Глава 38 Битва при Молодях

Глава 38

Битва при Молодях

Чтобы окончательно придать голове московского царя правильный ход мыслей, Девлет Гирей, получивший в родном Крыму за свой успех прозвание «взявшего трон», уже в следующем, 1572 г. пошел в новый поход на Москву. С ним опять было 120-тысячное войско, в том числе турки. Он не сомневался, что Россия никак не могла оправиться от полученного удара, а потому был уверен в победе.

Но на Оке его уже ждали, причем не малочисленный заслон, а большое русское войско во главе с опытнейшими полководцами Михаилом Ивановичем Воротынским и Дмитрием Ивановичем Хворостининым. Последнего английский посол в России Флетчер в своей книге «О государстве Русском» представил как «главного у них (т. е. русских) мужа, употребляемого в военное время». Насчет «главного» – это он, может быть, слишком, но для того, чтобы при его неродовитости, в условиях уже сложившегося местничества, когда назначение зависело не столько от личных заслуг, сколько от родовитости и заслуг предков пробиться в число первых воевод – для этого действительно надо было очень много «употребляться в военное время». Знатные бояре часто били челом царю, почему при назначении на командование им предпочли Хворостинина – но тот по-прежнему оставался полезным исключением из правил.

Воротынский был и знатен, и на виду. Отличился при взятии Казани, долго служил на окской Береговой линии, именно ему было поручено составление устава («боярского приговора») станичной и сторожевой службы. Военного дарования был не блестящего, но опытен, тверд и отважен (в советском спорте про таких говорили «железный зачетник»).

* * *

Оценив ситуацию, Девлет Гирей при переправе через Оку вроде как бросил кусок мяса, чтобы отвлечь злую собаку: пустил против русских двухтысячный отряд, а сам с основными силами, перейдя водную преграду, устремился к Москве, надеясь на быстроту своей конницы. Отвлекающий маневр удался лишь отчасти: русские воеводы не переоценили сил брошенного на верную погибель отряда и сразу начали преследование.

Название начавшейся 29 июля 1572 г. битвы – «при Молодях» – несколько условно (впрочем, как и «Полтавская битва»). Предшествовавшая ей ситуация – спешащие к Москве татары, догоняющие их, чтобы не упустить, русские – определила вытянутое положение обеих армий (голова татарского войска была уже у Пахры, а его хвост еще у Молодей, села в 15 км от этой реки, на берегу речки Лопасни), что привело к необходимости действия отдельными отрядами, ставшими в значительной степени самостоятельными. Для состояния духа обеих армий много значило то, что до Москвы всего 50 верст.

Сообщения летописцев, составленные, очевидно, по рассказам участников, полной картины не дают, да применительно к данной конкретной битве это было невозможно: сами полководцы были настолько в гуще событий, что никак не могли быть в курсе всего происходящего на огромном пространстве. Основу русского войска составляла дворянская конница. Довольно много наличествовало стрельцов с пищалями и пушками, немецких наемников, число которых во всей Европе возросло после того, как не так давно прекратил свое существование Ливонский орден. Были также казаки.

Можно полагать, что одним из центральных (если не главным) пунктов сражения стал устроенный русскими стрельцами и казаками гуляй-город, сооружение из повозок и дощатых щитов, образующих крепостцу, защищающую от стрел и не дающую прохода вражеским лошадям. Конница Хворостинина настигла татар у Молодей и разгромила их арьергард. Как и предполагал Воротынский, Девлет Гирей, не желая подвергнуться удару одновременно и с тыла, и со стороны Москвы, прекратил движение в прежнем направлении и развернул свое войско. Крымские и ногайские всадники лавиной бросились на отряд Хворостинина, но тот знал, куда отступать, и навел врагов на гуляй-город, в котором находился сам Воротынский. Огонь этой крепостцы нанес атакующим очень большие потери. Но на огромном и неровном пространстве битвы происходило множество других схваток больших и малых отрядов.

