Вольтер в Бастилии

Вольтер в Бастилии

После смерти французского короля Людовика XIV остался малолетний преемник, за которого правил герцог Филипп Орлеанский. Как только короля похоронили, регент повелел распахнуть двери тюрем и выпустить узников, однако двигала им скорее всего не гуманность, а полное безразличие. Во время регентства Филиппа Орлеанского в Бастилию в основном стали заключать по делам политическим, за религиозные верования тогда уже не преследовали, но несмотря на это, число узников знаменитой тюрьмы было довольно значительным. Регент быстро решался на эту меру, но в то же время и освобождал он узников без особых затруднений, так что продолжительного содержания в Бастилии при нем не было.

При Филиппе Орлеанском двор предавался всевозможным излишествам, а так как двор правителя всегда становится законодателем мод, то придворный разврат сообщился средним и даже низшим слоям французского общества. Время официального лицемерия миновало, и разврат хлынул мутным потоком. „Искать забвения в объятиях чувственного“ — таков был лозунг людей, окружавших Филиппа Орлеанского и верных духу своего времени. Скандальные хроники приписывали самому регенту такие любовные похождения, в которые, казалось, трудно поверить, однако слухи эти стали причиной появления многих сатирических куплетов весьма циничного содержания. Даже отношение его к собственной дочери, герцогине Беррийской, не избежало самых грязных подозрений. Герцог выдавал своих дочерей замуж, а потом на глазах у всех становился их любовником. Герцог Беррийский был совсем не ревнив, но обнаружив, с кем изменяет ему жена, принялся жаловаться всему двору в самых энергичных выражениях.

Сатирические куплеты подобного рода были тогда в моде, и авторство двух из них приписывали Франсуа Мари Аруэ. В 1716 году он был заподозрен в сочинении сатир на регента, и одна из них — „Царствующий ребенок“ (или „В царствование ребенка“) — им была действительно написана. Об этом стало известно благодаря доносам бравого офицера Берегара, подосланного полицией: ему Франсуа Мари Аруэ сам признался в авторстве. Стихотворение было полно непримиримой критики старого порядка, говорило о бесчисленных бедствиях французского народа, но это власти могли бы простить. Однако молодой поэт осмелился весьма недвусмысленно обличать и пороки регента, за что при других обстоятельствах мог бы жестоко пострадать. Но Филипп Орлеанский был равнодушен ко всему, даже к тем ужасным вещам, которые писали и рассказывали о нем. Авторов памфлетов он преследовал нехотя и только по настоянию окружающих.

В протоколах о пребывании Франсуа Мари Аруэ в Бастилии сохранилась статья следующего содержания:

Франц Мария Арует, 29лет, родом из Парижа, сын Аруета — казначея Счетной экспедиции. Посажен в Бастилию 17мая 1717 года за сочинение разных оскорбительных стихотворений на регента и герцогиню Берри. Он говорил также в присутствии многих особ, что так как он ничем не может отомстить герцогу Орлеанскому, то не пощадит его, по крайней мере, в своих стихотворениях. Когда же его кто-то спросил: „Чем же вас обидел Его Королевское Величество?“, — то он вскочил как бешеный и отвечал: „Как? Разве вы не знаете, что он послал меня в ссылку за то, что я доказал публике, что он поработил себя недостойной его страсти?“

Господин Арует был сослан в Туллес 15 мая 1716 года, но Его Королевское Величество позволил отцу, чтобы сын его выбрал местом ссылки Сюлли на Луаре, ибо там он имел родных, и надеялись, что они разговорами и примерами своими сделают его умнее и умерят излишнюю его живость. Итак, из Парижа узник был выслан в замок Сюлли, где у его отца было много знакомых. Здесь собралось многочисленное общество, занятое исключительно устройством всевозможных развлечений и увеселений. Ф. М. Аруэ не замедлил найти много удовольствий, от которых отрывался лишь для сочинительства стихов знакомым дамам. В своих письмах он сообщал, что в Сюлли жить приятно и только одно отравляет его веселую жизнь — сознание необходимости оставаться здесь. Ссылка оставалась все-таки ссылкой, и тогда по совету одного из друзей он написал послание к герцогу Орлеанскому с единственной просьбой — прочесть предлагаемые стихи, чтобы через сравнение убедиться, что их автор не может быть сочинителем отвратительных куплетов. Послание имело успех, и в начале 1717 года его возвратили из ссылки. Регент даже пожелал принять бывшего узника, простил его, хотя и не был до конца уверен в его невиновности.

