Использование синонимов

Использование синонимов

Столкновение с редакторами бывает для авторов как полезным, так и губительным. Многое зависит здесь от конкретных людей.

Чаще всего картина выглядит так. Гениальный автор присылает текст, приходит гнусный редактор (подозреваемый в том, что когда-то он не смог стать писателем и теперь мстит всем, кому это удалось, кромсая их гениальные тексты) и начинает самовыражаться. Калечит произведение и накладывает на него свою черную тень. Потом возвращается автор и, хлопая крыльями, как подстреленный лебедь, пытается спасти от текста то, что еще можно спасти. После этого книга выходит в свет, равнодушный читатель даже не видит, насколько она искалечена, писатель лежит с мигренью, а редактор, злобно хихикая, потирает руки.

Люди, это не так. С редакторами необходимо разговаривать. Не надо приходить с мыслью: бегу спасать! Бегу расставлять точки над «ё»! Бегу возвращать назад мои неповторимые выражения! Чаще всего редактор приводит текст в такой вид, чтобы читатель мог адекватно его воспринять. Мой первый редактор формулировала гениально: «Если кто-то твой текст не понял — например, я, — значит, надо поправить».

У автора, особенно начинающего, есть какие-то его личные разговорные особенности, которые он старательно переносит в текст, думая, что в этом и заключается неповторимость его стиля. Но чаще всего это какие-то окказиональные неологизмы — как в области лексики, так и в области пунктуации. И далеко не всегда они ценны настолько, чтобы ради них жертвовать читательскими нервами. Кто-то упорно называет мечи «ковыряльниками», кто-то настаивает на повторяющихся описаниях мытья героини, которая соскребает грязь с подмышек и ног, кто-то вцепился в слово «ступни» и употребляет его при каждом удобном случае. Корней Чуковский в своих дневниках упоминает о какой-то женщине, которая чрезвычайно любила слово «бесительно» и определенно им злоупотребляла.

Товарищи писатели, следите за собой. И если редактор что-то покромсал в вашем тексте — не поленитесь, спросите, какими соображениями он при этом руководствовался.

Писательство — дело одинокое. Только я, мой компьютер и целый мир у меня в голове.

Но на самом деле это не вполне так. Писательство — это всегда диалог и сотрудничество: автора с героями, редактора с автором, автора с читателями, а читателей — с персонажами и миром автора. «Слова летучи», мысль перетекает от одного источника к другому, обогащается, возвращается, снова уходит. Мы все связаны этим постоянным сотрудничеством, собеседничеством.

Поэтому, скажу еще раз, не нужно пренебрегать диалогом с редактором. Он вынет Розенталя, он покажет пальцем в сторону Ожегова, он объяснит разницу между «напарником» и «партнером», если вы до сих пор ее не знали. Он изменит вашу жизнь!

Он же объяснит вам, что слишком частое употребление слов «было» и «который» вредит тексту. Посоветует искать синонимы к слову «сказал», порекомендует отслеживать однокоренные слова — чтобы они не сидели слишком густо в одном абзаце. Расскажет вам, быть может, о проверке на непристойность и двусмысленность. Не то чтобы мы шли на поводу у современности с ее нелепыми требованиями… Но предположим, что нашу межавторскую книгу читают подростки. Наступить себе на горло и вместо «арбалетный болт» написать «арбалетная стрела»? Когда-то я отказалась идти на поводу у этой самой современности и сражалась за «болты» до последней капли крови. А сейчас думаю, имело ли смысл? Одно слово редко когда решает дело, одним словом можно и пожертвовать. В шестидесятые, в семидесятые слово «трахнуть» означало «ударить», и попался мне тут текст, написанный в те далекие времена. Автор постоянно писал, что такой-то герой трахнул такого-то героя по голове. Если бы текст готовился к изданию, я бы настоятельно рекомендовала заменить слово. Зачем? А это вообще принципиально — сохранить слово «трахнул»? Если сказать — «треснул» — многое изменится? Мне, в общем, все равно, но в тексте лучше избегать двусмысленностей.

