* * *

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

* * *

Тем бесполезнее попытки фальшивой человеческой морали эксплуатировать колыбель ради чисто практической, хотя и в моральной области, цели. Я говорю о разводе. Мне казалось всегда, что развода, как секретной болезни, налагающей на страдающих ею известную тень, не следовало бы касаться публично. Не следовало бы копаться во внутренней стороне этого явления! Внешние его стороны: юридическая, церковная, процессуальная, наоборот, должны быть выдвинуты и обсуждены с наибольшим тщанием. Это ведь только последствия явления. Обряд развода следует за совершившимся уже фактическим разводом, как обряд венчания - увенчивает лишь и приобщает к церкви, к законам и обычаям страны, уже совершившийся, иногда вопреки велениям церкви, вопреки законам и обычаям, союз любви. Но так же, как никакая мораль, никакая логика и чуждая воля не может предписать законов и изучить путей, по которым совершается союз взаимнолюбящих, так и никакая мораль и никакой нравственный закон не должны и не могут вмешиваться в процессе разложения этой любви, ведущий к разводу. А между тем, вечно беспокойная человеческая совесть только и делает это.

Недавно я видел французскую пьесу, сенсационно озаглавленную "Колыбель". И я в ужас пришел от той массы лжи, которую фальшиво построенная, вымученная мораль скопила вокруг этого воплощения на земле правды.

Прежде всего, фундамент пьесы ложный: супруги разводятся, не перестав любить друг друга. Временная ошибка, если бы ее не раздули посторонние люди, была бы прощена и забыта. Тут нет самого ядра развода - есть только форма его, есть следствие без причины, есть недоразумение. Все, что построено на этом недоразумении, - фальшиво. Разведенная жена вторично выходит замуж, но без любви. Второй муж любит ее - но любит телом. С ними живет ребенок от первого брака ее; но этот малютка, которого в опьянении страстью он поклялся любить, теперь внушает ему ненависть: глаза его, схожие с глазами отца, напоминают второму мужу о ласках, которые его жена расточала своему первому мужу. Животная любовь к жене возбуждает и животную ненависть к ее ребенку. Ребенок опасно занемогает. Зовут отца, и тот, вопреки воле ревнующего его второго мужа, остается у колыбели своего дитяти. Жизнь борется со смертью, одолевает ее. Измученные родители улыбаются, впервые вглядываются друг в друга. Близость к колыбели подымает правду со дна надломанных душ их. Они сознаются, что любят друг друга, что жить друг без друга не могут. Но... входит второй муж, и все лопается. Все трое мечутся, изводятся, ищут выхода и не находят. Вдали от колыбели ложь опять засасывает этих несчастных. И, в кульминационном пункте этой лжи, любящая жена и нежная мать гонит от себя обоих мужей и заклинает со сцены всех жен, всех матерей, никогда и ни под каким предлогом не разводиться...

Поистине, нужно быть французом, нужно все вопросы жизни мерять размерами актов в пьесе, нужна эта несмываемая с воображения и с таланта этой нации гривуазность, чтобы втиснуть хрустальную колыбель между такой дерзкой ложью.

Я отдохнул от этой лжи, читая в "Нов. Вр." прекрасную статью г. Розанова: "О непорочной семье". Какое странное совпадение! Там, в блестящем зале, наполненном отборной публикой, среди аромата духов, среди голых плеч и влажных взглядов, на дне которых притаился грех, принесенный с собой из будуаров, из альковов, из этих трупных ячеек распавшихся уже семей, - красивая француженка с соблазнительно прикрытыми формами, соблазнительно изящным языком говорила: "Не разводитесь ради колыбели!" А тут скромный русский писатель, упрекаемый фарисеями чувства в нескромном разоблачении тайны брака, говорит, осеняя себя крестным знамением: "Разводитесь, ради чистоты и непорочности семьи!" Вот она разница мировоззрения двух рас! Вот они два русла течения человечества: одно уже иссыхающее, обессиленное шириной своей, прорезанное мелями и островками, а другое - еще сжатое мощными берегами, еще глубокое, чистое. Первое отступает, огибает всякое препятствие на пути своем, разливаясь в ручьи и рукавчики; второе - смывает все, что на пути его, что мешает ему быть глубоким и чистым.

Чтобы удержать семью от распада, Запад уцепился... за колыбель! Изверившись в возможности оздоровления семьи посредством ее самой, т. е. путем внесения образа Бога "в скинью", путем замены лжи и поругания пола - искренностью и уважением к полу, католический Запад вытащил из-под скромного алькова детскую колыбельку и поставил ее поперек мутного и мелкого течения своей жизни. "Стой, мол, тут, единственное наше благо, наш луч, наша мечта, и преграждай путь этим волнам, несущим с собой обман и разврат! Запруди это смрадное течение! Поверни ход его, сделай глубже, стремительнее - авось оно промоет засорившие его пески и ил!"

Таков истинный, в глубине своей, смысл этого морального движения. Колыбель - последняя ставка в пух проигравшегося игрока. Колыбель - тяжелая артиллерия, старая гвардия, выдвинутые в последний момент боя. Эту чудную, небесную капельку эксплуатируют в сумятных земных целях. За нее прячется и порок и слабость. Ее, воплощенную правду, обвивают гирляндами из... лжи.

Мне кажется, что и эта последняя ставка будет проиграна. Мне кажется, что колыбель не запрудит грязного потока, а будет торчать в нем как одинокий, свежей зеленью покрытый островок, а поток, такой же грязный, но еще более мелкий, будет извиваться вокруг него. В лучшем случае несколько струек возле самого островка скользнут быстрее, станут чище; в худшем - от островка будут отмываться кусочки земли и он будет все сглаживаться, уходить в воду, пока не обратится в илом заплывшую мель. "Не разводитесь ради колыбели!" - журчит мелкий, грязный поток Запада с цветущим островком посреди его. "Разводитесь, ради непорочности семьи!" - шумит бурная, могучая река Православия, готовая смыть и островок и остров, ради простора своего, ради глубины, ради чистоты.

Вот два взгляда на этот вечно ноющий в совести вопрос. Его, понятно, лучше не касаться, предоставив каждому исповедывать ту религию в браке, к которой его влечет по складу души, по силе воображения и даже по физическим свойствам. Католик, протестант и православный никогда не убедят друг друга в превосходстве и правоте их религии. И в браке есть католики, протестанты и православные, спорящие о значении, о силе, о тайне его, и вряд ли самые мудрые богословы брачной религии в скором времени примирят их. Но уж если касаться этой религии, если внедряться в нее, надо делать это, осенив себя крестным знамением, как то делает г. Розанов, а не размерив свои доводы на акты, прячась за эффекты сцены и опираясь на издерганные сутолокой дня нервы хотя и развращенной, но сентиментальной публики.