"Новая тюрьма" Шлиссельбурга

"Новая тюрьма" Шлиссельбурга

Напуганный убийством отца, вступивший на престол Александр III усилил меры по подавлению революционного движения в стране. С 1881 года Шлиссельбург стал для императора "тюрьмой для его личных врагов — для террористов, убивших его отца и не дававших покоя ему самому; для тех людей, из-за кого он с первых же дней своего царствования оказался запертым в Гатчине военнопленным русской революции".

Режим содержания узников в Шлиссельбурге был разработан до мельчайших подробностей самим императором и его окружением, и не было такой детали — в организации ли охраны крепости, в выработке ли внутреннего распорядка и т. д., где бы не чувствовалось его присутствие. Когда "Новая тюрьма" была построена, Александр III вместе с семьей 15 июля 1883 года побывал в Шлиссельбурге и потом в одной из своих резолюций писал: "Это самое сильное и неприятное наказание".

"Новая тюрьма" представляла собой два отдельных двухэтажных каменных здания, объединенных общей крышей. Разделялись они широким коридором, устланным толстыми веревочными матами; вдоль камер верхнего этажа шли висячие железные галереи, которые против входа в камеру — № 26 соединялись так называемым "мостиком вздохов". Между галереями была натянута веревочная сетка[72] [Впоследствии ее заменили проволочной], чтобы во время вывода на прогулку узник не мог покончить с собой. Через особые ворота в стене цитадели можно было пройти в Старую тюрьму, в которой было 10 камер.

Для "Новой тюрьмы" Шлиссельбурга подбирали и подходящий штат тюремщиков из испытанных жандармов. Многие из них, зарекомендовавшие себя еще службой в Алексеевском равелине, и на новом месте службы должны были забыть о живой жизни и своей семье… Они не имели права разговаривать не только с узниками, но даже между собой не могли обмолвиться словом. B. C. Панкратов в своей книге "Жизнь в Шлиссельбурге" писал впоследствии: "Один даже совсем онемел, разучился говорить… Когда открылись мастерские, и жандармам было позволено отвечать на наши вопросы, этот несчастный не мог вымолвить ни слова по-человечески". Смотрителем Шлиссельбургской тюрьмы назначили все того же М. Е. Соколова ("Ирода"), который был бесконечно доволен своим новым положением и безоглядно выполнял все приказания начальства.

— На меня обижаться нечего, — говорил он П. С. Поливанову. — Нот себя ничего не делаю, мне все равно… Прикажут сделать лучше — сделаю лучше; прикажут сделать хуже — сделаю хуже…

Вера Фигнер, просидевшая в "Новой тюрьме" 20 лет, писала об "Ироде": "Это была настоящая сторожевая собака. Он служил не за страх, а за совесть, и любил свое дело — гнусное ремесло палача". Все дни свои и даже ночи М. Е. Соколов проводил в тюрьме, никому на свете не доверял ключей от камер, всегда сам обходил заключенных и даже по ночам несколько раз заглядывал в их камеры, вникал в малейшие детали тюремной жизни, даже присутствовал при мытье и стрижке арестантов. Ни один из жандармов не мог войти в камеру заключенного иначе, как в присутствии неутомимого "Ирода", он сопровождал также доктора и священника.

В "Новой тюрьме" Шлиссельбурга было 40 камер, которые даже по окраске своей были схожи с гробами. 1 августа 1884 года в них из Алексеевского равелина и казематов Трубецкого бастиона перевели 9 заключенных, потом еще 10 человек с Карийской каторги… Узники, прибывшие из Равелина, были больны и сильно истощены. Для короткого переезда из одной крепости в другую их заковали в ножные и ручные кандалы и везли на барже, превратившейся, таким образом, в плавучую тюрьму. Ювачев впоследствии вспоминал: "Кандалы, надетые наспех — без подкандальников, мучительно затрудняли ходьбу, тем более что усердные жандармы почти бегом доставляли арестантов с баржи в комендатуру. Кандалы отвисали, и железные кольца своими краями врезались в ноги. Боль была едва выносимая".