Девлет Гирей на день прекратил атаки – он понимал, что русские, находящиеся в гуляй-городе, испытывают большие трудности: среди них было много раненых, кончалась вода, питаться приходилось кониной – а это явно не наше национальное блюдо.

Хан возобновил атаки всеми силами 2 августа. Почти полностью полег занимавший позиции у холма близ гуляй-города трехтысячный отряд стрельцов, в непрерывных схватках большие потери понесла численно значительно уступающая врагу дворянская конница. Но и татар было побито огромное количество, погиб ногайский хан. И тут Девлет Гирей показал, что способен на смелое решение, применив вовсе не свойственный кочевникам метод ведения открытого боя: он приказал своим конникам спешиться и бросил их вместе с янычарами на штурм гуляй-города как пехоту. И те и другие с присущей им боевой яростью бросились сквозь огонь пищалей и пушек, рубили защитников саблями, лезли на стену, ловко цепляясь за доски. Летописец сообщает: «И тут много татар побили и руки поотсекли бесчисленно много».

В этот момент Воротынский, судя по отзывам о его предыдущей военной деятельности – не очень склонный к принятию быстрых решений, превзошел себя. Видя, что наступательный порыв врага и его силы сконцентрировались на этом участке, он вывел значительную часть защитников из укрепления, прошел с ними оврагом и ударил в тыл нападающим. Хворостининым, который к тому времени тоже был в гуляй-городе, был нанесен оттуда встречный удар, в сечу бросились также дворяне и казаки.

Это был переломный момент битвы, а восточные воины плохо переносят такие эмоциональные потрясения. Татары и ногайцы побежали, из семи тысяч вступивших с сражение янычар почти все уже были убиты или тяжело ранены. Потери понесла и семья Девлета Гирея – погибли его сын, внук и зять (благо, что при наличии гарема у него их было немало).

Сам хан при отступлении действовал бесстрастно. Он снова бросил на почти верную гибель трехтысячный отряд и, пока тот умирал, переправил остатки своего войска через Оку – многие, правда, при этом утонули. От всей армии осталась, самое большее, четвертая часть, а скорее всего меньше.

* * *

После битвы при Молодях оба вождя народов изменили тон своего общения. Хотя поначалу хан, не остыв еще, очевидно, после скачки в Бахчисарай, послал передать, что это все пустяки, с кем не бывает, он Ивану ужо задаст! Но следующее его письмо было куда скромнее по содержанию: «Мне ведомо, что у царя и великого князя земля велика и людей много: в длину земли его ход девять месяцев, поперек – шесть месяцев, а мне не дает Казани и Астрахани! Если он мне эти города отдаст, то у него и кроме них много городов останется. Не даст Казани и Астрахани, то хотя бы дал одну Астрахань, потому что мне срам от турского: с царем и великим князем воюет, а не возьмет ничего и ничего с ним не сделает! Только царь даст мне Астрахань, и я до смерти на его земли ходить не стану; а голоден я не буду: с левой стороны у меня литовский, а с правой – черкесы, стану их воевать и от них еще сытей буду: ходу мне в те земли только два месяца взад и вперед».

О том, чтобы попытаться произвести переворот в общественном сознании крымско-татарского народа и постараться перевести его на рельсы созидательного труда, у Девлета Гирея, похоже, и мысли не было. Ну что ж, это произойдет позднее и будет осуществляться другими поколениями в другой исторической ситуации.

Пока же крымскому хану приходилось читать очередное послание своего московского недруга, немного юродствующе-издевательское (Иоанн всегда находил удовольствие в таком творчестве). Сначала идет традиционно почтительное, с челобитьем величание адресата. Далее – объяснение своего несогласия на все требуемые уступки: «Теперь против нас одна сабля – Крым, а тогда будет Казань – вторая сабля, Астрахань – третья, ногаи – четвертая». Далее – самая изюминка: «Поминки я тебе послал легкие, добрых поминков не послал: ты писал, что тебе ненадобны деньги, что богатство для тебя с прахом равно».

Гонцу, которому было поручено доставить грамоту, было строго-настрого наказано, что, если будут вымогать какие подарки, ни в коем случае не давать и не обещать.

