АЛЕКСЕЙ ГРИЦАЙ

АЛЕКСЕЙ ГРИЦАЙ

Так — гармонических орудий

Власть беспредельна над душой

Ф. Тютчев

Березовая роща… Русский Парфенон.

Не вдохновенные греческие зодчие Иктин и Калликрат, не сам гений античности Фвдий создавали это диво.

Природа, всемогущая и прекрасная, возвела неповторимый храм света и добра.

Белоснежная колоннада молодых берез — символ радости и мира.

Ослепительно чистым серебром сверкают стволы деревьев. Через нежное кружево тонких, почти невесомых ветвей видно, что летят, летят призрачные, как мечта, апрельские белопенные легкие облака.

Сиреневые тени играют свою игру.

В шепоте рощи — мелодия весны.

Тихая. Чарующая.

И как бы ни очерствела твоя городская душа, затормошенная будничной сутолокой, как бы ни огрубел слух, ошеломленный грохотом и скрежетом, все равно какие-то еще неведомые, нетронутые струны сердца затрепещут, и самой сути твоей достигнет великая всепобедная гармония вновь возрождающейся природы.

Сокровенная, ласковая.

Бегут мерцающие тени по колкой прошлогодней траве. Сулят близкое, роскошное разнотравье, многоцветье Лета.

Прошелестел ветерок.

Словно струны эоловой арфы, запели березы. Прокричала кукушка. Будто отметила еще одно ускользнувшее мгновение.

Таинственно, беззвучно, то сходясь, то исчезая, куда-то спешат облака.

В этом неустанном, волшебном движении (порою незаметном в скопище бетонных однообразных громад) — неутихающий поток счастья. Какая прелесть — Весна…

Вдруг резко зазвонил телефон. Я будто очнулся. Мгновенно увидел стеллажи, туго уставленные бесчисленными полотнами. Полки книг. Мастерская художника.

«Пора весны» — так называется картина Алексея Михайловича Грицая. Холст стоит на мольберте.

Художник писал этот пейзаж много лет. Неустанно повторяя мотив, каждый раз внося в картины что-то новое. Долго, долго вынашивал сюжет. Искал натуру. Наконеи, рядом с деревней Макаровкой обрел свою мечту.

Живописец вместе с десятками других полотен вскоре покажет «Пору весны» (последний, новый вариант) на персональной выставке в Академии художеств, первой в его жизни за все прожитые семьдесят лет.

Понимание искусства — дело вовсе не простое.

Главное — многотрудное, неодноразовое. Чтобы осознать произведение живописи, требуется не только напряжение глаз или изучение биографии любимых художников. Но, что не менее важно, нужно научиться видеть, слышать, ощущать картину. Тут уж необходима упорная работа души.

Когда зришь в музее, галерее либо на выставке задумавшуюся, будто застывшую фигуру посетителя, глядящего на полотно, то чувствуешь, что в этот миг (который может продолжаться часами) происходит сложнейший процесс.

Взбудораженное человеческое сознание пытается глубже постичь творение. В эти минуты зритель мысленно беседует с автором.

Происходит бесценный диалог двух душ, который приносит огромное удовлетворение. Мало того, что зритель становится внутренне богаче, духовно наполненнее, он как бы очищается прикосновением к прекрасному. Наши современники отлично понимают этот феномен.

Но для этого картина обязана нести в себе высокий духовный заряд. Сама живопись, ее пластический строй, система образов должны вызывать ассоциативный отзвук в сердце людском.

Весна Верхушки берез.

Наконец, исполнение полотна- невидимый, но всегда ощутимый большой труд, посвященный картине, в которую буквально каждый раз вкладывается вся предыдущая жизнь мастера, — все это вызывает зрительский резонанс, чувство благодарности и признательности.

Разумеется, это не означает, что каждое произведение создается годами.

Естественно, правил здесь нет.

Но то, что спешка, сырость исполнения, рыхлость формы, непроясненность колорита рождают серость и не являются приметами настоящего творения искусства, — аксиома.

Поэтому, когда искусствоведы или сами художники сетуют, что современный зритель порою остается равнодушным к некоторым экспозициям, им все же стоит попытаться осмыслить, почему «широкая публика» не спешит посетить иные выставки и, простите за вульгаризм, «валом валит» в Третьяковскую галерею или Эрмитаж, Русский музей или Музей имени Пушкина.

Не мешает серьезно подумать, почему иногда возникают бесчисленные очереди у некоторых экспозиций шедевров мирового искусства или русской классики…

А ведь секрет этой тайны легко раскрыть.