После обыска заключенным выдавали тюремный костюм — неуклюжие серые штаны и короткую серую куртку с черными рукавами и черным тузом на спине. Два жандарма, сопровождаемые смотрителем, отводили узника в камеру. Первое время заключенные были совершенно разобщены между собой: перестукиваться запрещалось, из книг давали только Библию, несколько церковных журналов старых годов выпуска да несколько лубочных изданий. Вестей с воли заключенные не получали, на прогулку их выводили на 20 минут в день, письменных принадлежностей не давали. Бесконечные дни одиночного заключения тянулись для них уныло, томительно и однообразно: сегодня, завтра и послезавтра — то же, что вчера, никаких новых впечатлений. Ночи не приносили успокоения, потому что ночная тишина часто нарушалась тяжелым кашлем и стоном тяжелобольных или безумными криками сумасшедших соседей. Один из узников Шлиссельбурга вспоминал потом:

Это был не сон, а правильнее сказать, длинный ряд сновидений с частыми просыпаниями. Кто-то вдали истерично рыдал. Сначала были прерывающиеся негромкие звуки, очевидно, страдалец сдерживал свой плач. Потом они раздавались все громче и громче и, наконец, бедный человек не выдерживал и рыдал во всю силу своей тоски и боли. Итак каждую ночь. Днем отдохнуть было невозможно, так как кровать запиралась даже у больных, и приходилось ложиться на пол. Прибегать к докторской помощи было почти бесполезно, он не мог, конечно, изменить режима…

Так тянулись месяцы и годы, но узник, безнадежно вспоминая прошлое, в начале строил какие-то планы и на что-то надеялся. Однако, кроме воспоминаний, у него ничего не было, да и быть не могло: надежды на выход из крепости — нет, разве если предашь свое дело и товарищей… Да и то выйдешь не на волю, а в далекую сибирскую ссылку или на Сахалин. Многие из заключенных страдали кошмарными галлюцинациями и припадками, и тюрьма почти постоянно оглашалась рыданиями, нечеловеческими криками и стонами. Хронически болен был Юрковский, страдавший тяжелой формой болезни почек. Болезнь делала его раздражительным, а жандармы это раздражение относили к дурному характеру арестанта и к его дурному поведению, что приводило к новым столкновениям между ними и, как правило, к дисциплинарным взысканиям по отношению к узнику.

Только М. Фроленко, один из самых выдающихся деятелей "Народной воли", впоследствии выздоровел, но прошел за годы своего заключения самые тяжкие испытания. Его богатая приключениями жизнь началась с оптимистической веры о пользе распространения среди народа агрономических знаний и легальных книг Затем она сменилась столь же горячей верой в немедленную организацию народного восстания. Еще зимой 1877 года энергично обсуждались планы новых поселений и новых приемов работы в деревне, но уже летом наступило полное разочарование. А после провала Чигиринского дела о необходимости работать в деревне стали говорить только теоретики; воцарившаяся кругом репрессия, казни, ссылки — все это требовало новых способов борьбы с самодержавием.

В феврале 1882 года М. Ф. Фроленко судился по "Процессу 19-ти" вместе с другими террористами и был приговорен к смертной казни, которую потом ему заменили бессрочной каторгой. Сначала его заключили в Алексеевский равелин Петропавловской крепости, где узник начал болеть: "Он страдал цингой, ревматизмом и чем-то вроде остеомиелита, так что долгое время не владел рукой и был совершенно глух. И, кажется, ни одна система органов не оставалась у него не пораженной каким-либо недугом".

Если в прежней жизни М. Фроленко был практиком и ненавидел всякую отвлеченность, то после перевода в Шлиссельбург он пересмотрел свои убеждения, начиная с религиозных. Вопрос о бытии Бога стал очень занимать его, тем более что первым его товарищем по прогулкам был Исаев, страстно прильнувший к религии, утешавшей его в скорби. Преодолев многие сомнения, М. Фроленко говорил потом, что безличный Бог — Бог в смысле идейной истины, мировой души не давал ему удовлетворения. Он хотел бы верить в такого Бога, каким тот предстает на наивных деревенских иконостасах: Бога в виде седого старца, сидящего на облаках и благосклонно взирающего оттуда на весь мир.

В области экономики М. Фроленко подверг резкой критике теорию стоимости К. Маркса и стал ее ярым противником. Даже естественные науки не избежали его анализа: например, силу тяжести, вопреки закону И. Ньютона, он трактовал на свой лад, как и теорию Ч. Дарвина о происхождении жизни на земле. Когда М. Ю. Ашенбреннер, другой товарищ М. Фроленко по прогулкам, читал ему лекции по философии (Б. Спинозы, И. Канта и др.), он слушал очень внимательно и терпеливо. А через несколько дней заявил, что существование философии, как отдельной дисциплины, бесполезно и нелепо… М. Фроленко был человек чрезвычайно деятельный, и полная праздность в первые годы заключения (а он просидел в Шлиссельбурге 21 год) действовала на него угнетающе. Потом, когда завели огороды и мастерские, он стал усердно работать в них…

