§ 22. Язык дипломатии

§ 22. Язык дипломатии

Первое значение понятия «дипломатический язык» (язык официальных дипломатических сношений) было упомянуто выше. Второе значение этого понятия — совокупность специальных терминов и фраз, образующая общепринятый в мире дипломатии словарь. В этом смысле дипломатический язык столь же специфичен и профессионален, как, скажем, язык врача, юриста и т. д. Каждый дипломат однозначно воспринимает и сам активно использует такие понятия и термины (в том числе пришедшие в современный язык из латыни), как «пакта сунт серванда» («договоры должны соблюдаться»), «модус вивенди» («способ существования»), «вето», «добрые услуги», «холодная война», «разрядка» и др. Вместе с тем в современной переписке не принято злоупотреблять спецификой дипломатического языка: учитывается открытость современной дипломатии и презумпция широкого обнародования, а значит, и доступности разрабатываемого документа.

Содержание дипломатической переписки предопределено, как правило, политическими установками руководства внешнеполитического ведомства, правительства или главы государства. Поэтому задача профессионалов сводится к тому, чтобы облечь эти установки в четкие, предельно точные и максимально доступные восприятию языковые формулы. А это предполагает, с одной стороны, строгость литературно-лингвистических средств, призванную подчеркнуть деловой характер, иногда даже по тактическим соображениям тщательно отмеренную сухость «государевой бумаги», имеющую эмоционально-воспитательное воздействие на партнера. С другой стороны, к стилю дипломатических документов предъявляются достаточно высокие литературно-стилистические требования образности, подчас афористичности, яркости изложения, чтобы придать взвешенному, глубоко продуманному содержанию максимальную убедительность и доходчивость, и удачно найденные эпитеты и метафоры не будут в этом случае лишними. Словом, и здесь нужна «золотая середина».

Работая над документом, необходимо уделять внимание конкретности описаний, учитывать местную специфику, исторические, этнические и религиозные особенности партнера. Полезно вэтом плане использовать понятия, дословные расхожие выражения, пословицы и поговорки, а иногда и литературные образы, распространенные в стране-адресате. Особую остроту, нередко столь необходимую в дипломатической полемической переписке (например, обмен нотами по поводу какого-либо драматического события) придают ироническая интонация, сарказм. Не редкость вдобротных политико-дипломатических документах — эмфатические конструкции, безличные предложения, фразы-увещевания, восклицанияи вопросы, некоторые языковые вольности, свежие, незатасканные слова. Напротив, вредит им повествовательная форма изложения, излишняя прилизанность, навевающие тоску на читателя и, как следствие, не оставляющие следа ни в его уме, ни в сердце. «Я с детства не любил овал, я с детства угол рисовал», — такой методологический подход придает выразительность не только поэтическому, но и литературно-дипломатическому языку.

Особо необходимо сказать о недопустимости речевых оборотов, задевающих самолюбие, национальную, «державную» гордость адресата, могущую вызвать у него впечатление ультимативного характера послания, ноты, другого документа. Повышенного внимания требуют в этом отношении слова ивыражения: «должно», «надо», «никогда», «ни при каких обстоятельствах» и т. п. (не зря ведь среди дипломатов всего мира распространен древний афоризм «„никогда не говори „никогда““). В то же время использование сослагательного наклонения, разного рода оговорок придает документу своеобразную пластичность, оставляет впечатление гибкости его авторов, готовности к продолжению дискуссии, поиску компромисса.

Важное место в дипломатической переписке принадлежит „каучуковым“ фразам и формулировкам, из которых опытный дипломат извлекает именно тот смысл, который в них и стремились вложить. Искусство дипломатии в немалой степени в том и состоит, чтобы не называя иногда вещи своими именами, подвести партнера к должному восприятию сказанного или написанного.

Г.Никольсон приводит весьма поучительные примеры из этого ряда. Так, замечает он, если политический деятель или дипломат заявляет, что его правительство „не может безразлично относиться“ к какому-то международному конфликту, он при этом подразумевает, что его правительство непременно вмешается в конфликт. Если в ноте или речи употребляются выражения: „Правительство Его Величества смотрит с беспокойством…“ или „с глубокимбеспокойством“ то ясно, что речь идет о вопросе, по отношению к которому английское правительство намерено занять решительную позицию. Если говорится: „Правительство Его Величества считает необходимым сохранить за собой право…“, в действительности имеется в виду, что „правительство не позволит“ и т. д. Такой осторожный „эзопов язык“ дает возможность, сохраняя дипломатические приличия, не прибегая к прямым угрозам, сделать, когда это требуется, серьезное предупреждение иностранному государству. (Никольсон Г. Дипломатия, с. 129–130).

Интересный и поучительный пример преднамеренного употреблениянарочито туманного по своему значению слова упомянут в мемуарах известного мастера дипломатической интриги Ш.-М. Талсйрана. По поручению Наполеона он должен был составить проект французско-русского договора накануне переговоров с Александром I. Определяя общую политическую направленность документа, французский император сказал: „Подготовьте мне соглашение, которое удовлетворило бы императора Александра I, было бы направлено главным образом против Англии и предоставляло бы мне полную свободу в остальном…“. Представленный через два дня текст, вчастности, гласил: „Желая придать соединяющему их (имелись в виду Франция и России — Э.К.) союзу все более тесный и навекинерушимый характер и оставляя за собой возможность придти тотчас по возникновении надобности к соглашению о том, какие принять новые решения и какие направить новые средства борьбы против Англии, общего их врага и врага континента, решили установить вособой конвенции начала, которым они постановили неизменно следовать…“.

В этом месте, по словам Талейрана, Наполеон прервал его и сказал: „Начала“ — это хорошо, это совершенно не обязывает» (Талейран III. -М. Мемуары. М., 1959, с. 191). Так, удачно найденное слово во многом придавало излагаемым в договоре обязательствам сторон обтекаемый, растяжимый характер, что вполне отвечало стратегическому замыслу и конкретным тактическим установкам французского императора.