутораста лет просвещения и усиленного подражания Западу он первым во весь голос заговорил о православии и особой мессианской роли России в мировой истории. В 40-е гг. большая часть русского общества еще не готова была воспринять его проповедь — она пошла за Белинским и другими «западниками». Призыв Гоголя — обратиться к православным корням и истокам русской цивилизации — был гласом вопиющего в пустыне Только спустя десятилетия на голос Гоголя откликнулся Достоевский.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.