От рака желудка страдал Буцинский, на религиозной почве помешался Ювачев, таял от туберкулеза Ю. Н. Богданович — хозяин сырной лавки, располагавшейся на Малой Садовой улице, откуда в 1881 году шел подкоп для организации покушения на императора Александра II. От сильного нервного переутомления еще на воле страдал Грачевский, в тюрьме закончивший психическим заболеванием, сгорал от туберкулеза С. Златопольский…

Многие из заключенных теряли рассудок. У одних помешательство было тихое, безобидное; у других, напротив, — с буйными приступами ярости и вспышками горячечного бреда. Они громко хохотали, кричали, пели, и их крики среди тюремной тишины надрывали нервы здоровых узников.

Душевнобольным вошел в "Новую тюрьму" А. Арончик, у которого еще в Алексеевском равелине развилась мания преследования. Ему казалось, что он постоянно окружен врагами, самозванцами и шпионами; кроме того, узник страдал параличом ног и не мог ходить. В Шлиссельбурге арестант потерял последние остатки разума, два или даже три года он пролежал без движения — без жалоб и стонов, и от постоянного лежания у него образовались страшные пролежни. Он давно был безнадежен, но тюремная администрация в своих отчетах постоянно отмечала "хорошее поведение" заключенного. Некому было подать стакан воды этому сумасшедшему паралитику, от грязи и плохого ухода все его тело покрылось язвами, в которых кишели черви. Так, душевнобольным, не выходя из своей камеры, он прожил до 1888 года. Рассказывают, что, когда несчастный умер, новый смотритель (уже не "Ирод") увидел труп отстрадавшего мученика, и у него вырвалось: "Боже мой, до чего довели человека!"

Император Александр III из докладов министров прекрасно знал о положении душевнобольных арестантов в Шлиссельбурге, но не давал разрешения переводить их в больницы. В его царствование ни одного из психически заболевших не перевели из крепости в расчете на то, что пребывание душевнобольных со здоровыми и последних сделает больными.

Ужасный режим заточения в "Новой тюрьме" постепенно делал свое дело, и герои "Народной воли" один за другим сходили в могилу, не проронив ни слова раскаяния и не моля о пощаде. Когда за ними приходила смерть-избавительница, когда затихал последний страдальческий стон, наглухо запертая до тех пор камера с шумом распахивалась, и туда входили, бряцая оружием, жандармы. Безжалостными руками хватали они бездыханное тело и уносили…

Только трое заключенных — М. Фроленко, М. Н. Тригони и Н. А. Морозов — вышли на свободу из "Новой тюрьмы" Шлиссельбурга. В 19 лет Н. А. Морозов встретился с членами московского кружка чайковцев, был членом партии "Земля и воля", потом вместе с несколькими товарищами (В. Осиповским, А. Михайловым, А. Квятковским и др.) создал внутри нее особый "Исполнительный комитет", о котором остальные члены общества не знали. Когда "Земля и воля" распалась на "Народную волю" и "Черный передел", новая организация стала центром общероссийской народовольческой организации. Во всех делах ее Н. А. Морозов принимал самое активное участие, в частности, был редактором партийной газеты.

В феврале 1880 года, когда типография, где печаталась эта газета, была арестована, Н. А. Морозу пришлось уехать за границу. Через год он надумал вернуться, но на границе был арестован и отправлен в Трубецкой бастион Петропавловской крепости, где содержался до февраля 1882 года. Потом состоялся один из самых важных процессов "Народной воли", за которым император Александр III следил лично. Следствие вело Особое присутствие правительствующего Сената, на суде председательствовал сенатор Н. А. Дейер, известный своими инквизиторскими приемами допроса подсудимых и полным отсутствием объективности и судейской беспристрастности. Не считаясь с требованиями закона, он и во время процесса не давал подсудимым возможности высказаться и резко обрывал их.

Смертная казнь подсудимым была заменена бессрочной каторгой, и министр внутренних дел предложил императору не отправлять их в Сибирь, а заключить в Алексеевский равелин. Здесь, кроме цинги, у Н. А. Морозова открылось кровохарканье, начался туберкулез. Чтобы воздух не разрывал язвочки легких, он кашлял в подушку. Не давала покоя невыносимая колющая боль в ногах, когда сил хватало только на то, чтобы в страшных мучениях обойти крошечную камеру и пластом упасть на постель. Но он снова поднимался и заставлял себя медленно, словно по битому стеклу, идти вдоль камеры, хватаясь за ее заплесневелые стены.