Ибо диво такой посещаемости наших сокровищниц в том, что там показывают, как правило, картины.

Да, законченные станковые картины, в которых с предельной выразительностью и пластическим совершенством ясно выражаются чувство и мысль, вложенные живописцами в свои холсты. И это есть то основное чарующее свойство, которое присуще истинным творениям.

Картина.

Это вовсе не обязательно многометровая композиция (хотя и они бывают гениальными). Портреты, пейзажи, даже натюрморты могут быть шедеврами в самом высоком понимании этого слова.

Это, понятно, не исключает, что этюд или эскиз может быть жемчужиной искусства.

Может.

Но тут все решает критерий художественности и мастерства живописца, создавшего эти холсты.

К сожалению, именно понятие художественности претерпело катаклизмы, вызванные многими процессами в западной культуре нашего бурливого двадцатого века.

Ленинград. Летний сад.

Человек есть тайна, говорил Достоевский. Но не меньшая загадка — рождение произведения живописи.

Белый лист бумаги. Чистый холст. Молчаливые клавиши фортепиано.

Начало.

Настанет дивный миг, и руки поэта, художника, композитора прикоснутся к нетронутой бумаге, девственному полотну, зазвучит рояль. Целый мир отразится в прекрасном творении.

Но история создания поэмы, романа, картины, симфонии сложна. Всегда неповторима и уникальна. И хотя есть строгие законы контрапункта, сама музыка, необъятная, как океан, сведена к четким рамкам всего лишь семи нот.

Поэт, возносясь душой к звездам, не должен забывать о ямбе или ином размере стихосложения. Художник-реалист при всем богатстве палитры, невзирая на разные стили и эпохи, следует непреложным законам рисунка, тона, колорита, композиции.

В каждом виде искусства существует феномен возникновения нового, которое каждый раз поражает своей остротой, первичностью мировидения.

Но если композитор или поэт, по существу, вольны начертать на чистой бумаге строки или ноты, впрямую отражающие полет их фантазии, то истинный большой художник, несмотря на самый смелый, фантастический сюжет, все же связан с живой природой, с натурой.

Самые невероятные сны Гойи или видения Босха обусловлены реальным изображением.

Уже не говоря о портретистах, пейзажистах или мастерах, пишущих многофигурные композиции. Как бы символичны они ни были, основа любого создания живописи — ассоциация с живой натурой.

Достаточно вспомнить черную ворону на снегу, послужив-щую по легенде посылом к созданию Суриковым «Боярыни Морозовой».

Труд, неустанный труд заложен в каждом большом произведении, и часто за долгую жизнь мастерам удается выразить свою кардинальную идею всего лишь в нескольких, а иногда в одном полотне. Поэтому так бесконечно увлекательны и поучительны истории рождения картин. Ибо в них звучит время, в котором жил и творил художник.

Молодая поросль.

Студия на Масловке. Уже расставлены холсты. Алексей Михайлович тщательно готовится к экспозиции. Сравнивает, размышляет.

«Самое светлое настроение, — задумчиво произносит Грицай, — я испытываю перед чистым холстом. Каждый раз мечтаешь: вот-вот воплотятся самые сокровенные замыслы.

Но как только положишь первые мазки, сразу же охватывают сомнения, мучения поиска».

Я слушаю этого высокого худощавого человека с какой-то искринкой в глазах и думаю, что за пытка это счастье быть мастером.

Ведь, казалось бы, ничего не стоит А. М. Грицаю при его опыте и знании написать очередной мотив. Но художник ждет, ждет того состояния природы, которое адекватно в данный миг состоянию его души. И вот именно эта слитность мечты и исполнения свойственна его лучшим холстам.

Поэтому у Грицая почти не встретишь раз и навсегда найденной гаммы, затверженных приемов письма или, как говорят, «накатанных сюжетов».

Живописцу удалось сохранить, не глядя на годы и многоопытность, мальчишечью способность удивляться вечно юной природе.

Я прошу у художника показать несколько этюдов с натуры.

Алексей Михайлович наугад вынимает со стеллажа и прислоняет к мольбертам десятки маленьких холстов.

В мастерской словно возникает радуга.

Так празднично сочны, ярки, свежи краски небольших полотен.

Будто отдельные оконца распахнуты в светозарный, сверкающий мир весен и зим, осени и лета, утренних и вечерних зорь, знойного полдня.

«Я свято исповедую, — продолжает разговор живописец, — когда пишешь с натуры, то знаешь, что искать. Природа, как и любовь к ней, неисчерпаема.

