МИХАИЛ ГРИГОРЬЕВИЧ ЯРОШЕВСКИЙ (1916-2001)

МИХАИЛ ГРИГОРЬЕВИЧ ЯРОШЕВСКИЙ (1916-2001)

М.Г. Ярошевский — российский философ и психолог, историк и методолог науки; был действительным членом Нью-Йоркской академии наук (1994), почетным академиком РАО. Окончил факультет русского языка и литературы Ленинградского пединститута (1937). В 1938 году подвергся репрессиям в связи с делом Л.Н. Гумилева и был вынужден уехать в Среднюю Азию, где проработал 15 лет, возглавляя кафедру психологии пединститута г. Душанбе (1955-1965). В 1965-1989 годах Ярошевский - зав. сектором психологии научного творчества Института истории естествознания и техники АН СССР (Москва). В 1991 году официально реабилитирован.

Основные направления научных исследований Ярошевского: теория и история психологии научной деятельности, проблемы научного творчества. Особое внимание он сосредоточил на проблемах исторической методологии психологической науки, рассматривая основные проблемы психологии в контексте ее истории (История и теория психологии. М., 1996; 100 выдающихся психологов мира. М., 1996 и др ). Его исследование по истории отечественной психологии (Наука о поведении: русский путь. М., 1996) и работа над энциклопедическим словарем «Выдающиеся психологи Москвы» (1997) способствовали углубленной разработке исторических условий возникновения и развития психологических идей в России.

В ряде работ (Оппонентный круг и научное открытие // Вопросы философии, 1983, № 10; Историческая психология науки. М., 1995) Ярошевский разрабатывал концепцию оппонентного круга как одного из основных социопсихологических факторов научного творчества, анализируя принципы его формирования и функционирования в научном сообществе; исследовал феномен авторства в контексте проблемы «цитат-поведения» (использования учеными в своих публикациях научных ссылок) в современном компьютеризированном научном мире. В контексте проблемы отношения между когнитивными и социальными координатами науки Ярошевский обосновывал необходимость исследования личностно-психологического аспекта научного творчества, позволяющего эксплицировать роль субъекта в структуре научной деятельности.

Т.Г. Щедрина

Текст приводится по изданию:

Ярошевский М.Г. Социальные и психологические координаты научного творчества // Вопросы философии, 1995. № 12. С. 118-128.

Наука, как живая система, — это производство не только идей, но и творящих их людей. Внутри самой системы идет непрерывная незримая работа по построению умов, способных решать ее назревающие проблемы. Школа, как единство исследования, общения и обучения творчеству, является одной из основных форм научно-социальных объединений, притом древнейшей формой, характерной для познания на всех уровнях его эволюции. В отличие от организаций типа научно-исследовательского учреждения школа в науке является неформальным, т.е. не имеющим юридического статуса объединением. Ее организация не планируется заранее и не регулируется административным регламентом.

В этом отношении она подобна таким неформальным объединениям ученых, как «незримые колледжи». Этим термином обозначена не имеющая четко очерченных границ сеть личных контактов между учеными и процедур взаимного обмена информацией (например, так называемыми препринтами, т.е. сведениями о еще не опубликованных результатах исследований).<...> (С. 122.)

Не всякая школа лидирует в перспективном направлении исследований. Возможны ситуации, когда программа себя исчерпала, но школа продолжает ее отстаивать. В этих случаях школа объективно становится преградой на пути исследования проблем, в которых она прежде успешно продвигалась. Однако и эти случаи утраты некогда жизнеспособным научным коллективом своей продуктивности заслуживают серьезного анализа, поскольку они позволяют выявить факторы, от действия которых эта продуктивность зависела. <...>(С. 122-123)

