84. ГОГОЛЬ «МЕРТВЫЕ ДУШИ»

84. ГОГОЛЬ

«МЕРТВЫЕ ДУШИ»

Еще при жизни писателя современники (К. С. Аксаков, С. П. Шевырев) окрестили его знаменитый роман русской «Илиадой». По прошествии полутораста лет эта оценка никак не устарела. Роман-поэма Гоголя входит в число немногих книг, которые определяют само лицо русской литературы. И ее дух тоже. Для нынешних времен идеи «Мертвых душ» не менее актуальны, чем для середины прошлого столетия. Разве не к нашим дням обращены слова заключительного аккорда гоголевской поэмы: «Русь, куда ж несешься ты? Дай ответ. Нет ответа»? Найдется ли сегодня хоть один человек, кто бы вразумительно ответил на вопрос классика? Нет такого! И никогда не будет!

И бессмертные типажи, созданные Гоголем, — куда как актуальны. Начиная с искателя мертвых душ — Чичикова, чья главная отличительная черта — приобретательство. Человек-приобретатель — разве не наш он современник? Не знамение теперешней России? Сколько новоявленных Чичиковых — прирожденных приобретателей — рыщут нынче по миру в поисках своих «мертвых душ». Купить, продать, обмануть, нажиться всеми правдами и неправдами, а там — хоть трава не расти. Какой народ? Какая страна? После нас — хоть потоп. Все остальное — точь-в-точь по Гоголю. Вот он — современный герой-приобретатель:

Кто же он? Стало быть, подлец? Почему ж подлец, зачем же быть строгу к другим? Теперь у нас подлецов не бывает, есть люди благонамеренные, приятные, а таких, которые бы на всеобщий позор выставили свою физиогномию на публичную оплеуху, отыщется разве каких-нибудь два, три человека, да и те уже говорят о добродетели. Справедливее всего назвать его: хозяин, приобретатель. Приобретение — вина всего; из-за него произвелись дела, которым свет дает название не очень чистых. «…» Бесчисленны, как морские пески, человеческие страсти, и все не похожи одна на другую, и все они, низкие и прекрасные, вначале покорны человеку и потом уже становятся страшными властелинами его.

Последняя фраза достойна уст великого философа. Впрочем, Гоголь и был философ. Ибо, как хорошо известно, русская философия долгое время творилась главным образом через русскую литературу — поэзию, прозу, публицистику, критику и эпистолярный жанр. «Мертвые души» — одна из самых философских книг. И одновременно — одна из самых поэтических. Она так и поименована автором — поэма. Поэма о России! О ее народе! О его героях! Чичиковы, маниловы, коробочки, собакевичи, ноздревы, Плюшкины — все они плоть от плоти нашего народа. Значит, такие мы и есть. «Неча на зеркало пенять…» — как заметил тот же Гоголь в другом месте.

Кстати, те, кого обычно относят к категории «народ», развенчаны писателем с той же откровенной беспощадностью, что и представители так называемого «высшего общества». И не только слуга Петрушка, кучер Селифан да два мужика, философствующие в самом начале романа о колесе брички: доедет оно до Москвы али до Казани. Но и сама соль народа, его краса и слава — кузнецы, непререкаемые герои песен и сказок — представлены Гоголем без всяких прикрас и преувеличений, а такими, какими они были и остаются на самом деле:

… Кузнецы, как водится, были отъявленные подлецы и, смекнув, что работа нужна к спеху, заломили ровно вшестеро. Как он [Чичиков] ни горячился, называл их мошенниками, разбойниками, грабителями проезжающих, намекнул даже на страшный суд, но кузнецов ни чем не пронял: они совершенно выдержали характер — не только не отступились от цены, но даже провозились за работой вместо двух часов целых пять с половиною.

Вот тебе и «куем мы счастия ключи»! Кстати, о счастье. Если взглянуть на героев Гоголя с этой стороны (с точки зрения классической концепции эвдемонизма, то есть учения о счастье — см.: эссе о Фейербахе), то все они — во многом — воплощение уже достигнутого счастья. Разве не счастлив Чичиков, приобретая очередную порцию мертвых душ? Или Собакевич, сбагрив негодный «товар»? А счастливец Манилов? дебошир Ноздрев? скопидомка Коробочка? сверхскопидом Плюшкин? Их представления о достигнутом счастье вполне соответствуют учению эвдемонистов о стремлении человека к счастью как главной движущей силе всякого социального развития. Но такое ли счастье нужно людям? Этот немой вопрос как раз и задает Гоголь вместе со своими бессмертными типажами.

Гоголь создал грустную поэму, потому что грустна сама жизнь. «Боже, как грустна наша Россия!» — произнес Пушкин, прочитав рукописные наброски к «Мертвым душам». Грустная книга о грустной России. Но Россия невозможна без святой веры в ее величие и бессмертие, в ее неисчерпаемую таинственность и сказочное сияние. И потому всего этого не может не быть в поэме Гоголя. И там все, конечно, это есть. И вся она — гимн России, торжествнный и величавый:

Русь! Русь! вижу тебя, из чудного, прекрасного далека тебя вижу; бедно, разбросанно и неприютно в тебе; не развеселят, не испугают взоров дерзкие дива природы, венчанные дерзкими дивами искусства. «…» Открыто-пустынно и ровно все в тебе; как точки, как значки, неприметно торчат среди равнин невысокие твои города; ничто не обольстит и не очарует взора. Но какая же непостижимая, тайная сила влечет к тебе? Почему слышится и раздается немолчно в ушах твоя тоскливая, несущаяся по всей длине и ширине твоей, от моря до моря, песня? Что в ней, в этой песне? Что зовет, и рыдает, и хватает за сердце? Какие звуки болезненно лобзают и стремятся в душу и вьются около моего сердца? Русь! чего же ты хочешь от меня? Какая непостижимая связь таится между нами? Что глядишь ты так, и зачем все, что ни есть в тебе, обратило на меня полные ожидания очи? И еще, полный недоумения, неподвижно стою я, а уже главу осенило грозное облако, тяжелое грядущими дождями, и онемела мысль пред твоим пространством. Что пророчит сей необъятный простор? Здесь ли, в тебе ли не родиться беспредельной мысли, когда ты сама без конца? Здесь ли не быть богатырю, когда есть место, где развернуться и пройтись ему? И грозно объемлет меня могучее пространство, страшною силою отразись во глубине моей; неестественной властью осветились мои очи: какая сверкающая, чудная, незнакомая земле даль! Русь!

Но вот что еще поразительно: гоголевское «прекрасное далеко» — не только солнечная Италия, откуда он обращался к соотечественникам. Сегодня — это уже временная категория, и великий русский писатель обращается из своего далекого времени к нашему настоящему и не нашему будущему, к той России, в которую он всегда беззаветно верил и в которую верит и учит всех нас!