* * *

Судьба полководцев, героев Молодинской битвы, сложилась по-разному. Менее чем через год после славной победы Михаил Иванович Воротинский был схвачен по доносу своего холопа и обвинен в намерении навести на царя порчу. В 1573 г. он скончался в тюрьме в возрасте примерно 63 лет. Как утверждал в одном из своих знаменитых писем к Иоанну Грозному беглый князь Андрей Курбский, вызвано все это было единственно завистью царя к славе полководца и болезненным страхом перед ним. Курбский также утверждает, что Грозный лично пытал Воротынского, рвал ему бороду и жег бока горячими углями. Но эти сведения весьма сомнительны, в полемическом задоре ненавидящие друг друга оппоненты, Курбский и Иоанн IV, и не такое друг на друга возводили.

Дмитрий Иванович Хворостинин (ок. 1535–1590 или 1591 г.) сослужил еще немалую службу своему отечеству, но трудностей в жизни у него было предостаточно. С ним постоянно велись местнические тяжбы, однажды даже был приговорен к штрафу в 150 рублей (сумма огромная) за то, что слишком рьяно отстаивал свое кровью и мужеством заслуженное право командовать войском перед родовитым соперником. Его часто назначали лишь вторым и даже третьим воеводой, но и в этих случаях войском на самом деле командовал он. Когда же требовалось ведение наступательных действий, царь ставил его во главе армии не раздумывая – в этом равных Хворостинину не было.

После смерти Грозного, когда царем стал его сын Федор Иоаннович (1557–1598, царствовал, 1584–1598 гг.), а править государством стал Борис Годунов, для заслуженного воеводы многое переменилось. Борис умел ценить даровитых людей, к тому же он видел в Хворостинине своего верного сторонника, и тот действительно был им. Дмитрий Иванович был пожалован в бояре, и теперь все проблемы местнического характера отпали – на важнейших дипломатических приемах он сидел среди первых лиц государства. Боярин Хворостинин теперь сам был свидетельством родовитости для своего потомства (все три его сына тоже были воеводами высокого ранга).

Воевал он после Молодинской битвы с теми же крымцами и ногайцами, с войсками Речи Посполитой (объединившихся, согласно Люблинской унии 1569 г., в единое государство Польши и Литвы), с мятежными черемисами, со Швецией. Разбив в 1581 г. большой польско-литовский отряд, Хворостинин в немалой степени способствовал тому, что осаждавший тогда Псков выдающийся полководец польский король Стефан Баторий так и не смог взять город. В конце жизни боярин Дмитрий Иванович Хворостинин постригся в монахи Троице-Сергиевой обители под именем Дионисия. В монастыре он и скончался в 1590 или 1591 г., занедужив от перенесенных тягот и ранений.

Девлет Гирей после 1572 г. лично не ходил в походы на Русь, да и вообще больших походов на Русское царство при его жизни больше не было. В последние свои годы он был сильно озабочен враждой между двумя старшими сыновьями, один из которых, опасаясь брата, даже выстроил себе в Приазовье город-крепость. Но в конце концов старому хану удалось примирить их. Скончался Девлет Гирей 29 июня 1577 г. от чумы.

Иоанн Васильевич Грозный в год Молодинской битвы фактически отменил Опричнину. Но, как мы видели на примере Воротынского, репрессии продолжались. 16 ноября 1581 г. царь в припадке безумной ярости нанес посохом смертельную рану своему любимому старшему сыну, наследнику престола царевичу Иоанну Иоанновичу, и 19 ноября тот скончался. Причиной гнева было то, что царевич Иван вступился за свою беременную жену Елену Шереметеву, которая в жарко натопленных палатах посмела попасться на глаза своему свекру в одной рубахе, а тот принялся ее избивать.