К социопсихологическим факторам научного творчества относится оппонентный круг ученого. Понятие о нем введено нами с целью анализа коммуникаций ученого под углом зрения зависимости динамики его творчества от конфронтационных отношений с коллегами. Из этимологии термина «оппонент» явствует, что имеется в виду «тот, кто возражает», кто выступает в качестве оспаривающего чье-либо мнение. Речь пойдет о взаимоотношениях ученых, возражающих, опровергающих или оспаривающих чьи-либо представления, гипотезы, выводы. У каждого исследователя имеется «свой» оппонентный круг. Его может инициировать ученый, когда бросает вызов коллегам. Но его создают и сами эти коллеги, не приемлющие идеи ученого, воспринимающие их как угрозу своим воззрениям (а тем самым и своей позиции в науке) и потому отстаивающие их в форме оппонирования. Поскольку конфронтация и оппонирование происходят в зоне, которую контролирует научное сообщество, вершащее суд над своими членами, ученый вынужден не только учитывать мнение и позицию оппонентов с целью уяснить для самого себя степень надежности своих оказавшихся под огнем критики данных, но и отвечать оппонентам. Его отношение к их возражениям не исчерпывается согласием или несогласием. Полемика, хотя бы и скрытая, становится катализатором работы мысли. <...> Стало быть, в ходе познания мысль ученого регулируется общением не только с объектами, но и с другими исследователями, высказывающими по поводу этих объектов суждения, отличные от его собственных. Соответственно текст, по которому история науки воссоздает движение знания, следует рассматривать как эффект не только интеллектуальной (когнитивной) активности автора этого текста, но и его коммуникативной активности. При изучении творчества главный акцент принято ставить на первом направлении активности, прежде всего понятийном (и категориальном) аппарате, который применил ученый, строя свою теорию и получая новое эмпирическое знание. Вопрос же о том, какую роль при этом сыграло его столкновение с другими субъектами — членами научного сообщества, представления которых были им оспорены, затрагиваются лишь в случае открытых дискуссий. Между тем, подобно тому как за каждым продуктом научного труда стоят незримые процессы, происходящие в творческой лаборатории ученого, к ним обычно относят построение гипотез, деятельность воображения, силу абстракции и т.п., в производстве этого продукта незримо участвуют оппоненты, с которыми он ведет скрытую полемику. Очевидно, что скрытая полемика приобретает наибольший накал в тех случаях, когда выдвигается идея, претендующая на радикальное изменение устоявшегося свода знаний. И это неудивительно. Сообщество обладать своего рода «защитным механизмом», который препятствовал бы «всеядности», немедленной ассимиляции любого мнения. Отсюда и то естественное сопротивление сообщества, которое приходится испытывать каждому, кто притязает на признание за его достижениями новаторского характера.

Понятие оппонентного круга позволяет преодолеть доминирующий в изучении социального параметра науки анализ деятельности ученых с точки зрения их объединения, консолидации, идентификации с малой и большой общностью. В плане исторической рефлексии это понятие дает возможность пересмотреть традиционный взгляд на «влияние» как восприятие добытого другими, а не противодействие им в качестве детерминанты творческого поиска. В плане методологической рефлексии понятие вновь делает зримым трехаспектность научного творчества, ибо предполагает неразделимость различий личностных установок исследователей, своеобразие стиля их общения и особенности предметно-логических креплений образуемого ими круга, который тем самым становится важнейшим фактором производства нового знания. <...> (С. 122-123).

Феномен авторства в науке сталкивается с проблемой соотношения в пей индивидуального и коллективного. Успешность реализации ученым своей социальной функции определяется степенью новизны его результатов. <...> В каждом научном тексте представлена наряду с информацией об исследованных объектах информация о людях, в общении со взглядами которых на объекты сформировалось собственное видение ученого. Он ведет себя определенным образом как по отношению к изучаемым вещам (наблюдая, экспериментируя, вычисляя и т.д.), так и по отношению к другим индивидам, занятым сходной деятельностью. Зафиксированным выражением его отношения к этим другим является его особое поведение в научном мире, которое может быть условно названо цитат-поеедением.