Сколько ни написано сюжетов, сколько ни создано шедевров пейзажного искусства, начиная с Констебля, Коро, Добиньи, Сислея, Писсарро, наших живописцев Саврасова, Шишкина, Левитана, но натура поистине бездонна.

И я глубоко верю: чем больше я буду стараться приблизиться к тому, что я чувствую и вижу, тем разнообразнее будут мои картины.

Ива цветет.

Ведь в русском пейзаже, как, впрочем, в любом другом, нет буквально ни одной пяди, похожей по цвету на другую.

Это закон.

Но как трудно пытаться отразить все богатство, великолепие цвета! Повторяю: цвета, а не краски.

Вспоминаю студенческие годы в Академии, когда И. И. Бродский не раз предостерегал молодых художников от форсированного пользования локальными красками, от слишком повышенной красочности.

«В верных, чутких сочетаниях света и тени, тонов и полутонов порою больше живописи, чем в той яркости красок, которую предпочитают многие. Можно тремя красками добиться настоящей живописи, если правильно выдержать отношения тонов, света и тени», — говорил он.

Бродский рассказывал студентам о сложнейшем принципе валера в станковой живописи, которым владели крупнейшие художники прошлого.

А ведь понятие «валер», — говорит Грицай, — нисколько не противостоит цветности, особенно после открытия пленэрных решений, сделанных импрессионистами. Самое главное — пытаться избегать стереотипа, штампа, приемов, хотя и удачных, но все же удаляющих живописцев от постоянного изучения натуры, поиска правды красоты, от вечно тревожащей любого художника мечты о постижении прекрасного».

Алексей Михайлович Грицай родился в Петербурге 7 марта 1914 года в семье педагога-математика.

Он рано остался сиротой.

Отец-красноармеец погиб в 1919 году.

Судьбе было угодно, чтобы пятилетнего малыша отправили к родным в деревню Дюндино.

Так городской мальчик попадает в просторный незнакомый мир. Маленькая деревенька примостилась на краю крутого оврага. Десяток изб. Неприхотливый образ жизни. Ласковая природа приютила сироту, радушно открыла объятия своих необозримых просторов.

Всего четыре года прожил там Алексей, но, как известно, воспоминания детства неотразимы. Так, навсегда запечатлелись в памяти высокое небо, поля, чахлый орешник, молодые березки у околицы, волшебная перемена времен года.

Весна. Большая вода. Фрагмент.

Неторопливый уклад.

Вереница дней, полных все новых и новых открытий: то синие сверкающие сугробы, метель, то весна-красна.

Тихие зори.

Звуки гармоники. Хороводы, посиделки. Протяжные песни. Полевые цветы. Игры со сверстниками. Мерцание солнечных бликов, бегущих по воде.

Багряная осенняя листва… Все это заложило на долгую жизнь постоянную, тогда еще не осознанную любовь к природе, красоте пейзажа.

Алеша возвращается в Питер. Школа. Учеба. Ранние рисунки. И вот наступает 1932 год, когда будущий художник, пройдя кое-какую подготовку, робко переступает порог Академии художеств. Душа его полна трепета и надежд: свершилось чудо — он студент.

Много, много странного увидел смущенный юноша на первых порах. Разбитые прекрасные античные слепки в разгромленном «новаторами» двадцатых годов академическом музее.

Нелепые натурные постановки в мастерской. И еще более чудные разговоры об искусстве, которые вели студенты, лихо красившие большие холсты яркими плоскостями и кубами. Все сместилось в цельной душе.

Не все Грицай понимал и ждал, ждал чего-то, пытался понять мудреные размышления педагога.

Пролетел год.

В Академию был назначен директором ученик Репина — И. И. Бродский. Он привел с собой группу художников-реали-стов. Система преподавания изменилась.

Девизом стали слова: учись у натуры, изучай классиков, традиции. Рисуй, рисуй, рисуй…

Плоды не замедлили появиться. Алексей Грицай попадает в мастерскую В. Н. Яковлева — человека разностороннего, широко образованного, эрудита, влюбленного в старых мастеров.

Всегда с благодарностью вспоминает Алексей Михайлович короткий год, проведенный в этой студии.

Стройный мир школы открылся ему. И когда позже, уже на старших курсах, Грицай работает в мастерской Бродского, мир искусства еще глубже входит в восприимчивую душу юноши.

Портрет жены с сыном.

Ведь профессор писал рядом с Малявиным, Грабарем, Сомовым, Кустодиевым — этими «птенцами из репинского гнезда», позже ставшими блестящими мастерами.

Прошла удачно защита диплома, и, крепко став на ноги, Алексей Грицай выходит в жизнь.