Я буду категорически протестовать против того, чтобы слова «голубой» и «розовый» считались запретными и неприличными — из соображений требований толерантности по отношению к лицам нетрадиционной сексуальной ориентации. Компьютер постоянно подчеркивает эти слова красной линией. Мол, нет слова розовый! А какое платье на кукле Барби? Пышное… Нет, какого оно цвета? Оно РОЗОВОЕ. Я не хочу играть в игру «черное и белое не называйте», то есть, простите, «голубое и розовое не называйте». Есть такие цвета. До последнего буду сопротивляться их отмене. А то придется запретить рассказ Шолохова «Судьба человека», где у героя глаза голубые, как небушко.

Требования современности коснулись и слова «негр». Здесь, мне кажется, важно понимать, в каком контексте слово употреблено. Если речь идет об Америке — до восьмидесятых годов прошлого века — то вполне себе негры, ведь их так и называли, не так ли? Недавно делая ремонт и ободрав обои до первого слоя газет, я обнаружила газетную статью «Привилегия» неграм». Советские журналисты писали о том, что американцы посылают во Вьетнам преимущественно негров — бросают их под огонь, в то время как белые мальчики отсиживаются в безопасности. Та же тема, кстати, иногда звучит в американских фильмах о войне во Вьетнаме. Но как же дико выглядело для меня сегодня слово «негр» в газетном заголовке…

Сейчас, сдается мне, описывая приключения Конана среди чернокожих, стоило бы дозировать употребление слова «негр». Из соображений политкорректности? Да нет, просто оно получило пренебрежительную окраску, которой не было в шестидесятые. Поэтому работорговец или жрец Сета может кричать: «Негры, за работу! Солнце еще высоко!», а автор будет описывать их как «чернокожих людей».

Впрочем, на «неграх» я как раз не настаиваю — пока. Но совершенно определенно, что это слово из разряда нейтральных переходит в разряд плохих. С чем нельзя не считаться.

Наоборот, слова «коп» и «мент» из разряда обзывательных переходят в разряд нейтральных. Так же было и с «гёзами»: слово звучало презрительно, пока сами гёзы не решили, что оно им подходит. Чуткий автор отслеживает такие вещи.

Ну так вот, редактор поговорит с вами об этом.

И тут некоторые впечатлительные авторы начинают впадать в другую крайность: они постоянно подбирают синонимы. В результате возникают предложения, грамматически верные, да и стилистически, вроде бы, безошибочные — но почему-то вызывающие гомерический хохот, вроде: «Мужчина подошел к мерину».

Нота-бене. Я знаю, что скажу банальность, но до сих пор встречаются экземпляры из числа пишущей братии, которые всерьез считают, что «мерин», «конь» и «жеребец» — синонимы. Это покруче, чем считать синонимами «напарника» и «сменщика», гораздо покруче.

Нагромождение синонимов утяжеляет фразу. «Марвин выхватил меч. Мужчина замахнулся на монстра. Чудовище атаковало воина. Бритунец отскочил с проклятием. Джаккат набросился с воем, но человек успел перекатиться по земле и вскочить на ноги». В подобного рода абзаце читатель тонет и мгновенно теряет нить. Помните стихотворение про девочку, у которой было много имен? Ее звали и Дженни, и Джин, и Дженифер… А потом оказалось, что это «была девчонка одна». Так и здесь: Марвин, мужчина, бритунец, человек — это все «мальчишка один». Каждое из этих слов — значимое, тяжелое. А в мире ведь есть такая замечательная штука, как местоимение. Оно употребляется вместо имени, когда уже понятно, о ком речь. Местоимение разгружает фразу, делает ее легче. Да, абзац непростой, потому что там три действующих лица и все три мужского рода: Марвин, монстр и меч. Но надо постараться. Монстра заменить на чудовище — другой пол, другое местоимение. Только отслеживайте, чтобы это прочитывалось, потому что «он» и «оно» склоняются похоже, следовательно, необходим именительный падеж.

Местоимения, конечно, вещь коварная. «Кто на ком стоял?» — иногда хочется спросить вслед за профессором Преображенским. «Конан выхватил меч и направился к злодею, стоявшему у камина справа от него. Он замахнулся им, нанося ему смертельный удар».

Лепить местоимения, не думая о том, кто на ком стоял, — ошибка. Избегать местоимений любой ценой, громоздя тяжеловесные существительные, — ошибка. Назойливо повторять одно и то же слово — «монстр», «монстр», «монстр» — ошибка.

То есть вообще-то ошибкой будет все.