В Шлиссельбургской крепости Н. А. Морозова ждали новые испытания. Когда доктор в августе 1889 года предложил ему взвеситься, в нем оказалось всего 56 килограммов. Но зимой и этот вес начал быстро уменьшаться. "И я высчитал тогда, — писал Н. А. Морозов своим друзьям, — что если так продолжится, то ровно через полгода я обращусь в перышко и полечу к вам по воздуху". Но этот слабый, болезненный и постоянно пораженный недугами человек выдержал огромный срок тюремного заключения. И выжил благодаря тому, что в тюрьме у него была своя огромная жизнь: чтобы сохранить себя в этих условиях, он начал заниматься литературной и научной работой. Запас прежних знаний и интерес к естественным наукам позволили Н. А. Морозову работать по памяти. Шагая взад и вперед по своей крошечной камере, он воскрешал все пережитое и прочитанное: "Если я не сошел с ума во время своего долгого одиночного заключения, то причиной этого были мои разносторонние интересы, благодаря которым я часто говорил про себя своим мучителям: если вы не даете мне возможности заниматься тем, чем я хочу, то я буду заниматься тем, чем вы мне даете возможность".

После того, как в крепость из какого-то закрытого учебного заведения попало несколько сотен книг научного содержания и беллетристики, Н. А. Морозов принялся разрабатывать давно интересовавшие его научные проблемы. Он исписывал страницу за страницей рукописи по вопросам астрономии, физики, химии, математики и другим наукам; делал вычисления, составлял таблицы и схемы. Освободился Н. А. Морозов после 25 лет заключения в 1905 году, и по счастливой случайности ему удалось вывезти из крепости все 26 томов своих рукописей.

Вера Фигнер, переведенная в Шлиссельбург из Петропавловской крепости и героически перенесшая все ужасы заключения, назвала свои воспоминания "Когда часы жизни остановились".

В Шлиссельбурге я иногда, по вычислениям, делала верст 10 в день, а всего прошла там столько, что почти обошла Землю по экватору, а Морозов так почти дошел до Луны.

В Шлиссельбурге Н. Морозову не раз приходилось помогать своим страдающим товарищам. Спас он и жизнь В. Фигнер. В 1902 году администрация крепости решила, что узники снова должны содержаться в условиях первого, самого страшного периода в жизни Шлиссельбурга. И вот арестанты с уже подорванным здоровьем и состарившиеся в неволе должны были лишиться многих приобретенных, а часто и завоеванных прав. Это наверняка привело бы к гибели многих из них, и В. Фигнер написала письмо матери, в котором рассказала о событиях в Шлиссельбурге. Она знала, что департамент полиции такое письмо не пропустит, но все же ему станет известно о произволе тюремной администрации. Однако и последняя читала письма узников и потому потребовала, чтобы В. Фигнер написала другое письмо. Та отказалась, и тогда тюремный смотритель объявил, что она вообще лишается права переписки с родными. А это означало, что письмо отправлено не будет, департамент полиции ни о чем не узнает и старый режим в крепости будет восстановлен.

Тут, только тут я поняла всю серьезность момента, — писала В. Фигнер впоследствии. — Нужен был акт. Нужно было решиться сейчас же, сию минуту… Молнией проносится мысль и откидывает все сомнения: "Лишь в действии познаешь всю силу свою". Мгновенно мои руки поднимаются; я касаюсь плеч смотрителя и с силой срываю с него погоны.

Заключенные прекрасно поняли, что после этого должен последовать скорый полевой суд и немедленная казнь В. Фигнер. В тюрьме наступило гнетущее и тревожное состояние, время ожидания неотвратимого. И Н. Морозов сделал все возможное, чтобы дело не дошло до полевого суда, сделал без согласия В. Фигнер и помимо ее воли. С самого начала своего заключения он поставил за правило не заявлять начальству о своих просьбах и желаниях, но теперь речь шла о жизни товарища. И он представил департаменту полиции все дело как результат предшествовавших перед тем тягостных сцен между узницей и жандармами. Это не только спасло жизнь В. Фигнер, но и привело к тому, что смотрителя и коменданта Шлиссельбурга заменили, а старая инструкция не была восстановлена.

Выше уже не раз отмечалось, что попадавшие в Шлиссельбург арестанты исчезали навсегда: они никого не видели, кроме своих тюремщиков, даже оконца в камерах были устроены так, что в них нельзя было увидеть ни неба, ни звезд, ни просторов Ладоги. Только толща крепостных стен, холодные каменные камеры да сырой леденящий ветер, непрерывно дующий с севера…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.