Вместо смирения и раскаяния молодой Аруэ не замедлил послать новый, не менее скандальный куплет, свидетельствовавший о необыкновенной способности герцога Орлеанского всем забавляться, все позволять и все выслушивать. Поэт нисколько не щадил регента, нападая на самые дурные поступки и стороны его характера — как действительные, так и предполагаемые.

Полиция, уже следившая за автором, доносила, что он не может произносить имя регента без озлобления. Чтобы наказать поэта, на этот раз ухватились за анонимную поэму „Я видел“ — самый неистовый памфлет на регента и его окружение, который в то время ходил по рукам. Он метко бичевал скандалы и злоупотребления, которые происходили повседневно и на глазах у всех в последние годы царствования Людовика XIV. Сатирик указывал на королевскую власть как на главную причину всех изображаемых им ужасов. В этой сатире нашли сходство с поэтической манерой Ф. М. Аруэ, и подозрительно настроенным агентам достаточно было того, что он принадлежал к янсенистской семье и что его возраст, по их соображениям, совпадал с возрастом автора сатиры.

Друзья поэта, находившие это произведение превосходным, подтвердили, что видели, как он его писал. Враги с радостью ухватились за их заявление, хотя „Я видел“ было написано Ле-Бренном, который был так напуган опасным успехом сатиры, что все свалил на Ф. М. Аруэ. Регент был очень недоволен этой сатирой и воспользовался ею, чтобы наказать человека, так насолившего „Царствующим ребенком“. Гуляя однажды в Пале-Рояле и завидев Ф. М. Аруэ, он подозвал его к себе и сказал:

— Господин Аруэ, я намерен показать вам нечто такое, чего вы еще никогда не видели.

- Что? — спросил он.

— Бастилию!

— Ваше Высочество, я отношусь к ней так, как будто я уже видел ее…

16 мая 1717 года, прекрасным весенним утром, к Ф. М. Аруэ явились агенты.

Впоследствии в стихотворении „Бастилия“ он очень живо и картинно описал и свой арест, и свое новое жилище. Хотя в Бастилии с узником обращались неплохо, но жилось ему здесь несладко. Особенно страдал Ф. М. Аруэ от отсутствия предметов туалета, поэтому он просил принести „два индийских платка — один для головы, другой для шеи, ночной чепец, помаду“ и тому подобные вещи. Однако не забывал он и про своих „домашних богов“ — Гомера и Вергилия.

Спасала его в заключении только работа. Болезнь, неудачи, несчастья Ф. М. Аруэ настолько заменил книгами, пером и свободой духа, что ему временами даже удавалось забывать о разочарованиях и невзгодах. Он задумал большую эпопею „Лига“, впоследствии получившую название „Генриада“, которую начал писать (по собственному своему признанию) в порыве энтузиазма, почти без размышления… и без большой надежды на возможность ее закончить. В тюрьме он окончательно отделал и трагедию „Эдип“, хотя ему не давали ни бумаги, ни чернил. Но в подобных ситуациях человек оказывается очень изобретательным, и Ф. М. Аруэ писал свои стихи карандашом между строчками одной книги.

В Париже узника не забывали, хотя чаще всего говорили о нем зло, и пророчили, что он больше не увидит дневного света и что его заключили в Бастилию навечно. Однако хлопотали о нем и покровители, и 11 апреля 1718 года поэт вышел из тюрьмы. Осенью того же года состоялось первое представление его первой пьесы. Трагедия „Эдип“, которую автор впервые подписал фамилией „де Вольтер“, имела шумный успех. Критика объявила его достойным преемником Корнеля и Расина, теперь он — писатель, обласканный герцогом Орлеанским. Разве иначе позволил бы регент посвятить трагедию своей супруге, назначил бы автору ежегодное вознаграждение в 2000 ливров, пожаловал бы золотую медаль?

При аудиенции регент спросил Вольтера, хорошо ли ему работалось в Бастилии и можно ли надеяться, что пребывание его там послужило на пользу литературе? Вольтер поблагодарил герцога за то, что тот взял на себя заботу о средствах к его жизни, однако при этом добавил: „Но Ваше Высочество, я умоляю Вас не заботиться впредь о моей квартире“.