Здесь мы подходим к одному очень опасному порогу. Дело в том, что автору не нужно бояться сделать ошибку. И ошибку эту лучше делать в сторону доверия к читателю.

Если внимательно почитать классиков, то мы заметим: они не боялись ни повторений, ни местоимений, которые могут быть отнесены как к герою, так и к его мечу. «Он выхватил его» — конструкцию такого рода можно найти даже у Тургенева. Если один «он» одушевленный, а другой — нет, то два «он» допустимы. «Филипп приподнял рукав. Врач хорошо перевязал его, но рана открылась». Здесь, в принципе, понятно, что врач перевязал не рукав, а самого Филиппа.

Редактор вам, конечно, укажет на местоимения, которые якобы непонятно к чему относятся. Но в условиях свободного творчества вы можете настоять на своем. И это будет лучше, чем «мужчина подошел к мерину».

Еще два слова, с которыми будет бороться редактор, — это «сказал» и «был». С «был» все понятно: оно должно стоять только там и тогда, когда ничего другого уже подобрать нельзя. Иначе, дай нам волю, «было-было-было» булькало бы по всему тексту. Почему — тоже понятно, это глагол-связка. Ни одного немца не ругают за глагол sein, англичанину не запрещают пользоваться глаголом to be, а нам вот «было» — нельзя… Потому что у России уникальный путь, как известно. За все приходится платить.

Война с глаголом «быть» тоже может заходить слишком далеко. Иногда он во фразе необходим, а его изгнали, просто «чтоб не было». В результате появляются искусственные конструкции. Самый простой пример: надо сказать, что персонаж был бледен. Но мы этого просто так сказать не можем, потому что нам нельзя употреблять слово «был». Поэтому мы пишем: «Бледный, он…» Э-э… А что, собственно, «он»? Что он делал, бледный такой, если самая главная информация, которую должна нести эта фраза, — тот факт, что герой был бледен? Пишем: «Вошел Марвин, бледный». Это нам повезло, если Марвин вошел, а если он уже сидел в комнате? В комнате сидел Марвин, бледный. Потому что нельзя же сказать «бледный Марвин»? Нет, можно, конечно, только звучит как-то странновато. «В комнате сидел бледный Марвин». «Бледный» — он такой сейчас, и это значимо, потому что бледность — переменная характеристика. Что-то с Марвином случилось, отчего он стал сами знаете какой. И на это мы должны обратить внимание. А когда мы входим в комнату, и там сидит персонаж, и мы мимоходом говорим, что он такой-то, — это определение относится к чему-то куда менее значимому. В комнате сидел подвыпивший Марвин. В комнате торчал верзила-Марвин. А потом, вторым наблюдением, мы видим, что он бледный. И тут нужно поставить «был», потому что это наблюдение важно, его следует вынести в отдельное предложение, подчеркнуть.

Со «сказал» другая история. Синонимов много — проговорил, брякнул, молвил, произнес, заметил, вставил, возразил, добавил. Но вот два «сказал» как нечто очень нейтральное могут стоять близко друг к другу. А вот два «проговорил» близко друг к другу стоять уже не могут. Начав пользоваться синонимами, вы обречены подбирать их до бесконечности, чтобы они не повторялись. Особенно это касается стилистически окрашенных: «брякнуть» можно только один раз за весь разговор. И лучше не брякать слишком часто, если разговоров в книге много.

Помню одного автора, у которого все персонажи только «молвили» и «промолвили». На предложение подобрать какие-то другие слова или по крайней мере перейти на «сказал», автор мечтательно объяснил: «Но ведь «молвить» — это так красиво…» Если бы еще этот милый автор не писал кровавых фантастических боевиков… Но вообще — даже трогательно. Хотя текста все равно не спасает.

Тургенев дивно прошелся по манере некоторых авторов пользоваться заменой слова «сказал»:

«Ах, я вас люблю! — подскочила она. — Мне все равно! — почесался он».

Если держать в голове фразу Тургенева, пользоваться синонимами умеренно, не бояться повторить слово «сказал» два и даже три раза, а также помнить о том, что не обязательно каждую реплику снабжать подробным авторским комментарием — кто это сказал, каким тоном и что он при этом сделал (почесался, подскочил), т. е. бывают просто реплики, без авторской речи при них, — тогда все получится.