Это было страшным потрясением для царя: теперь некому было со спокойной душой передать царство, для которого, как бы там ни было, Грозный не жалел своих жизненных сил (другой его сын, Федор Иоаннович, был добрейшим и набожным человеком, но явно не мог стать твердым государственным деятелем; про таких говорят «не от мира сего»). К тому же у Елены случился выкидыш, а, как оказалось, родиться должен был мальчик – наследник в следующем поколении. Царь несколько суток метался по комнатам, выкрикивая что-то бессвязное, и порывался уйти в монастырь.

Но, успокоившись, Иван Васильевич стал думать о новой жене – это при живой царице Марии Нагой, шестой по счету его супруге. В последние свои годы он сватался к фрейлине английской королевы Елизаветы I – Марии Гастингс. С нее уже был списан для неуемного жениха портрет, при английском дворе стали входить в моду русские сапожки, но смерть царя 18 марта 1584 г. прервала эти хлопоты. С начала 1584 г. он тяжело болел, «челом бил» ко всем святым обителям и ко всем священнослужителям, чтобы молились о его здравии и отпущении ему грехов. Читаем у С. М. Соловьева: «Говорят, что больной распорядился судьбою царства, ласково обращался к боярам, убеждал сына Федора царствовать благочестиво, с любовию и милостию, избегать войны с христианскими государствами; завещал уменьшение налогов, освобождение заключенных и пленных; в припадках все звал убитого сына Ивана. Говорят также, что испорченная природа до конца не переставала выставлять своих требований… Смертельный удар застиг Иоанна 18 марта, когда, почувствовав облегчение, он сбирался играть в шашки. Над полумертвым совершили обряд пострижения, назвали его Ионою».

Последние годы жизни государя ознаменовались завоеванием Сибири. Вопреки распространенному представлению, казачий атаман Ермак Тимофеевич положил свою жизнь не за присоединение к России огромной малонаселенной географической области, а на войне с сильным Сибирским ханством, возглавляемым ханом Кучумом, одним из чингизидов. Ханство это было таким же преемником Золотой Орды, как и ханство Крымское. Кучум, по его происхождению от московских служилых царевичей, мог войти в круг высшей российской аристократии и получить в отчинное владение волость, в которой ныне стоит город Истра. Он был русским подданным и долгое время не отказывался платить Москве дань, но потом отшатнулся от нее – не без влияния Девлета Гирея. Так что формально поход Ермака это не грубая агрессия, у него была своя юридическая основа.

Согласно исследованиям известного историка Р. Г. Скрынникова, атаман Ермак Тимофеевич со своими казаками некоторое время участвовал в войне со Швецией под началом Дмитрия Ивановича Хворостинина и немало перенял из его военного опята.

Нельзя забывать о заботе, которую царь Иван Васильевич проявлял о развитии русской культуры. Его собственная начитанность и жадный интерес к книге были залогом развития просвещения на Руси. «История о Казанском царстве», бытовая энциклопедия «Домострой» – известнейшие литературные памятники его поры. В кругу знаний почетное место заняли арифметика и геометрия – необходимая основа для изучения точных наук. Появился такой учебник, как «Книга, рекома по-гречески арифметика, а по-немецки алгоризма, а по-русски цыфирная счетная мудрость». Свое учебное пособие получили обучающиеся грамоте: «Беседа о учении грамоте, что есть грамота и что есть ее строение, и чего ради составися такое учение, и что от нее приобретение, и что прежде всего учитися подобает».

Первая русская типография Ивана Федорова – создана попечением Иоанна Грозного. Священное Писание, церковнослужебные книги высокого качества, другая литература становились теперь доступными множеству храмов и просто любителям чтения. Об уровне каменного строительства в его царствование говорит прекрасный храм во имя Покрова Пресвятой Богородицы, что на Рву, более известный как собор Василия Блаженного (хотя памяти знаменитого московского юродивого Василия посвящена только одна из десяти церквей этого огромного храма). Собор построен по повелению Ивана Грозного в ознаменование победы над Казанским ханством. Церковный и земский собор 1551 г., первый опыт широкого народного представительства в деле решения церковных и государственных вопросов и законодательства, известный как Стоглавый собор, – это тоже большая заслуга его царствования.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.