Казалось, что блестящая карьера Вольтеру обеспечена. Он пользовался славой, материально был обеспечен, его принимали в самых аристократических салонах, но близость к высокопоставленным особам часто оказывалась опасной даже для самых знаменитых писателей и артистов. Хотя под напором общественных сил дворянство и открывало двери своих салонов перед талантливыми выходцами из буржуазных низов, однако в глубине души многие смотрели на них свысока. Живой и остроумный Вольтер со своим дерзким языком и манерой держаться независимо повсюду занимал первое место и привлекал к себе всеобщее внимание. Все это задевало самолюбие графов и герцогов, блиставших только титулами, и некоторые из них решили проучить заносчивого поэта и показать, что автор „Эдипа“ и других произведений не ровня им. То, что для высшего света он оставался Аруэ, а не де Вольтером и что его громкая слава ничего не значила, откровеннее других высказал кавалер де Роган Шабо.

Однажды кавалер встретил Вольтера в опере и позволил себе такое обращение: „Месье де Вольтер, месье де Аруэ, как же вас зовут?“ Ответ Вольтера на пренебрежительное обращение кавалера был еще злее и сильно задел де Рогана. Существует несколько версий этой словесной дуэли. По одной из них, Вольтер будто бы ответил: „Я начинаю свою фамилию, а вы свою кончаете“. По другой — кавалер встретил Вольтера не в опере, а в театре „Комеди франсез“, и обратился к нему без частицы „де“ и даже не назвал „месье“. Вольтер спросил, почему тот себе это позволяет, на что де Роган будто бы презрительно сказал: „Потому что вы присвоили себе фамилию, которая вам не принадлежит“. На это поэт ответил: „Зато я ношу свою фамилию, между тем как вы раздавлены своей“. По третьей версии поэт выразился еще красноречивее: „Я не волочу за собой своей великой фамилии, а делаю честь той, которую ношу“.

Через несколько дней, когда Вольтер обедал у герцога Сюлли, три лакея де Рогана Шабо вызвали его на крыльцо и избили палками. Рассказывают, будто сам де Роган сидел в это время в карете, наблюдая за экзекуцией и изредка вскрикивая: „Не бейте его по голове! Из нее еще может выйти что-нибудь путное!“ Вырвавшись из рук лакеев, Вольтер бросился к герцогу Сюлли, с которым его связывала давняя дружба, и попросил его пойти с ним в полицию, чтобы заявить о случившемся. Но герцог наотрез отказался сопровождать поэта, сославшись на то, что торопится в театр. Да и что, собственно, произошло? Сущий пустяк — аристократ избил поэта… Герцог не заступился за оскорбленного друга, как не сделали этого и другие высокопоставленные друзья Вольтера.

Поэт не владел шпагой, но сразу же вызвал обидчика на дуэль, несмотря на неравенство состояний, что в те времена играло большую роль. Вольтер послал де Рогану вызов, который тот лицемерно принял, но для собственной безопасности прибег к защите властей. Поэт отомстил кавалеру едкой сатирой, после чего Роган де Шабо по-настоящему рассвирепел, и дело приняло такую огласку, что в него вмешалось правительство. Верным поэту в этой ситуации остался только Тьерио, сам вызвавшийся стать секундантом. О „безумии“ Вольтера, добивавшегося поединка, и о том, как кавалер всячески избегал дуэли, свидетельствуют многие письма и воспоминания современников.

Из-за происков де Рогана полиция установила за Вольтером слежку, а потом и вообще упрятала его в Бастилию. Лишь один аристократ поднялся выше своей среды, это был маршал Виллар, который в своих мемуарах писал:

Несчастный поэт, сначала избитый, подвергся еще и заключению Публика, склонная все осуждать, на этот раз признала, что тут все неправы: Вольтер тем, что оскорбил кавалера де Рогана, последний тем, что осмелился совершить преступление, достойное смертной казни, избив гражданина; правительство тем, что оставило преступление безнаказанным и засадило пострадавшего в Бастилию, чтобы успокоить насильника.

На этот раз пребывание Вольтера в тюрьме было непродолжительным, так как власти были заинтересованы в том, чтобы убрать этого беспокойного человека из столицы. Поэт беспрестанно жаловался, осаждал письмами государственного секретаря, комиссара полиции, своих друзей и подруг. После Бастилии Вольтера выслали в Англию, но мысль о дуэли не оставляла поэта и в Лондоне. Он тайно приезжал в Париж, чтобы драться с де Роганом, но тот всегда скрывался…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.