Есть еще одно слово, на которое стоит обратить внимание. Это слово «свой». «Своим» мы иногда заменяем притяжательные местоимения «его» и «ее». Когда уже имеются во фразе конкретные «он» и «она». «Он взял свой меч», то есть — он взял «свой собственный меч», как пишут иногда, делая кальку с английского. Потому что если сказать: «он взял его меч» — то возникнет вопрос: чей это был, в конце концов, меч? Кого-то чужого («его») или «свой собственный»?

По-русски правильно — просто «свой». Свой собственный — это масло масляное. Это когда человек говорит с ударением «я, в своей собственной квартире, газету не могу почитать спокойно!» Во всех других случаях — не надо «собственного».

Бывают случаи, когда «свой» заменяет определенный артикль (калька). «Она посмотрела своими зелеными глазами». С одной стороны, чьими еще глазами она могла смотреть? Чужими? Взгляни на мир глазами уголовника? «Она смотрела на мир его глазами»… Есть люди, в том числе редакторы, которые бескомпромиссно борются со словом «свой». Если она смотрит зелеными глазами, то это ее личные глаза. Если есть «свой» — значит, случилось что-то из ряда вон выходящее: «он приковылял на своих бедных израненных ногах».

Другие не обращают на «свой» такого уж пристального внимания. Но в общем и целом правило, я думаю, такое: «своего» нужно отслеживать, если вам кажется, что это местоимение на месте — пусть остается, если его можно убрать без ущерба для смысла — убирайте; маниакально его вычеркивать не надо.

Отдельно я хочу сказать о том, что называю для себя «расчлененкой». Это употребление наименований частей тела, а также самого слова «тело».

«Черный плащ с капюшоном укрывал тело странника и под ним лишь слегка угадывались короткие парные клинки свисающие на массивном поясе. Его правая рука сжимала резной деревянный посох, а левая держала за узду уставшего коня гнедой масти».

Это точная цитата из рассказа, написанного на конкурс рассказов о Конане.

Слово «тело» наводит на мысль о трупе. Поэтому когда в тексте плащ накрывает или покрывает тело, то первая мысль — отмучился, голубчик. Может быть, это мой извращенный ум так видит, не знаю. (Вот она, «проверка на вшивость»).

Еще одна цитата, из другого автора:

«Володя бросил тело на диван».

Имеется в виду, что Володя рухнул, упал, бросился на диван. Он как бы отрешенно отправил свое тело в полет, закончившийся на диване. Мысль, в общем, ясна. Но выглядит так, словно Володя кого-то убил и бросил тело на диван. Определения — «сухое, поджарое» и даже «свое» — ситуацию не спасают. Наоборот, они ее усугубляют и придают ей какой-то зомби-юмор:

«Володя бросил на диван свое сухое поджарое тело».

Интересно, как ему это удалось — бросить свое (сухое и поджарое) тело? Астральным духом?

Отдельно я не люблю употребление слова «туловище». «Его туловище отличалось хорошей мускулатурой». Почему не сказать просто — что у мужика были хорошие мышцы?

Еще одно сомнительное слово — «кожа». Употребляя его, всегда постарайтесь дать читателю однозначное, не поддающееся альтернативным истолкованиям объяснение: чья конкретно это кожа. «Его ноги были обмотаны кожей», пишет наивный автор. Э-э… Ну, это, мнэ-э, кожаными ремнями такими, ну типа обувь, поясняет автор. Если у героя на плечах кожа, если у него пояс из кожи, если он этой кожей, упаси Митра, разбрасывается, — пожалуйста, не испугайтесь лишних слов или расхожих определений и уточните, что кожа была «выделанная буйволова» или там еще какая. А не человеческая. И не лично его, персонажа, который, возможно, линяет как удав или удавом является.

Удручающее впечатление производит описание самостоятельной деятельности рук и ног. Это в какой-то мере связано с тем, что фэнтези и межавторские проекты часто пишут люди, начитавшиеся западных романов. А западные романы выходят у нас далеко не всегда в идеальных переводах. Существует школа перевода. В частности, эта школа учит тому, что не надо ничего изобретать. Давным-давно принято в русской переводческой традиции такой-то оборот английского языка передавать таким-то оборотом русского языка. И это нельзя придумать, это надо просто знать. Вот как правописание слова «линолеум», сколько ни гадай, все равно перепутаешь, иди и смотри словарь.