Под «цитат-поведением» мы понимаем деятельность ученых по использованию в своих публикациях научных ссылок. <...> (С. 124-125)

Ссылка фиксирует круг общения ученого. Но он может быть и оппонентным кругом, т.е. включать исследователей, с которыми автор полемизирует, подвергает критике и идеи и факты, противопоставляя им собственные. Эта полемика также влияет на цитат-поведение, притом не всегда в открытой форме. <...> (С. 127.)

<...> При каждом акте цитирования ученый, учитывая приобретенную отныне, благодаря новой информационной технологии неведомую прежним временам социальную значимость этого акта, должен действовать столь же ответственно, как и при представлении на суд сообщества своих научных результатов. Требуется высоконравственное отношение к любой вносимой в текст ссылке на другой источник, на другого автора, ибо она будет подсчитана компьютером при составлении «карты науки», на которую в дальнейшем смогут ориентироваться другие исследователи и организаторы науки <...> (С. 127.)

И здесь мне видится уже последняя великая задача западной философии, единственная задача, которая предстоит еще старческой мудрости фаустовской культуры, та самая задача, которая как бы заповедана нам веками развития нашей душевности. Ни одна культура не вольна выбирать путь и осанку своего мышления; но здесь впервые культура может предусмотреть, какой именно путь уготовила ей судьба.

Мне видится некий сугубо западный тип исследования истории в высшем смысле, никогда еще не возникавший и неизбежно остававшийся чуждым для античной и всякой иной души: всеобъемлющая физиогномика целокупного существования, морфология становления всего человечества, продвинувшегося на своем пути до высочайших и последних идей; задача проникновения в мирочувствование не только собственной, но и всех душ, в которых вообще до сих пор проявлялись великие возможности и выражением которых в картине действительного выступают отдельные культуры. Этот философский взгляд, право на который дают нам, и одним только нам, аналитическая математика, контрапунктическая музыка, перспективная живопись, предполагает — далеко поверх дарований систематика — наличие глаза художника, и притом такого художника, который ощущает, как окружающий его чувственный и осязаемый мир совершенно растворяется в глубокой бесконечности таинственных отношений. Так чувствовал Данте, так чувствовал и Гете. Выделить из сплетения мирового свершения тысячелетие органической культурной истории, взятое как единство, как лик, и осмыслить его в его сокровеннейших душевных условиях — такова цель. Подобно тому как мы проникаем в черты рембрандтовского портрета или бюста одного из Цезарей, так и новое искусство сводится к тому, чтобы созерцать и понимать великие, роковые черты лика какой-нибудь культуры как человеческой индивидуальности высшего порядка. Как это выглядит в случае того или иного поэта, пророка, мыслителя, завоевателя — это уже пытались узнать, но проникнуть в античную, египетскую, арабскую душу вообще, чтобы сопережить ее во всей ее выраженности в типических людях и обстоятельствах, в религии и государстве, стиле и тенденции, мышлении и нравах, — это уже некий новый род «жизненного опыта». Каждая эпоха, каждый великий гештальт, каждое божество, города, языки, нации, искусства, все, что было когда-то и будет некогда, — все это есть физиогномический штрих высочайшей символики, истолковать который является задачей знатока людей в совершенно новом смысле слова. Поэтические творения и битвы, празднества Исиды и Кибелы и католические мессы, доменные заводы и гладиаторские игры, дервиши и дарвинисты, железные дороги и римские улицы, «прогресс» и нирвана, газеты, скопища рабов, деньги, машины — все это равным образом суть знаки и символы в картине мира прошлого, многозначительно воскрешаемого душой. «Все преходящее есть лишь подобие». Здесь кроются решения и перспективы, о которых пока даже не догадывались. Проясняются темные вопросы, лежащие в основе наиболее глубоких из всех человеческих прачувствований, страха и тоскующего вожделения, и облаченные мыслью в проблемы времени, необходимости, пространства, любви, смерти, первопричин. Есть какая-то неслыханная музыка сфер, которая хочет быть услышанной, которая будет услышана некоторыми из наших глубочайших умов. Физиогномика мирового свершения становится последней фаустовской философией. (С. 320-322)

Данный текст является ознакомительным фрагментом.