В 1940 году после окончания Академии Грицай был призван в армию. С первого дня Великой Отечественной, с самой западной границы Родины прошел художник до Сталинграда.

Бои, бои, отступления, контратаки и снова бои. Солдат-артиллерист Грицай увидел русские поля, вытоптанные вражескими сапогами, истерзанные гусеницами нацистских танков, сожженные города и села.

Видел смерть и скорбь тысяч и тысяч матерей, стариков, детей. Путь на запад дал огромный гражданственный импульс живописцу. Его Отчизна, изуродованная битвами, стала свободной.

С особой, щемящей радостью он вновь ощутил величие и красоту родной природы.

… Окончилась Великая Отечественная. Отгремели салюты. А. М. Грицай возвращется к любимой живописи. Он начинает патриотическую сюиту, которую можно условно назвать «Русский пейзаж». Но художника ждала новая работа.

В 1951 году Алексей Михайлович включается в коллектив, работающий над холстом «Заседание президиума Академии наук СССР». Грицай создает предварительно три портрета академиков Н. Н. Семенова, М. А. Павлова, Б. Б. Полынова. Они были написаны мастерски. Чувствовалась солидная школа, полученная автором.

Три крупных ученых…

Подвижный элегантный Семенов, улыбчивый, доброжелательный.

Внимательно к чему-то прислушивающийся, осанистый, несколько патриархальный Павлов…

Пронзительно острый, собранный и готовый к спору По-лынов.

Хочется отметить психологическую индивидуальность этих полотен. Особенно великолепно написаны руки. Подчеркивающие своим жестом характер каждого портретируемого.

Как жаль, что умение филигранно написать детали портрета иными живописцами во многом утеряно. А некоторые искусствоведы считают это качество старомодным.

Подснежники. Осинник.

Что греха таить, мнимая обобщенность, а правдивее — огру-бленность, не может заменить истинный станковый реалистический портрет.

Грицай, окончив работу над картиной, с неуклонной энергией начинает писать пейзажи, которые все более овладевают его сердцем.

Но надо было пройти долгие годы жизни в работе, поисках, тревогах и раздумьях, пока качество, увиденное знаменитым К. Ф.Юоном, сказавшим еще в 1939 году: «Грицай обладает несомненным чувством природы. Более всего ему близки лирические мотивы», стало кардинальной дорогой мастера.

Сегодня А. М. Грицай, несомненно, один из крупнейших художников пейзажной живописи. Он создал сотни картин, в которых звучит любимый им лейтмотив — Родина.

Радость…

Вот слова, которые невольно приходят, когда глядишь на пейзаж Грицая «Верхушки берез»…

Яркая лазурь предмайского неба. Белые тонкие свечи стволов берез. Празднично, светозарно, ликующе звучит гармония счастья возрождения.

Так было, и так будет.

Природа победоносна и целебна для души человека.

Много художников писали подобный мотив: весна, березы. Но этот холст отмечен редкой слитностью человека и природы. Чувствуешь отраду, свежесть дивной поры года, когда душа людская, забыв тяготы зимы и непогоды, удивляется нетленной красоте бытия.

Алексей Михайлович Грицай, как всегда, неспокоен. Готовит выставку. Напомним: первую персональную. Но его заботы, тревоги человечны и понятны.

Впереди большая экспозиция. Отчет за почти полувековой труд в искусстве народного художника СССР, академика А. М. Грицая.

Алексей Михайлович имеет одно бесценное свойство: привечает молодежь. Покинув стены института, участвуя в бесконечных выставках, Грицай всегда печется о начинающих мастерах.

Важно, что у него напрочь отсутствует какое-либо менторское чувство, назидательность.

Грицай необычайно чутко относится к проблемам школы. Он уверен, что умение рисовать, знание законов перспективы или композиции нисколько не остановят процесс самовыражения таланта, а только помогут ему.

Но несмотря на определенные традиции живописного языка, полученные им в мастерской Исаака Израилевича Бродского в Академии, Грицай умеет широко и непредвзято рассматривать и обсуждать полотна, написанные вовсе в другом ключе.

В этой широте взглядов Алексея Михайловича — высокая эстетическая культура.

… Подай иным лишь Сезанна или Пикассо.

Это касается и тех ценителей прекрасного, для которых эталоном служат лишь Рафаэль или Леонардо да Винчи, Делакруа или Александр Иванов…

Эти живописцы — гении. Бесспорно. Но ведь неумолимое время ставит перед художниками все новые и новые задачи.

Надо искать пути в познании тех черт прекрасного, которые скрыты в самой природе, в новом времени.