Но некоторые переводчики не ходят в школу и к ней не принадлежат. И вот уже появляется у знаменитой гейши «сатиновое кимоно» — спасибо, что не веселенький ситчик; а ведь «сатин» по-ихнему — это шелк…

Но еще хуже — кальки. То ли в менталитете дело, то ли просто язык так устроен, но в английском языке у рук и ног гораздо больше автономности, нежели в русском. Не исключено, что все началось с Великой Хартии Вольностей или с конституционной монархии. У нас монархия абсолютная — и как только она перестала быть абсолютной, сразу начались революции и другие безобразия. То же и в языке. Голова царит над телом, а тело повелевает руками и ногами. Если в тексте, написанном по-русски, рука что-то делает сама по себе («рука потянулась к кошельку», «рука схватилась за меч») — это сигнал тревоги. С героем происходит нечто выдающееся, из ряда вон выходящее. Ноги не слушаются, руки лезут, куда не просят! А голова-то у тебя, брат, где?

Вот пример из «конановского» рассказа — в данном случае употребление «расчлененки» вполне уместно:

«Печать Повиновения подействовала безотказно. Миклош принял флягу, хотя лицо его отразило высшую степень недоумения, когда рука помимо его воли поднесла сосуд к губам, а ноги сами подняли тело и повели вслед за странным человеком в одежде наемного убийцы.»

У героя, написанного по-американски, это дело совершенно обычное. Как он там разбирается со своей демократией — не очень понимаю, но это, в общем, как-то работает.

В написанном по-русски тексте это не работает. Как-то раз мне пришлось редактировать один текст, где расчлененкой страдало решительно все. Упав, герой смотрел, как мимо идут ноги прохожих. Ноги вообще были очень самостоятельными: они топали, догоняли, толпились… Если героиня причесывалась, то ее руки укладывали волосы. Если она ела, то ее челюсти жевали. Если она спала, то ее тело мерно дышало (приводя в ужас окрестных некрофилов). Мы честно боролись с расчлененкой, возвращая части тела в подчинение их законному властелину — самому человеку.

Еще одна ужасная вещь, которую, возможно, покажет редактор, — это необходимость согласования глаголов по виду. Кажется, совсем простая грамматическая вещь. Глаголы могут быть совершенного или несовершенного вида. Действие может совершаться постоянно или одноразово. Употребляя в одной фразе глаголы разного вида, постоянно отдавайте себе в этом отчет и отслеживайте — как они у вас работают. «Он погнался за ней и уже совсем догонял, как вдруг она села в карету, и он отстал». Он (что сделал?) погнался, (что делал?) догонял, она (что сделала?) села в карету, он (что сделал?) отстал. Здесь глагол несовершенного вида почти на месте — он догонял ее некоторое время, а потом опять начались события, и он отстал. Но вообще — рискованно, и не лучше ли станет фраза, если сказать — «догнал»? Он почти догнал ее, но тут она села в карету. Еще пример «пограничного» варианта: «Он опустил голову и молчал». В принципе, фраза не содержит ошибки. Но важно отдавать себе отчет в том, что одно действие было одноразовое «что сделал? — опустил», а другое — длилось «что делал? — молчал». Обычно поправляют на «он молчал, опустив голову». Но в принципе фраза допустима. В девятнадцатом веке так писали.

Вот пример из воспоминаний актера Юрьева (Юрьев умер в первой половине двадцатого века, но душой принадлежит еще к эпохе девятнадцатого). В эпизоде записан рассказ Шаляпина о том, как он, будущий великий певец, мальчиком впервые пробрался в театр.

«Облокотясь на барьер галерки, он сидел, как зачарованный, и не заметил, как от переживаемого волнения запустил в рот большой палец, отчего из его широко раскрытого рта из-под пальца потекли слюни и падали на чью-то голову сидящего в партере.»

Отрывок литературно вполне приемлем, тем более что он принадлежит к минувшей эпохе, менее строгой и придирчивой, чем наша. По крайней мере, в отношении глаголов. Мальчик (что делал?) сидел, (что сделал?) не заметил, слюни (что сделали?) потекли и (что делали?) падали.

Сейчас так писать не рекомендуется.